Гвидо Препарата - ГИТЛЕР, Inc.
5 октября изумлённая германская публика узнала, что отныне у неё есть парламентская демократия во главе с либерально настроенным принцем Максом Баденским и что самым первым действием нового правительства стало экстренное обращение к американскому президенту с предложением мира и прекращения огня.
8 января 1918 года президент Вильсон уже разработал предварительную и не слишком чёткую платформу нового мироустройства, так называемые «четырнадцать пнктов», основанных на прозрачности дипломатии, свободной торговле и мореплавании и самоопределении.
За время с 3 по 23 октября Вильсон по телеграфу направил ведомству германского канцлера три ноты, в которых потребовал, чтобы рейх (1) вывел войска с оккупированных территорий; (2) прекратил подводную войну и (3) принудил кайзера к отречению. Внезапно произошла следующая неожиданность: 25 октября генерал Людендорф, основываясь на путаной информации с фронтов, отменил всё свои решения; он принялся настойчиво убеждать кайзера прервать переговоры с Вильсоном и возобновить сражение. Вильгельм и Германия были сыты генералом по горло — его сместили и назначили вместо него генерала Тренера, тыловика из министерства обороны. В самом основании рейха разверзлась зияющая трещина.
С этого момента на Германию посыпались беды, одна страшнеё другой.
На верфи Шиллинга близ Вильгелмсхафена, группа морских офицеров, отказавшись подчиниться новым правительственным распоряжениям, решила направить в море немецкую флотилию, которая всю войну, ржавея в ничегонеделании, простояла на якоре, и совершить безрассудное по дерзости нападения на заклятого врага — королёвский флот; короче говоря, офицеры подняли мятеж.
30 октября 1918 года экипажи «Тюрингии» и «Гельголанда» взбунтовались против своих мятежных офицеров, потребовав, ни больше ни меньше, изъявления верности военных моряков новому правительству. Неповиновение матросов сделало вылазку невозможной. Пока нарушившие приказ (непосредственных начальников), но оставшиеся верными закону моряки сидели в карцере, их товарищи из Третьей эскадры устроили в Киле манифестацию, протестуя против этого наказания. На разгон манифестации послали лейтенанта но фамилии Штейнхойзер; столкнувшись с отказом подчиниться приказу разойтись, он приказал своему отряду открыть огонь по манифестантам — двадцать девять моряков были убиты. Но прежде чем остальные рассеялись, один из матросов, отбежав в сторону, выхватил пистолет, прицелился и убил Штейнхойзера. 3 ноября 1918 года в Германии началась революция.
Утром в понедельник, 4 ноября, моряки избрали солдатские Советы*,
* Так называемые Rate (ед. число Rat), немецкий эквивалент русского слова «Советы».
разоружили своих офицеров, вооружились сами и подняли на кораблях красные флаги. Моряки гарнизона заявили о своей солидарности с этим движением, а докеры объявили всеобщую забастовку.
Начиная с третьего дня морякам не надо было прилагать никаких усилий для того, чтобы поддерживать революцию; она распространялась теперь сама, бушуя как лесной пожар. Словно по молчаливому соглашению, цепь событий всюду была одинаковой: гарнизон выбирал солдатские Советы, рабочие выбирали рабочие Советы, военные власти капитулировали — либо сдавались, либо бежали; гражданские власти проявляли смирение и трусость, признавая верховенство рабочих и солдатских Советов (11).
После того как офицерская каста, которой Германия вверила управление государством ещё до начала войны, с отставкой Людендорфа в мгновение ока утратила своё господствующее положение, страна — на какое-то время — оказалась в руках армейских и рабочих низов, которым ничего не оставалось, как создать в неуправляемой массе импровизированное подобие административной системы, таковая неизбежно принимала форму «совета» — форму спонтанной, почти анархической жизни народа, ревностно желавшего самоуправления; нервные узлы этого самоуправления питали связующие звенья общественного тела:
сельское хозяйство и ремесленничество.
Они были «дикими» — хаотичными и едва ли представительными — советы, свидетелем которых стала Германия тех дней; они явились раскрепощёнными внезапностью восстания и непреоборимым упорством низших слов общества, которые, платя за годы возмутительных притеснений, жадно искали способа ликвидировать старые несправедливости и заявить свои права на власть.
