Николай Бондаренко - Консервативный вызов русской культуры - Русский лик
В. Б. Конечно, жаль, что таким, как ты: сиротам и безотцовщине, - в жизни все очень тяжело давалось. И все же познали вы с этой лихой тяжестью жизни и ту глубинную правду о человеке, которая никакими знаниями не дается. Когда такие, как ты, крестьянские дети почти в одно время вошли в русскую литературу: Шукшин, Распутин, Лихоносов, или постарше, фронтовики Носов, Абрамов, - с этим горьким знанием народной жизни, с неполным образованием, но с прекрасным знанием простого человека, вы же создали новую классику в русской литературе, принесли те знания, те образы и характеры, те сюжеты, которых не было даже у Льва Толстого. Это разве не важно для России? Все-таки проза прекрасных городских интеллектуальных писателей Юрия Бондарева или же Юрия Казакова, Георгия Семенова или Александра Проханова - это совсем другая проза, с иным знанием жизни, с иными героями, с иными сюжетами. Вы, именно вы, пусть часто и недостаточно образованные, не столь эрудированные, состоялись как настоящее мировое открытие в литературе, на долгое время стали самым настоящим авангардом в литературе, ибо до вас такой народной крестьянской болевой, совестливой прозы не было.
В. Белов. Ты, Володя, говоришь о положительном моменте. Может, так и есть. Ты - критик, тебе виднее. А я говорю о каких-то личных потерях и лишениях, которые и сейчас во мне чувствуются. Мешают добиться того, чего хотелось бы. А сколько попреков в наш адрес было всей этой прогрессивной критикой сделано? Этими университетскими всезнайками из интернационалистов? А как мне было поступить в университет без аттестата? И сколько ребят талантливейших было по Руси, так и пропавших в нужде, в безнадежности, в полуобразованности. Намертво закрыты дороги были, у нас даже паспортов не было - куда денешься? Пробивались, конечно, кто как мог. Тот же Шукшин, или Астафьев тоже. Может и злость излишняя у него накопилась из-за этих лишений, Рубцов Коля, Валерий Гаврилин... Все-таки положение крестьян было в мое время почти что крепостное. И все это понимали. Помню, мне Твардовский Александр Трифонович при первой встрече так и сказал в ответ на мои радикальные требования дать всем крестьянам паспорта: "Разбегутся же все..." Вот сейчас и разбежались.
В. Б. И все же вы сами и стали народными защитниками - своей же прозой. И, несмотря на всю твою зависть, если я поставлю рядом, к примеру, написанное теми, о ком ты говорил: Семановым, Михайловым и другими,- при всем моем к ним глубочайшем уважении, и написанное вами - писателями, прозванными "деревенщиками", - конечно же, художественная тяжесть вашего креста будет повесомей.
В. Белов. Важнее всего в литературе, наверное, нравственная сторона дела. Пусть у меня не было аттестата, пусть не было классического образования, а нравственное воспитание я, думаю, сумел получить. И от земляков своих, и особенно от своей матери, Анфисы Ивановны. Это навсегда уже осталось во мне. Хоть я при жизни матери и стыдился показывать свои нежные чувства, стеснялся даже ласково поговорить с ней при посторонних. А вот не стало ее - до сих пор в себя прийти от ее потери не могу.
В. Б. А в литературе были у вас такие наставники, кто помог вам, оказал влияние?
В. Белов. Еще в детстве я благодаря отцу и с героями Шолохова познакомился, и с героями Твардовского. Мне даже не сами писатели запомнились, они как бы были в стороне, а их герои - Григорий Мелихов и Василий Теркин. Это ведь и есть главное в литературе - дать своего героя. Чтобы читатель не тебя знал, а героев твоих. Сам писатель на первый план не должен выходить. Это, если не смог своих героев настоящих создать, тогда и начинает писатель себя подсовывать. Мол, вот я какой, посмотрите на меня. А ты героя прежде покажи...
В. Б. Вот Ивана Африкановича все и знают. И даже корову Рогулю...
В. Белов. Когда я уже сам пришел в литературу, более-менее забавляться начал стихами, полез туда, куда мне не положено было без образования, надо было дома строить или табуретки делать, а я вздумал стихи писать. Тут мне никто не помогал. Сам нахально полез вперед.
В. Б. Судя по всему, Василий Иванович, вы - дерзкий человек. Не боитесь лезть куда не надо. Писать о том, о чем не положено. Как вы считаете, нужна дерзость в литературе?
В. Белов. Дерзость везде нужна. Вот и тебе, Володя, желаю быть таким же дерзким и бескомпромиссным, каким я тебя помню с давних времен. Без дерзости человек не сможет ничего путного сделать. Он начинает стесняться, и даже мысли у него начинают путаться. Стесняться можно в быту. А в деле своем, если хочешь сделать что-то настоящее, если замахнулся на громадное, обязательно надо быть дерзким. Вот я и дерзил, как мог.
