Алексей Хлуденёв - Олег Рязанский
С той поры прошло тридцать лет; казалось бы, рязанцам пора забыть ту обиду, которую нанес им его отец. Но, видно, не забыли. Иначе чем объяснить, что когда Владимир проезжал по городу, жители его прятались по домам, лишь бы не встречаться с ним и не кланяться ему? Или они, избегая встреч с ним, хотели показать, что не признают его за своего, законного, князя?
От этих мыслей больного князя бросало в ещё больший пот. Беспокоил его и засевший в Городце Мещерском Олег. В том городе правил мещерский князь Александр Укович - добрососед и друг Олега. Он, Александр Укович, не позволит кому бы то ни было выковырнуть своего друга из его гнезда, встанет насмерть. Зато поможет оправиться от удара...
А на днях из Москвы вернулся боярин Богдан Голыгин, посылаемый туда с заданием заручиться помогой Москвы на случай нападения Олега. Со скукой в глазах поведал: князь Владимир Серпуховской, двоюродный брат великого московского князя, обручен с дочерью Ольгерда Еленой. Весть не из приятных. До последнего момента Владимир Пронский все ещё надеялся - что-нибудь помешает свадьбе и, стало быть, возможному сближению Москвы и Литвы (которого, как покажут дальнейшие события, не произошло), - ведь оно, это сближение, на руку Олегу, зятю литовского князя... А другая весть была того пуще - Михаил Тверской, ярый враг Москвы, затевал серьезную войну с Дмитрием Московским - у них свои давние счеты, - и это означало, что Владимир на какое-то, может быть, и длительное, время останется без московской опеки и помоги.
Под ногами присевшего на лавку Голыгина юркнул маленький длинный зверек, - один из тех ручных горностаев, что держала в светлице Ефросинья. В день поспешного и суматошного отъезда Олегова двора зверьки разбежались по сеням и палатам, и теперь, никому не нужные, мелькали перед глазами новых обитателей там и сям. Голыгин слегка отшвырнул зверька ногой, но тот не отстал, потерся об его сапог. Боярин наклонился, погладил зверька и посадил к себе на колено.
- Завела Ефросинья Ольгердовна зверинец, - заметил усмешливо Владимир Дмитрич, - бегают по всем покоям, уши торчком - будто подслушивают... Ну да ладно. Сказал ли ты московскому князю о том, что Ольг засел в Мещерском княжестве?
- Сказал... Он в ответ - пущай-де сидит там... Александр Укович, мол, хоть и друг ему, да навряд ли даст войско. Не посмеет. Не захочет ссориться, с ним, Дмитрием, великим князем Московским...
- Так-то бы добре... Ну, а каково тебя встретили?
Голыгин вздохнул, стал рассказывать: неделю ждал вызова, умолял принять поскорей. Понял - ныне Москва охладела к пронским и рязанским делам. Ногтем большого пальца отмерил на указательном кончик толщиной в иголку - вот, мол, что такое ныне мы для Москвы... Владимир слушал угрюмо, глаза его потемнели.
- Что, уж и в тягость мы Москве?
Как раз в этот миг по постели князя, по беличьему одеялу, побежал горностай. Владимир поймал его - двумя пальцами брезгливо держал за шкирку. Свободной рукой позвонил в колокольчик. Вошедшему слуге, почтительно остановившемуся у порога, велел отыскать и позвать к нему дворского.
- Видно, уже и в тягость, - сам же ответил на свой вопрос. - Посадили меня на стол и порешили - я у них вот где (сжал пальцы в кулак). Не рано ль так порешили? Неужто не поняли, что со мной, великим князем Пронским и Рязанским, так нельзя?
Разволновался - изо рта летели брызги.
Голыгин пытался его успокоить:
- Можа, им ныне не до нас... Готовятся к войне с Тверью...
- Обрадовались, что высватали дочку у Ольгерда, - не успокаивался Владимир. - Думают - он будет плясать под их дуду. Как бы не так! Ольгерд не из тех... А вот меня потеряют. С Ольгом-то теперь я и без них управлюсь, а управлюсь - зачем мне Москва? Выйду из-под её руки... Кукиш им!
Голыгин подлил масла в огонь:
- Когда я спросил Дмитрея Ивановича - даст ли он нам помогу на тот случай, если Ольг надумает напасть, - ответ его был...
Владимир Дмитрич приподнялся на локте:
- Ну, каким его был ответ?
- Ответ его был - время-де покажет...
Вошел дворский, поклонился. Князь, обдумывая сказанное боярином, качал головой и не замечал вошедшего. Наконец поднял на него глаза:
- Этих зверюшек (поднял за шкирку горностая) переловить по палатам и сеням...
- Что с ними делать? - осведомился дворский.
- А вот что, - князь сжал пальцы на шейке зверька. Послышался суховатый хруст. Глаза горностая затянулись пеленой, стекленея. Князь бросил его на пол. Зверек подрыгал ногами, как бы куда-то убегая.
