Леонид Иванов - Смерть диверсантам и шпионам!: Правда о СМЕРШе
Дни нашего вторичного поражения под Керчью были для многих бойцов Красной Армии невыносимо тяжелыми — и в моральном, и в физическом плане. Многие остались там навсегда. Из всех дней Великой Отечественной войны для меня те две недели под Керчью были самыми тяжелыми.
Как сотруднику контрразведки, мне пришлось там самостоятельно решать необычные, сложные, порой жестокие задачи, пришлось собрать в кулак все свое мужество, всю волю, все силы.
Овладев Керчью, противник бросил все освободившиеся силы на Севастополь. После упорной, кровопролитной и героической обороны Севастополь был оставлен. В связи с этим коренным образом изменилась в пользу немцев вся обстановка на юге России. Вот к чему привела нас кровавая трагедия под Керчью.
Переправившись на косу Чушка, я упал на влажный песок и проспал часов 10–12.
После длительного сна на влажном песке сильно захотелось пить. На косе Чушка шириной где 50, а где и 100 метров никаких колодцев не было. По пути к кубанскому берегу нашел лужу с водой, потом заметил воду в следах тележных колес. Вода эта была дождевая: желтоватая, с обилием дождевых червей. Именно тогда я понял, почему дождевые черви носят свой эпитет. Чтобы напиться, требовалось определенное искусство, заключавшееся в том, чтобы, попив водички, не заглотить дождевого червя: когда делаешь первый глоток, вода сразу мутнеет, и не видишь, где находятся черви. Таким образом немного удалось утолить жажду.
В конце косы Чушка, на кубанском берегу, находился Кордон Ильича (название этого места я узнал позже). Здесь я увидел колодец и обнаружил привязанное ведро с водой. Помню, что был страшно удивлен и обрадован, увидев чистую и прозрачную воду. Вода была настолько чистой, что сквозь ее искрящуюся прохладную толщу виднелось дно ведра. Кроме того, вода эта оказалась удивительно вкусной. От этой роскоши я давно отвык. Тут уж я напился вдоволь и всласть. Понемногу начал приходить в себя.
На главной дороге к Краснодару был оборудован продовольственный пункт. Всем шедшим от Крыма людям давали полбуханки черного хлеба и две банки консервов. К сожалению, у меня нечем было их открыть.
В районе города Темрюка меня остановили офицер и двое солдат. Офицер сообщил мне, что по приказу командира дивизии я должен сдать им свое оружие «для частей дивизии». Такой оборот дел меня не устраивал, и я твердо заявил им, что не являюсь офицером этой дивизии, что приказ ее командира для меня не закон и что оружия я сдавать не буду. Тогда офицер заявил, что оружие мое они отберут силой, а меня арестуют за невыполнение приказа.
Я заявил, что никаких противоправных действий не совершил, что их намерения в отношении меня являются незаконными и что если они начнут их осуществлять, то я в порядке самообороны, как офицер особого отдела, буду вынужден применить оружие. С этими словами я взял пистолет в руку.
Не ожидая подобного поворота событий, они молча переглянулись между собой, а я круто развернулся и пошел своей дорогой, не очень хорошо себя чувствуя со стороны спины.
Как потом мне стало известно, подобные мероприятия по изъятию оружия у отходящих военнослужащих имели место и на других участках фронта и порой заканчивались трагически.
Идя по дороге в Краснодар, я все время размышлял о событиях в Крыму под Керчью. В целом мысли мои, конечно, были невеселые. С одной стороны, мне, конечно, повезло, что удалось благополучно вырваться из смертельного пекла, из ада, а с другой — угнетали мысли о том, что и я, конечно, в чем-то виноват в развитии тех страшных трагических событий весной 1942-го.
Бывший на Крымском фронте в качестве корреспондента замечательный советский писатель K. М. Симонов в своей книге «Разные дни войны» очень правдиво и точно описывает неудачные действия наших войск под Керчью. В какой-то степени он раскрывает причины нашего тяжелого поражения тогда.
Проникновенны и близки его слова о людях, участниках тех далеких сегодня событий: «Перечитывая свои записи, я с горечью вспоминаю многих людей, которые погибли в ту весну в Крыму, не дошедших ни до Сталинграда, ни до Курской дуги, и так и не успевших увидеть, как меняется война, как она поворачивается с Востока на Запад».
Кстати говоря, у меня была краткая встреча с К. Симоновым в 1945 году в Карлсхорсте, во время подписания Акта о капитуляции Германии. Он выглядел молодым, энергичным, восторженным. Он произвел тогда на меня сильное впечатление, хотя и был слегка подвыпившим… Но не он один был в таком состоянии. Это по-человечески понятно. Наступал конец войне, пришла долгожданная Победа!
Конечно, к моей радости, я не раз встречал потом на войне тех, кто остался в живых, пройдя через трагическую крымскую эпопею весны сорок второго. Но о ней даже в дни самых больших наших побед мы не любили вспоминать.
