Сергей Сергеев-Ценский - Севастопольская страда (Часть 1)
Негромким грудным голосом он говорил, по-своему пристально глядя в глаза капитана:
- Для того чтобы на тебя не вздумали напасть, нужно только одно: чтобы тебя боялись. Не так ли?.. Но ведь, кажется, наш император делал все для того, чтобы его боялись, однако же на нас вот напали и, нужно сказать, напали нагло и очень открыто. Это значит, что совершенно перестали бояться.
- И эти напавшие... напавшие... они... они будут истреблены! Да! Истреблены бе... без остатка! - с большим усилием, но азартно выкрикнул капитан и стукнул раза три палкою в пол. - Им не дадут сделать... эту... эту... обратную амбаркацию... амбаркацию... на ихние корабли! Нет! Не дадут! - и еще раз стукнул, точно приложил казенную печать на горячий сургуч.
Капитан Зарубин был красен тощей жилистой шеей и бледен лицом, выкаченные раскосые глаза глядели свирепо, полуседая щетина на голове стояла дыбом, полуседая щетина на щеках и подбородке придавала ему воинственный вид.
В Синопском бою он был ранен в ногу и контужен в голову и левое плечо, левая рука висела плетью, голова дергалась, язык плохо повиновался мыслям, ходить он мог только медленно, сильно опираясь при этом на толстую палку. В вознаграждение за все это он был представлен к очередному ордену и получил отставку с пенсией и мундиром.
Кроме него, сидели в гостиной две его дочери: старшая, Варя, - уже невеста, с пышными щеками, с русой косой до пояса и с бирюзовым девическим колечком на левом мизинце, и младшая, Оля, - подросток с полуоткрытым алым ртом и жадно вбирающими решительно все на свете глазами.
Иногда заходила и присаживалась их мать, Капитолина Петровна, дородная женщина, всегда очень приветливая и в вечных хлопотах по хозяйству. Придет, посидит, скажет два слова и тут же плавно выйдет, вспомнив, что за чем-то там еще не досмотрела и что-то вот сию минуту перекипит.
- Я не сомневаюсь, Иван Ильич, что никто из сейчас напавших не выйдет от нас живым, но подумайте, сколько это будет нам стоить! - отозвался капитану Дебу. - А между тем как недавно еще, всего лет десять одиннадцать назад, когда нашему царю донесли, что в Париже ставится пьеса "Екатерина II и ее фавориты" и, конечно, имеет огромный успех - успех скандала, - он собственноручно написал послу нашему при французском дворе, графу Палену: "С получением сего, в какое бы время ни было..." Заметьте, "в какое бы время ни было", то есть хотя бы в четыре часа ночи!.. Я это письмо наизусть знаю! - "...нисколько не медля, явитесь к королю французов и объявите ему мою волю, чтобы все печатные экземпляры пьесы "Екатерина II" были немедленно же конфискованы и представления запрещены на всех французских театрах. Если же король на это не согласится, то потребуйте выдачу кредитивных грамот и в двадцать четыре часа выезжайте из Парижа в Россию. За последствия я отвечаю. Николай..." Вот какое письмо, а? Королю Франции!
- Следует, да! - пристукнул капитан. - За это... следует!
- Курьера монарх наш отправил лично, - продолжал Дебу. - Курьер помчался. Прибыл в Париж, - граф Пален как раз обедает в королевском дворце. Вызвал его, передал письмо. Посол наш вернулся в обеденный зал и к королю: "Ваше королевское, прошу дать мне немедленно аудиенцию!" Конечно, Людовик-Филипп должен был удивиться, - он и удивился. Он предлагал отложить дело до послеобеда, а граф Пален в свою очередь ссылался на строгий приказ депеши. Король вышел в соседнюю комнату, граф Пален познакомил его с полученной депешей. Конечно, Луи-Филипп вышел несколько из себя: "Воля вашего императора, говорит, может быть законом только для вас, граф, а не для меня, поскольку я - король Франции. Прошу передать вашему императору, что во Франции не деспотизм, а конституция и свобода печатания, поэтому если бы я даже вздумал пойти навстречу желанию вашего императора, то я пошел бы против конституции французской и против свободы печати, а это уж совершенно невозможно!"
- Гм... Та-ак! А граф Пален на это? - негодующе пошевелил палкой капитан.
- Граф Пален, естественно, говорит: "В таком случае прикажите выдать мне доверительные мои грамоты". - "Как выдать грамоты? Но ведь это равносильно объявлению войны!" - "Может быть, и так... Во всяком случае мой император пишет ведь, что сам отвечает за последствия..." - "Тогда дайте, говорит король, время посоветоваться с моими министрами!" Пален, конечно, указал на депешу, где говорилось о двадцати четырех часах: дескать, двадцать четыре часа могу ждать, а там, если ответ будет нежелательный, выеду.
- И что же?.. Что же?
- И совет министров был тотчас же созван, и часа через два вышло постановление: все напечатанные экземпляры пьесы конфисковать, постановку пьесы запретить... Император был удовлетворен, и Пален остался на своем посту... Вот что было еще так недавно!
- Так, да, так... именно так... должен был поступить... поступить наш царь! - очень волнуясь и дергая головой, припечатал капитан.
- Замечательно! - врастяжку сказала Варя и перекинула тяжелую косу с левого плеча на правое.
Влажный рот Оли заалел еще ярче, и глаза стали еще круглее.
