Юлиан Семенов - Португалия, Апрель - июль 1976
Тюремный врач Руаш приказал принести мне грелку. Я тогда уже была не в одиночке. Большая камера (там, кстати, находилась и моя младшая сестра Мерседес) подняла шум на всю тюрьму.
ПИДЕ: "Доставлена в госпиталь Сан Хозе 13/8/1950 г.(приказ No228/50)".
- Там мне сделали переливание крови и тут же отправили обратно, в Кашиас. Положение мое стало совсем плохим. Товарищи повели за меня борьбу на воле, и меня, наконец, отправили в госпиталь Сан Антонио душ Капучус. Все, кто там работал, отнеслись ко мне нежно.
ПИДЕ: "Совершила побег из госпиталя 4/10/1950".
- Побег был тщательно продуман. Семья смогла передать мне одежду. Товарищи помогли одежду спрятать. В намеченный день все было подготовлено. Меня повели в лабораторию. Я успела перед этим одеться. Поверх накинула халат. По пути в лабораторию зашла в туалет, изменила прическу, скинула халат, вышла, заставив себя стать иной, проплыла по коридору неузнанной, села в автомобиль - за рулем был товарищ.
...В 1952 году была переведена в Лиссабон, вошла в руководство партии. Мне тогда исполнилось 28 лет.
ПИДЕ: "Арестована 22/12/1954 г. Помещена в отделение для заключенных тюрьмы Кашиас (приказ No169/955).
- Это случилось так: у меня была назначена встреча с товарищем Жайме Серра (ныне - тоже член политкомиссии ЦК ПКП - (прим. Ю.С. и Ю.Б.) на одной из улиц в Байру душ Акторес. Это излюбленное место в Лиссабоне для встреч художников и актеров. Там обычно встречались и мы, коммунисты-нелегалы. Ожидая Жайме, я увидела в соседнем баре несколько подозрительных - полицейского сразу чувствуешь. Я пошла по улице, навстречу Жайме. Увидав его, я побежала. Пидовцы схватили меня и Жайме. Мы начали кричать, обращаясь к прохожим, - единственный способ сообщить товарищам и семьям, что нас схватили. В тюрьме я - по обыкновению - отказалась назвать свое имя (Мерседес, София и я - все мы были кадровыми партийными работниками, но причина в "утаивании" имени крылась в другом - мы не хотели расстраивать стариков родителей, если нас схватят. Однако жизнь распорядилась жестоко, по своему - первый раз нас арестовали в 1949 году, всех трех сестер одновременно. И сразу родителей вызвали для допроса.) Я открыла свое имя, только когда в тюрьму пришла моя сестра София, освобожденная к тому времени. София не могла не сказать мне о гибели в тюрьме нашего товарища Милитона Рибейро.
- Знаешь, - сказала София, - ты ужасно выглядишь. Требуй врача, а то с тобою случится то же, что с Милитоном. Я все сразу поняла:
- Убийцы...
Агент ПИДЕ Гоувейта с такой силой ударил меня, что я отлетела в угол и разбила в кровь лицо об угол стола.
После этого допросы следовали один за другим. В них, чередуясь - палачам нужен отдых, участвовали Гоувейта (он убил нашего товарища Альфредо Инеса), Жозе Гонсалвиш, Чико Фернандес. Каждый из них упражнялся в том, как бы пострашнее избить меня. Я молчала. Меня посадили в изолятор. Там - без света, свиданий, - меня продержали год. Открылся туберкулез. Я начала требовать врача.
ПИДЕ: "Приказом от 20/7/1955г. была наказана 30 днями карцера (наказание No7, статья 359 тюремного кодекса), поскольку в заявлении на имя начальника тюрьмы позволила оскорбительные выражения по адресу достопочтенного врача тюрьмы".
- Я не верила их врачам: они не признавали за нами право на болезнь. Я несмотря ни на что - продолжала борьбу. Боролись и товарищи: в тюрьме и на воле.
ПИДЕ: "Помещена в госпиталь Сан Антонио душ Качупус 4/8/1955 г. Выписана 22/8/1955 г. и возвращена в тюрьму Кашиас".
- В госпитале меня на этот раз держали, как в тюрьме. Рамы окон были забиты гвоздями. У дверей дежурил постоянный полицейский пост. Я протестовала, и меня из-за этого снова бросили в тюрьму. Открылось кровохарканье. Тюремный врач Руаш прописал мне такое лекарство, которое еще более обострило процесс. Меня предупредили санитары тюрьмы "будь осторожна". Несмотря на то, что они работали в тюрьме, честь их все же не была до конца потеряна. Я отказалась принимать лекарства доктора Руаша.
ПИДЕ: "Распоряжением от 19/12/1955 г. была подвергнута наказанию No7 статьи 359 тюремного кодекса на 30 дней за поддержание секретной переписки с заключенным Жайме Серра о плане мятежа во время суда".
- Мы действительно наладили с Жайме обмен записками - готовились к линии защиты на процессе, который все время откладывался. Мы обсуждали линию защиты - ничего больше.