На разные воспоминания тянуло людей во время войны, в том числе и на трудные. Но на воспоминания о случившемся тогда на Керченском полуострове — нет, не тянуло. Другие же, их было меньшинство, вспоминали только те события, вся остальная война меркла в их памяти.
Вспоминая тяжелые бои в Крыму, не могу не отметить, что большую помощь немецким войскам там оказывали татары. Из татар создавались целые национальные отряды, которые воевали на стороне немцев.
Хорошо зная горную местность, они помогали немцам выслеживать и убивать партизан, выявлять их замаскированные склады с оружием и продовольствием.
Бывший начальник политотдела родимцевской дивизии Федоренко во время моего пребывания в Венгрии рассказывал мне, что он партизанил в Крыму, где был свидетелем многих кровавых акций, проводимых татарами, когда без всяких оснований они расстреливали людей только за то, что те были русскими.
Со мной также произошел в Крыму памятный случай в октябре 1942 г. При отходе от Перекопа наш батальон остановился в селе Изюмовка, километрах в 20 севернее Феодосии. Утром батальон снялся и ушел, а мы с комиссаром Ковальчуком задержались, уже не помню по какому поводу. Я зачем-то зашел в сарай, там на меня неожиданно напал здоровый татарин и стал душить. Завязалась драка. На шум прибежал комиссар Ковальчук и, изловчившись, застрелил татарина. После этого на тачанке мы поехали догонять батальон.
Считаю правомерным решение И. Сталина о выселении татар за их многочисленные злодеяния из такого стратегического региона, каким был и остается Крымский полуостров.
Крым не является исконно татарской землей. Они пришли туда как кровавые завоеватели. Выселение татар из Крыма было актом восстановления исторической справедливости. Нечего говорить о том, что весь татарский народ в Крыму не был виноват. А русский народ был виноват, когда во время татаро-монгольского нашествия его убивали и жгли?
Еще великий А. С. Пушкин заметил, что «татары иссушали душу русского народа».
Сталинград
После крымской трагедии я пешим порядком прибыл в город Краснодар, где находилось Управление Особых отделов Северо-Кавказского фронта. Со мной были партбилет, удостоверение личности и оружие. Поэтому мне не было высказано никаких претензий. Вскоре я был назначен старшим оперуполномоченным Особого отдела 302-й стрелковой дивизии, дислоцировавшейся в станице Мышастовская. Но пробыл я в этой дивизии совсем немного, наверное, где-то около месяца. Приказом по Управлению Особого отдела фронта я был назначен ст. оперуполномоченным Особого отдела 51-й армии, находившейся в станице Мечетинская (в 70 км южнее Ростова). Работал я в 4-м отделении. Отделение было ведущим в отделе, т. к. оно занималось руководством особых отделов корпусов и дивизий, оказанием конкретной помощи в оперативной работе, контролем и проверкой.
Вскоре после Керчи, когда я прибыл в станицу Мечетинская, что под Ростовом, и в течение двух-трех дней обжился, у меня вдруг сильно заболели стопы ног, так что нормально ходить я не мог. Дело осложнялось тем, что, несмотря на все свои старания, я не мог снять сапоги. Не помогла и помощь ребят. Позвали на подмогу сотрудниц особого отдела. Одна из них, в прошлом медсестра, убедившись в тщете силовых приемов, решительно взяла в руки ножницы и разрезала голенища моих верных сапог сверху донизу, решительно оторвала лохмотья и ловко сняла с ног то, что секунды назад было сапогами.
Глянув на мои ноги, присутствующие охнули. Те места ног, что закрывали голенища, были полны вшей. Меня спросили, когда я в последний раз мылся. Ну, купался-то я часто — и во многих встречных речках, и даже в Керченском проливе. А вот мыться-то мне довелось давно, с полгода назад, в устроенной из подручных средств полевой «бане».
Рассказ о моей убогой санитарии повлиял на наших решительных сотрудниц. Переглянувшись и, по-моему, не сказав ни слова, они взяли меня в плотное кольцо и стали куда-то теснить. Несмотря на мои возмущенные выкрики и попытки физического сопротивления, они скоро приволокли меня в сарай и, сорвав ветхую одежду, принялись мыть. Горячей воды, конечно, не было, тогда она бывала, наверное, только в чайниках, в качестве мочалки использовали пучок соломы… С шутками и прибаутками, чтобы я не очень смущался, их ловкие натруженные руки быстро сделали свое дело, и я — забытое ощущение — вновь почувствовал себя человеком. Надев принесенное мне кем-то белье, облачившись в штаны, гимнастерку и неизвестно откуда появившиеся сапоги, не новые, но явно не уступавшие по качеству моим старым, затянув на животе свой видавший виды ремень, я, будто заново родившись, от всей души благодарил девушек за их «банную» заботу.