В. Б. Дерзким было в свое время "Привычное дело", даже Твардовский этой дерзости, похоже, испугался. Дерзким был и роман "Все впереди".
В. Белов. Все связано еще с моим крестьянским происхождением. Я хотел первым делом защитить своих земляков, своих простых русских людей, которым уж совсем невмоготу было. Я все-таки и с Мишей Лобановым спорю, и с Прохановым, и с тобой насчет Иосифа Сталина. Надо признать, Сталин выкрутился за счет русского крестьянства, но его же и погубил. Тут можно говорить очень много и долго. Я считаю, что нам коллективизация обошлась не менее трагично, чем Великая Отечественная война. Которая тоже прежде всего по деревне ударила, обезмужичила деревня после войны окончательно. Да и в послевоенные годы нужда и лишения не покидали крестьянскую Русь. Конечно, Сталин много сделал для государства, и то, что от троцкистов избавился,большое дело было сделано. Но возился он с ними довольно долго, и в отношении деревни все-таки их линию долго тянул. Да, он их потом обманул и прижал как следует. Но за то, что прижал крестьянство и загнал его в колхозы на нищую жизнь, я его осуждаю. Не то что я совсем колхозы отрицаю. И там работали честные люди. И в партии немало честных тружеников было. Я ведь сам короткое время побывал партийным работником. Работал секретарем райкома комсомола. И даже членом ЦК КПСС был. Но это уже в горбачевское время. Ведь тоже стыдно и за такое участие. Еще как стыдно. Стыжусь своей работы в ЦК КПСС в горбачевское время, будто я в развале страны поучаствовал.
В. Б. Но я думаю, ты и такие, как ты, скажем, Валентин Распутин в президентском совете, наоборот, старались, как могли, спасти страну. Только сил зла было больше. Новые троцкисты набрали силу. И Горбачев-то уже под ними был, и обманывать их, как Сталин, не собирался.
В. Белов. Конечно, я делал, что мог. Все равно стыдно, и люди правильно меня упрекали за это соучастие.
В. Б. И все же ты себя считаешь советским человеком?
В. Белов. А какой иначе? Я - не буржуазный человек. Советский человек, по-моему, это прежде всего и русский человек. Потому что вне национальности людей не существует. Возьмем хоть еврейскую братию, она вся насквозь национальна. Они же все гордятся своими корнями. А что, нам, русским, гордиться нечем? Вот я и горжусь своими крестьянскими русскими корнями. И я всегда был за национальную советскую Россию, а не за интернационально-еврейский айсберг, который должен был неминуемо распасться на осколки и потянуть за собой, к сожалению, многих русских людей. Мы должны понять, что нас то и дело заманивают в ловушки: то интернационализмом, то демократией, - и потом с большим трудом, с большой кровью мы вылезаем из этих капканов.
В. Б. Вы говорите о том, с каким трудом и с большим опозданием прорвались к знаниям. И все-таки это было целое поколение крестьянских детей, пришедших и в науку, и в культуру, и в политику. Как думаете, сегодня из нынешней деревни может деревенский подросток прорваться в литературу? Не перекрыты ли нынче пути народным талантам с гораздо большим усердием, чем в ваше время?
В. Белов. Если человек мужественный и талантливый, с дерзостью, о которой мы только что говорили, он может пробиться. Нельзя притворяться, что тебе, мол, никто помощи не оказывает. Пробивайся, будь смелым. Я помню, писал стихи, как убегал из колхоза:
Нет, я не падал на колени
И не сгибался я в дугу,
Но я ушел из той деревни,
Что на зеленом берегу.
Через березовые склоны,
Через ольховые кусты,
Через еврейские заслоны
И комиссарские посты.
Мостил я летом и зимою
Лесную гибельную гать...
Они рванулись вслед за мною,
Но не могли уже догнать.
В. Б. Мы много уже говорили о бедах старой деревни, но она еще жила. Еще дышала. А что сегодня с ней, с той же твоей Тимонихой?
В. Белов. Деревни сегодня нет совсем. Она погибла. Сначала под ударами сталинской коллективизации, потом под ударами войны, далее последовали хрущевские удары, ликвидация малых деревень и тому подобное. И все это - на моей памяти. Весь двадцатый век - непрерывные удары по русской деревне и русскому крестьянству. Перестройка добила окончательно. Советская власть была нормальная власть, даже сталинская власть, и народ к ней приспособился. А потом началась ненормальная власть, которой народ просто не нужен. Советская власть была создана и Лениным, и Сталиным, и даже Троцким, всеми большевиками, и государство, надо признать, было создано мощное. Может быть, самое мощное за всю русскую историю. И вот его уже нет и не будет. Нет и советской власти. Я понимаю, что и я приложил руку к ее уничтожению своими писаниями, своими радикальными призывами. Надо признать. Я помню, как постоянно воевал с ней. И все мои друзья-писатели. И опять мне стыдно за свою деятельность: вроде и прав был в своих словах, но государство-то разрушили. И беда пришла еще большая. Как не стыдиться?