ПИДЕ: "Распоряжением от 24/3/1956 г. была подвергнута наказанию двумя месяцами карцера за то, что вместе с другими заключенными выломала дверь камеры, вызвав шум и скандал".
- Ложь. Меня нельзя обвинить в неуважительности. И вообще по натуре я человек спокойный. Но, как любой нормальный человек, я терпеть не могу хамства. Кто мог выломать двери в тюрьме Кашиас?! Это сейчас мы можем. А тогда... Я действительно потребовала в категорической форме, чтобы пидевцы предупреждали стуком, когда входили в камеру к женщинам. Это их взбесило: они мечтали об одном лишь - сломать достоинство заключенного; когда не выходило мстили.
ПИДЕ: "Судима 9/4/1957 г. Приговорена к 3 годам и сорока дням тюремного заключения, лишению политических прав на 15 лет. С подсудимой взимается 270 эскудо в пользу государства за предварительное заключение в тюрьме".
- Мягкость приговора - после четырех лет предварительного заключения объясняется тем, что меня из зала суда повезли в госпиталь - требовалась операция по поводу открытого туберкулеза. Через восемь дней после операции меня снова увезли в тюрьму.
В мире развернулась кампания за мое освобождение. Я вновь попала в госпиталь. Трибунал рассмотрел дело и постановил заключить меня в тюрьму, не соглашаясь на "условное" освобождение. Однако товарищи не дали этому осуществиться. Из госпиталя меня вывезли на заранее подготовленную конспиративную квартиру. С 1959 по 1962 год я лечилась в санаториях за границей. ПИДЕ не оставляла меня без внимания в Париже, где я представляла португальских женщин во всемирной организации женщин, и во всех тех странах западной Европы, где мне приходилось тогда бывать по поручению партии. То, что они не схватили меня все эти годы, - не моя заслуга, это - заслуга моей партии".
По дороге в Сетубал завернул на набережную огромной Тежу и остановился возле белого памятника, как бы устремленного внутренней своей идеей к воде: "Первооткрывателям новых земель". Скромная надпись, а сколько за нею истории: отринутый лиссабонским двором Магеллан, признанный Васко де Гама, Генрих Мореплаватель, стремившийся завоевать Марокко, - даже ценою предательства своего младшего брата. Тихо. По зеленым газонам ходят голуби. Няни выгуливают детишек. В голубом мареве тонко прочерчен огромный мост через Тежу, в прошлом - "имени Салазара", ныне - мост "25 апреля", истинное чудо Европы.
Поехал в Эсторил - аристократический курортный город вблизи Лиссабона, километрах в пятнадцати от центра. Пальмы, дамы с собачками; загорелые, седые красавцы в открытых гоночных "порше". Где-то здесь, на одной из тенистых улочек, доживал свои последние годы гроссмейстер Алехин. Почему в Португалии? Может быть оттого, что м а н е р а разговора русских и португальцев очень похожа? Или его - как любого истинного гения - тянуло в красивую, чуждую ему, тоскливую провинцию? Но ведь одиночество и покой хороши тогда лишь, когда творец знает, что кончив работу, он может снова вырваться в шум, гомон, радость, печаль - в жизнь, словом...
Казино окружено пальмами. Пальмы толстые, огромные не обхватишь втроем. Но не очень высокие (иначе про пальму не скажешь - слишком уж красива и благородна. Не говорить же о царь-дереве - "длинная"?)
...Смешно: в туалете казино проявляется характер посетителей. Сидит себе буржуй в кафельной кабинке и чертит автомобильным ключом на двери: "Да здравствует СДЦ!", "Слава Спиноле!" Хорошее место для буржуйского самовыражения. Благопристойный господин в бабочке, - а ведет себя как хулиган в окраинном кинотеатре.
Ехал домой через Рештелу - самый фешенебельный район города. Вдоль шоссе, на опушке оливковой рощи стоят проститутки. Буржуи приезжают сюда во время обеденного перерыва. Предпочитают супу и мясу "корыстную" любовь.
Встретился с актерами Студенческого театра. При фашизме страна не знала, что такое театр. Тяга к зрелищу, к проблематичному зрелищу - повсеместна. Трудно с помещениями, со средствами, с преподавателями. Много увлеченности, но совсем нет мастерства. Возмущаются ультралеваками: те выпустили листовку: "Баллада о солдате" - ревизионистский фильм! Восторженно говорят об Урбанском - видели фильм "Коммунист".
Слушая их, вспомнил, как много уже лет назад мы сидели в маленькой, насквозь прокуренной комнате на Житной улице: режиссер Александр Аронов, Евгений Урбанский, два студийца и я. Аронов часто закуривал новые папиросы, забывая гасить старые. Из-за этого пепельница, стоящая на столике, казалась таинственной чашей в храме огнепоклонников.
Шла репетиция пьесы Шварца по мотивам сказок Андерсена. Студийцы сидели в креслах друг против друга. Наташа это Герда, Андрей - ворон.