Дворский подобрал тушку и вышел.
Голыгин подробно поведал о том, как он, не по чести, был принят на Москве. Князь отпустил его, почувствовав себя ещё более разбитым и слабым.
Вкрадчиво и осторожно вошла в опочивальню Мария с трехлетним княжичем Иваном, первенцем (второй сын, Федор, ещё качался в люльке). Княгиня держала скуластенького, с разгарчивым личиком, сына за руку. Мелко ступая, последовала по ковру к высокой кровати. Полог кровати был раздвинут. Князь, весь в поту, взволнованный, полулежал на подушках. Глаза Марии расширились от сострадания, от переживания за здоровье мужа. А оно не улучшалось, хотя Мария, уже не надеясь на лекарей, сама взялась за лечение князя. На днях посылала двух служанок в лесное селение Ласково вызнать у тамошней знахарки надежный способ лечения. Древняя старуха посоветовала давать немощному отвар овса с шелухой на молоке. Князю стали давать новое снадобье позавчера, но следов выздоровления не замечалось...
Оттого и походка её стала осторожной, а не самоуверенной, как прежде. Как-то попритихла Мария, немного и сникла. Угнетала ещё отчужденность рязанцев. Мало того, что лишь горстка вышла встречать нового князя после изгнания Олега Ивановича, но рязанцы все ещё и теперь сторонились пронских, смотрели на них косо... Только теперь Мария поняла, как любим и как чтим её отец своим народом.
Некогда, мечтая вместе с супругом о великом рязанской столе, она теперь не радовалась осуществлению мечты. Все кругом возопило: чужие они здесь с князем, чужие. Да и как иначе могли к ним относиться переяславцы? Особенно - к ней? Родителей выгнала...
Чтобы о ней не думали, что она приехала в Переяславль ради богатых сундуков с нарядной одеждой своей матери, в спешке оставленных в княжом дворе, Мария нарочно одевалась только в свое: на ней были и своя подержанная мантия с беличьей шубкой, и свои же сапожки с металлической вставкой на носу, своя же кичка. Пусть никто не указывает на неё пальцем чужое на ней...
Приблизясь к ложу мужа, Мария взяла сына на руки, чтобы отец и сын хорошо видели друг друга, заботливо осведомилась: легче ли ему стало от овса? Владимир Дмитрич постарался подавить в себе приступ кашля, утер со лба пот полотенцем... Конечно же, ему не стало легче от овса, слишком его волновало многое: и то, что боярин Голыгин был принят в Москве не по чести, и породнение князей Москвы и Литвы, которое могло привести к упрочению Олега, и слухи об Олеговых усилиях отыскать себе союзников то в лице мещерского князя, то в самой Орде... Владимир успокаивал себя: ничего у Олега не выйдет, а если он сунется на Рязань-получит сполна... Лишь бы, дал Бог, выздороветь...
На вопрос жены ответил:
- Вроде как малость полегчало. Да ты, голубушка моя, не переживай понапрасну. Мое нутро переможется!... Катался ли сынок ныне на коне?
- Как же - вместе с пестуном.
- И не только на коне катался, - похвастался мальчик, - а ещё и из лука пострелял!
Отец мягко улыбнулся.
- Это меня радует. Княжому делу научают сызмальства.
Мария не преминула вставить:
- Сказывал мне пестун, что наш Ваня в охотку займается военными играми.
- А не в охотку-то избави Боже, - молвил князь. - Ты присядь, моя сердешненькая, присядь.
- Присяду, а Ване тебя не увидать. Нет, постою.
По мере беседы оттапливалось их душевное согласие, в часы разлучья иногда улетучиваемое. С самого начала их брачной жизни князь относился к жене трогательно, принимая и уважая в ней даже её капризы и вспыльчивость, ценя её отходчивость. Особенно была она ему близкой в те минуты, когда признавала свою неправоту и раскаивалась. Или - когда тонко понимала его.
- Мне довели, дружочек мой, что ты принимал болярина Богдана Голыгина. Коль не секрет - о чем он поведал?
Князь рассказал обо всем, что услышал от вернувшегося из Москва боярина. Княгиня слушала внимательно. Выражение её лица становилось все печальнее. Молвила:
- Коль бы ты брал во внимание мои советы - подсказала бы тебе...
- Подскажи - можа, послушаюсь.
Княгиня сделала шажок вперед.
- Давай вернемся в Пронск! Бросим Переяславль - на что он нам? Оставим добром отцу... Пущай он внове садится. Совесть наша успокоится. Бог нам простит, и ты выздоровеешь. А так - я боюсь. Боюсь за тебя, за наших сынков. Стыдно мне перед моими родителями.
Владимир Дмитрич усмехнулся, подивясь извивам души жены. Как ей пришло такое в голову? То сама же хотела видеть его великим князем Пронским и Рязанским, а то, когда он стал им - впопят.