- Однако это еще не все, - продолжал Дебу.
- Ах, вы что-то очень занимательное говорили, Ипполит Матвеич, а я опоздала послушать! - вошла, улыбаясь, Капитолина Петровна и села на пуф.
- Сейчас расскажу не менее занимательное, - утешил ее Дебу. - В сорок четвертом году кто-то таким же образом написал во Франции пьесу "Павел I". Может быть, даже тот же самый автор. Дело касалось, значит, уже не бабушки царя, а его отца. Автор, конечно, не постеснялся наделить его разными отрицательными чертами и сцену убийства его в Михайловском дворце дал, и, конечно, снова успех скандальный был бы, если бы пьеса была поставлена. Но теперь Пален уже следил за этим и сам донес царю, что такая вот пьеса готовится к постановке. Царь наш, конечно, написал королю, что если эта пьеса будет поставлена, то он пошлет в Париж миллион зрителей в серых шинелях, которые ее освищут.
- Браво! - сказала восхищенно Капитолина Петровна, хлопнула в мягкие ладони и вышла.
- Вот это... вот это... это... - заволновался капитан, разнообразно двигая головою, наконец поднял палку и положил такую печать, что задребезжали тарелочки на этажерке.
- Конечно, после такого письма пьеса эта так и не увидела света, продолжал Дебу. - Это ли не мировое могущество? Вмешаться в частные и вполне внутренние дела другой великой державы, и великая держава спасовала, как только наш царь пригрозил войной!.. А Венгерская кампания? Неизвестно, что было бы с Австрией в революционном сорок девятом году. Скорее всего, что Австрия распалась бы на несколько республик. Кто подавил движение венгров? Наш царь, как известно. И власть молодого Франца-Иосифа укрепилась, а ведь на волоске висела! Государь же наш получил название европейского жандарма... Но вот прошло несколько лет, и что же? Уж не наш император французскому королю, а французский император нашему пишет знаменитое письмо в январе и предлагает ему немедленно помириться с Турцией, "иначе, пишет он, Франция и Англия будут принуждены предоставить силе оружия и случайностям войны решить то, что могло бы быть решено рассудком". Так писать нашему царю - это значит перестать его бояться! А Франц-Иосиф!
- Негодяй! - решительно выкрикнул капитан. - Это... это - негодяй!
- Он забыл даже о том, что владеет Австрией теперь только благодаря нашему царю, и двинул против Горчакова свои войска. Это значит, что до того уж перестали бояться, что даже и самой черной неблагодарности не стесняются!.. А наш царь, говорят, до того любил этого Франца, что даже статуэтку его везде с собой возил! Однако почему же перестали бояться вот вопрос?
И Дебу оглядел не только Зарубина, но и Варю и даже чрезвычайно внимательно слушавшую Олю.
- Потому что их несколько держав, - не совсем уверенно ответила Варя, перебрав тонкими пальцами кружевную пелеринку на груди.
- Конечно! Потому что их много, а русские одни! - тут же согласилась со старшей сестрой младшая.
Но отец их выжидающе смотрел на своего квартиранта и молчал.
Квартирант же будто думал вслух:
- Отчасти, разумеется, потому, что коалиция, но это не все. Больше всего потому, что высмотрели у нас не одну ахиллесову пяту.
- Не одну! А сколько... сколько же? Две? - вдруг неожиданно зло подался к нему капитан.
- Нет, не две даже, а, я думаю, побольше, - спокойно возразил Дебу. Севастополь выбран не зря. Прежде всего он у моря, которое не замерзает, а затем к нему нет дороги.
- Как же так нет дороги? - удивилась Варя.
- Я говорю о железной, конечно. У союзников в руках самый удобный и самый дешевый путь. Пока нашей армии на выручку подойдут пешком, скажем, пятьдесят тысяч, союзники могут подвезти сто. Я думаю, что весь расчет свой они строили только на этом.
- Что вы, Ипполит Матвеич! Неужели же вы думаете, что они возьмут Севастополь? - очень обеспокоилась Капитолина Петровна, вновь появившись.
- Нет, я думаю, что может быть хуже, - быстро вскинул на нее глаза Дебу и тут же опустил их, - до того растерянное было теперь лицо у этой всегда приветливой женщины с добрым сердцем. - Видите ли, Россия и во второй половине девятнадцатого века продолжает оставаться страной крепостного рабства. Нужно сказать, что наш император одно время хотел освободить крестьян, и по этому поводу было собрано, как известно, особое совещание Государственного совета, и на нем сам царь выступал с речью, однако из этого ничего не вышло: высшее дворянство оказалось против этого проекта и в первую голову наш главнокомандующий, князь Меншиков, заядлый крепостник, потому что он владелец чуть ли не десяти тысяч крестьян. Но железные дороги и крепостное рабство, согласитесь сами, это не вяжется одно с другим. И, однако, если Россия и спаслась чем от глубокого вторжения врагов, то только своим бездорожьем. Царь наш в своем манифесте вспомнил 1812 год, но французы его, конечно, тоже помнят, и вглубь нашей страны они не пойдут, я думаю. Какой им смысл уходить от моря, то есть от своего флота, даже вглубь Крыма, не только вглубь России, если у них артиллерия, как известно, гораздо лучше нашей! Мне кажется, союзникам нет даже и смысла особенно спешить брать Севастополь. Зачем им это делать?