Аристократы моментально попрятались но подвалам своих поместий, а буржуа бросали опасливые взгляды из-за занавесок кон своих домов. Фон Бюлов, бывший канцлером в то время, когда рейх переживал свой апогей, тоже смотрел на происходящее:
В Берлине 9 ноября я наблюдал революцию… Она оказалась похожей на старую ведьму — беззубую и плешивую… Никогда в жизни я не видел ничего более отвратительного и отталкивающего, более вульгарного, чем эти нестройные ряды танков и грузовиков, набитых пьяными матросами и дезертирами… Мне редко приходилось созерцать что-либо более тошнотворное, более противное и низменное, чем зрелище этих недозрелых чурбанов, украшенных красными нарукавными повязками — символами социал-демократии. Я видел, как они группами по несколько человек, крадучись, подходили к офицерам с железными крестами или орденами Pour 1е merite на груди, хватали их под руки и срывали эполеты… [Цитата из Наполеона] Avec un bataillon on baleyerait toute cette canaille*.
* С одним батальоном можно легко разогнать весь этот сброд (фр.).
Менее чем через две недели в Германии насчитывалось уже 15 тысяч таких советов: они отличались простой иерархической структурой; во главе этой структуры находилось исполнительное правление в составе шести человек — Совет народных комиссаров, возглавляемый лидером SPD Фридрихом Эбертом. Поскольку всё решения принимались солидным большинством отнюдь не революционно настроенных социалистов, то и восстание — по крайней мере на первых порах — было относительно мирным. Судьба «революции» целиком и полностью находилась в руках СДПГ
«Беспорядки» не могли продолжаться долго. Но боль ноябрьского раскола 1918 года была непритворной: её не могли уменьшить тёмные заговоры и агитация большевиков, чьи сторонники сгруппировались в так называемую спартаковскую лигу, представлявшую, впрочем, ничтожную часть движения. Но тем не менее повстанцы-социалисты, большая часть которых рекрутировалась из пролетариата, интеллигенции среднего класса и унтер-офицеров (13), не извлекли никакой выгоды из той воодушевляющей передышки от юнкерской барщины. Так же как и его собрат в совете Санкт-Петербурга в 1905 году, простой человек германской Raterepublik (Советской республики) в 1918 году покорно просил благодетельного управления сверху.
Мятежный дух не мог длиться долго, потому что рабочий контроль уступал руководящей роли солдат и сводился к нулю, а те, у кого были ключи от финансовых сетей, очевидно, уклонились от участия в этом судорожном деревенском балагане, разыгравшемся к тому же под весьма неприветливым нёбом. Прежде чем тучи успели сгуститься до такой степени, чтобы разразилась нешуточная гроза, на Вильгельмштрассе было совершено двойное предательство: аристократия в лице армии и чиновничества согласилась выбросить за борт кайзера, если социалисты — во имя сохранения «порядка» — тотчас же испепелят «революцию», то есть совершат предательство, пролив кровь своих же братьев.
Немецкая революция столкнулась с невежественным народом и чиновничеством, являвшим образчик бюрократического мещанства. Народ с пеной у рта ратовал за социализм, но не имел ни малейшего понятия о том, каким должен быть этот социализм. Люди знали своих угнетателей; люди отчётливо знали, чего они не хотели, но не имели отчётливого представления о том, чего они, наоборот, хотели. Социал-демократические и профсоюзные лидеры были повязаны кровью и дружбой с монархией и капиталистическим классом, имея с ними общие грехи. Они были удовлетворены буржуазным уровнем своей жизни; они не верили в доктрины, которые провозглашали, они не верили людям, которые полагались на них… Они ненавидели революцию. Эберт нашёл в себе мужество заявить об этом прямо (14).
9 ноября, хотя растерянный кайзер ещё противился расставанию с троном, канцлер Макс Баденский уже опубликовал, можно сказать, лживое сообщение об отречении Вильгельма. Император какое-то время колебался, потом пришёл в ярость, сёл в поезд и уехал в Голландию, откуда только спустя три недели прислал по почте официальное отречение от престола и исчез из дальнейших исторических хроник. Сразу же после отъезда кайзера, утомившись начинающейся новой интригой, принц Макс умыл руки, назначив — противозаконно, ибо это была прерогатива ещё не отрёкшегося императора — социалиста Фрица Эберта рейхсканцлером, и бежал в своё имение на берегу Констанцского озёра, канув, подобно кайзеру, в Лёту политического небытия.
