Леонид Беляев - Христианские древности: Введение в сравнительное изучение
Новый этап исследований начался с прибытием в мае 1867 г. нового главы церкви в Алжире, Шарля Лавижери (1825-92). Лавижери сделал успешную «церковно-научную» карьеру как энтузиаст движения католицизма на Восток. Момент его появления на сцене (Сирия, 1857 г.) совпал с завершением Крымской войны, в развязывании которой определенную роль играло соперничество между православием (Россия) и католицизмом (Франция) из-за контроля над Святыми местами. Мир 1856 г. усилил позиции Франции на Ближнем Востоке, здесь быстро расцвели католические школы и Лавижери уже видел Сирию и Ливан под протекторатом Франции.
Но развить эту идею ему удалось только в Африке, где он получил кафедру архиепископа Алжира. Мечты его были амбициозны — нечто вроде новой христианской империи в Африке (причем не только в северной ее части, но и южнее Сахары). Однако это в неопределенном будущем, а первоочередная задача — христианизация соседнего Туниса и Карфагена. Одна из первых инструкций Лавижери предписывала приходским священникам регистрировать все археологические и исторические открытия в приходах, касающиеся раннего христианства в Африке. В 1875 г. Лавижери покупает землю в Карфагене, намереваясь построить там храм в память св. Людовика. К 1877 г. участок (9 га) включил практически весь карфагенский акрополь и можно было начинать раскопки; в том же году он лично руководил раскопками раннехристианского кладбища на месте Цезареи (Шершель). После вторжения в Тунис (май 1881 г.) Лавижери обращается в Академию с идеей развития «политической археологии», поставленной на службу Франции. «Археология в Тунисе — предмет национальной гордости, — писал он, — «из владения территорией следует извлечь выгоду», полагая, что за легким военнополитическим триумфом последует церковный и Карфаген возродится как центр религиозной жизни, как столица всей Северной Африки.
Лавижери не столько изучал и консервировал открываемые памятники, сколько стремился на их основе строить новые. В 1882 г., став кардиналом, он основал святилище в память мучениц Перпетуи и Фелицитаты († 202–203) на месте амфитеатра, купив его у местных мусульман. В 1884 г. архиепископия была перемещена из Алжира в Карфаген и специальная папская булла объявила его первопрестольной кафедрой Африки; затем над ним вознесся огромный купол нового собора в память св. Людовика (1890). Казалось, мечты архиепископа быстро становятся реальностью. Но это было уже венцом карьеры Лавижери, здоровье которого подорвали неустанные труды и африканский климат. Он умер в 1892 г., в возрасте 67 лет, едва успев узнать об открытии Гзеллем и Дюшеном мартирия мученицы Сальсы в Типасе.
Деятельность Лавижери — один из ярких примеров церковно-конфессиональной и имперско-националистической археологии. Прежде всего он был не ученым, а «слугой Франции» (его справедливо называют своего рода «Сесилем Родсом от церкви»). Он любил христианскую археологию всей душой — но был при этом политиканом, ксенофобом и совершенно нетерпимым человеком по отношению ко всем, не разделявшим его крайних взглядов на мировой порядок. В изучении древностей такая смесь вела к охоте за надписями в ущерб планомерному открытию целых комплексов, что дурно отразилось на хронологии и стратиграфии. (Например, на таком выдающемся памятнике как Дамус-аль-Карита не удалось выделить стадий развития, а слои иудейского периода, лежавшие ниже раннехристианских, просто утрачены; не было обращено никакого внимания на особенности памятников раннего христианства в Африке).
Но практические итоги деятельности Лавижери нельзя недооценивать. Он проявил те качества, которые и по сию пору характерны для Католической археологии — увлеченность полевыми исследованиями, №*ение широко организовать дело и упорно его продолжать, стремление накопить возможно большее количество информации, свести ее воедино и опубликовать. Изданный Лавижери в 1888 г. пересмотр старой сводки Морселли содержал сведения о 180 новых церквях и всех новых археологических открытиях! (Toulotte, 1888). Таков был общий итог работ второй трети XIX в.23
Миссионерство и археология во Французской Северной Африке постоянно шли рука об руку. В 1880-х гг. представителем Лавижери в Карфагене стал молодой священник Делаттр (1850–1932), прекрасный руководитель миссии и энергичный исследователь. Первый же его сезон (на базилике Дамус-аль-Карита) дал импульс научному изучению христианских древностей Туниса и привел также к созданию в Карфагене Национального музея. К достоинствам Делаггра относилось понимание важности фиксации и стремление к полноте отчетов (качество, тогда еще не совсем привычное). Главной целью работ 1880-х гг. было иудейское и раннехристианское кладбище севернее города, в Гамарте, и особенно Дамус-аль-Карита — огромный комплекс, до сих пор не изученный целиком.24
В звучащем на арабский манер названии местности, Дамус-аль-Карита, до нас дошло через полтора тысячелетия латинское название храма: «Domus caritalis». Его девятинефная, ориентированная с севера на юг базилика (самая большая в Северной Африке) имела более 100 колонн. За 10 лет здесь исследовали около 6 тысяч погребений! Материалы некрополя свидетельствовали о сильных эсхатологических настроениях. Покойных, чтобы сохранить их тела, клали на слой извести; тексты на саркофагах выражали надежду на скорое наступление Страшного Суда. В 1883 г. была открыта и Базилика Майорум, но к ней Делаттр сможет обратиться лишь в следующем столетии.
Де Вогюэ и раннехристианская Сирия
За пять лет до приезда в Алжир Лавижери другой увлеченный исследователь античности, маркиз Шарль Мельхиор де Вопоэ (1829–1912), дипломат, известный тем, что отыскал в Стамбуле документ о находке статуи Венеры Милосской, предпринял поистине эпическое «археологическое путешествие» по Сирии. Он, как и Лавижери, входил в группу энтузиастов, распространявших франко-католическое влияние в восточном Средиземноморье путем организации школ и приютов. Как политические, так и археологические возможности здесь были даже большими, чем в Северной Африке. В Ливане еще со времен крестовых походов христиане составляли большинство; в Палестине и Сирии их общины окрепли при мусульманском правлении. Следы же раннего христианства приводили в изумление важнейшие памятники сохранились почти без повреждений; каменные руины стояли в том виде, в каком их оставили византийцы. Это был настоящий археологический рай. Мало того, что сохранились стены и колоннады зданий — ряд систем жизнеобеспечения еще использовали по назначению! В стойлах укрывали скот, в кладовых хранили припасы, а в цистернах — воду. В некоторые дома, занятые друзами, еще можно было войти сквозь портик; были даже остатки садов, восходивших к раннехристианским временам.
Главными объектами де Вопоэ, которого привлекали остатки архитектуры, стали церкви и монастыри. Он вскоре обнаружил, что многие языческие храмы и гражданские постройки (преториумы, базилики) превращались в церкви просто достройкой алтарной части — и сделал заключение о происхождении от них христианских базилик Сирии.25 Главное, что осталось от работ де Вогтоэ — обмеры, описания и рисунки около двух десятков христианских храмов. Этим была заложена основа дальнейших исследований и работами де Вогюэ пользовались еще много десятилетий — в частности, они служили отправной точкой для археологических путешествий по Сирии и Палестине русских ученых, которые постоянно отталкиваются от описаний предшественника или полемизируют с ним (см. гл. V).
Де Вогтоэ не был одинок. Археологическим советником кампании в Ливане, последовавшей за антихристианским восстанием 1860 г., стал Эрнест Ренан (1823-92). Автор нашумевшей и противоречивой «Жизни Иисуса» (1863) впервые в такого рода сочинении использовал археологические свидетельства, с которыми был знаком на практике. Его друг, Шарль Клермон-Ганно, французский консул в Иерусалиме и известный археолог, в 1873 г. опубликовал коллекцию оссуариев с Масличной горы как свидетельство существования раннего иудео-христианского сообщества. Пусть он ошибся в датировке (все оссуарии на самом деле позже I в.) и в интерпретации символов (кресты оказались просто маркировочными знаками) — зато он вновь указал на Иерусалим как на важнейший объект исследования раннехристианских древностей (см. гл. 1–1).
Примерно за сто лет до открытий в Северной Африке и Восточном Средиземноморье, в 1784 г., философ Иоганн Гердер мог смело писать, что «на Ближнем Востоке и в соседнем Египте все относящееся к древней истории является нам руинами или исчезающими мечтами…», что Вавилон, Финикия и Карфаген не оставили письменных памятников, а «Египет исчах, в сущности, прежде, чем греки увидели его изнутри. Таким образом, все сводится к немногим выцветшим листам, на которых записаны рассказы о рассказах, кусочки истории, сон о мире, существовавшем до нас».26 К 1880-м годам, благодаря усилиям многих археологов, в том числе и стремившихся к изучению христианских древностей, Подобные утверждения уже не соответствовали истине. Перед исследователями начали приоткрываться даже самые удаленные, давно забытые области древнего христианства (см. гл. Ш).27
