Александр Назаренко - Древняя Русь и славяне
В самом деле, из дальнейшего видно, что любечские решения хотя и возвращали Святославичам Чернигов, но при этом исключали их из череды киевского столонаследия – и ясно почему. Потому что княжение Святослава Ярославина в Киеве в 1073–1076 гг. (связанное с изгнанием легитимного киевского князя Изяслава, старейшего на тот момент среди Ярославичей, и вызвавшее столь резкое осуждение в Киево-Печерском монастыре[258]) в рамках традиционного порядка являлось узурпацией, иными словами – Киев de iure не был для Святославичей отчиной. В этом отношении политический статус черниговских Святославичей между 1097 и 1139 гг. (когда Киев оказался силой захвачен Всеволодом Ольговичем, а любечский порядок – разрушен) был близок к статусу так называемых князей-изгоев – полоцких Изяславичей, Ростиславичей, сидевших на юге Волыни, и в сущности тождествен статусу младшего двоюродного брата Святославичей – Давыда Игоревича. Последний так описал свое политически зависимое положение, оправдываясь перед Ростиславичами: «Неволя ми бы л о пристати в совет их, ходящу в руку»[259]. И по отношению к Святославичам в это время в летописи встречаем аналогичные выражения: Святополк и Владимир, собираясь в поход на половцев, «посласта к Давыдови Святославичу, веляща ему с собою»[260] (после снема в Долобске в 1111 г.)[261].
Итак, любечский договор скреплял отказ Святославичей от претензий на Киев. Но не даром. Обратим внимание на любопытную деталь: в 1134 г (уже после краха династической реформы Мономаха, о которой нам еще предстоит говорить), Ольговичи требуют у киевского князя Ярополка Владимировича (1132–1139) «что ны отьць держал при вашем отьци, того же и мы хочем»[262]. Чего же именно? Какие Мономаховы волости «держал» Олег Святославич, которых затем оказались лишены Ольговичи? Судя по всему, прав А. К. Зайцев, полагая, что речь идет о Курске[263]. В связи с чем Владимир Мономах мог уступить Курск Олегу? Очевидно, перед нами своего рода «отступное» за сохранение Святославичами, и в первую очередь воинственным Олегом, верности любечским договоренностям. В дальнейшем, как увидим, Курск еще раз сыграет роль разменной монеты в политических счетах Мономашичей и Ольговичей.
Таким образом, ярко выраженный легитимистский пафос любечских решений подтверждает то, о чем можно было бы и так догадываться: что именно Мономах являлся главным «мотором» любечского «механизма», а не обделенные в результате Святославичи и, уж конечно, не слабый Святополк. Еще одним тому подтверждением могут служить наблюдения над хронологией создания комплекса текстов, известных под названием «Поучения» Владимира Мономаха, о чем скажем ниже. Думаем, не только после 1093 г., но и после Любеча уместно, как то делают некоторые исследователи, говорить о своего рода соправлении Святополка и Мономаха в духе того соправления, какое существовало ранее между старшими Ярославичами. Во всяком случае уже в Любече Мономах был обозначен в качестве преемника киевского стола, и его вокняжение в Киеве после смерти Святополка в 1113 г., судя по тому, что мы об этом знаем, произошло совершенно беспрепятственно[264].
Вместе с тем, есть основания думать, что это вокняжение сопровождалось договором со Святополком (как вокняжение Всеволода Ярославича в 1078 г. – договором с Изяславом). Договор подкреплял наследование Киева согласно любечским принципам, то есть согласно генеалогическому старшинству среди отчичей Киева. После Мономаха таким генеалогически старейшим был старший из оставшихся в живых Святополчичей – волынский князь Ярослав. Действительно, за год до смерти Святополка Ярослав женится на внучке Мономаха, дочери сидящего в Новгороде Мстислава Владимировича[265]. Что этот брак скреплял договор о киевском столонаследии Ярослава Святополчича, видно по реакции последнего на изменившиеся намерения Мономаха: брак был немедленно расторгнут Ярославом[266], как только Мономах в 1117 г. перевел Мстислава в Белгород под Киев, недвусмысленно обозначив его в качестве наследника киевского стола (это видно в том числе и по тому, что в Новгороде был посажен Мстиславич Всеволод)[267]. О политически вынужденном характере матримониального союза между Святополчичем и Метиславной свидетельствует еще одна деталь: этот союз был браком между правнуками Ярослава Мудрого, то есть, являясь браком между кровными родственниками шестой степени родства, относился к числу безусловно запрещенных церковью[268].
Итак, легитимист Владимир Всеволодович Мономах садится наконец в 1113 г. на киевском столе. В его руках половина Руси – вне его непосредственной власти только Волынь (видимо, с Туровом) Ярослава Святополчича, Черниговская земля Святославичей, Полоцк Изяславичей и владения Ростиславичей, будущая Галицкая земля. Во всех остальных важнейших центрах Руси сидят Мономашичи: Мстислав – в Новгороде, Ярополк (со Святославом?) – в родовом Переяславле, Вячеслав – в Смоленске, Юрий Долгорукий – в Ростове. И все же власть Мономаха не идет в сравнение с властью его отца Всеволода в начале 1090-х гг., когда последнему противостоял, в сущности, один Святополк Изяславич. И тем не менее Мономах в точности повторяет описанные выше действия Всеволода: в 1117 г. он разрывает договор о киевском столонаследии с Ярославом Святополчичем. Совершенно очевидно, что внезапный перевод Мстислава из Новгорода, где тот сидел двадцать лет, в Белгород под Киевом был предпринят с одной целью – облегчить Мстиславу доступ к киевскому столу после смерти отца. Именно так вполне справедливо понял дело, как мы видели, немедленно взбунтовавшийся и вскоре (в 1123 г.) погибший Ярослав Святополчич. Как понять действия Мономаха? Почему в 1093 г. он, вопреки воле отца, предпочел путь династического легитимизма, а в 1117 г., наоборот, следуя по стопам своего отца, сам пошел против любечского порядка, с таким трудом выстроенного им самим? Чтобы дать ответ на этот вопрос, надо попытаться глубже вникнуть в замысел Мономаха в 1117 г., а он, похоже, был отнюдь не вполне понятен даже его современникам.
Некоторые скрытые до поры стороны плана Владимира Всеволодовича прояснились только после того, как вступила в действие вторая его часть. По смерти киевского князя Мстислава Владимировича (1125–1132) киевский стол, вполне в рамках династического легитимизма, перешел к его следующему по старшинству брату Ярополку. И тут произошло неожиданное для многих. Первым шагом Ярополка Владимировича в качестве киевского князя стала акция, копировавшая акцию Мономаха в 1117 г.: новгородский князь Всеволод Мстиславич был переведен ближе к Киеву, в Переяславль, причем сделано это было в силу договора, заключенного между Мстиславом и Ярополком еще при жизни их отца и по настоянию последнего[269]. Итак, Мономах хотел не просто передать Киев своему старшему сыну в обход генеалогически старейшего племянника, а сверх того еще и оставить столицу Руси в руках старшего Мстиславича в обход своих младших сыновей от второго брака – Юрия Долгорукого и Андрея[270]. Подобно Ярославу Святополчичу в 1117 г., именно так поняли дело Юрий и Андрей Владимировичи в 1132 г.: «И рече Гюрги и Андреи: се Яропълк, брат наю (наш. – А. Н), по смерти своей хощет дати Кыев Всеволоду, братану (племяннику. – А. Н.) своему; и вышниста и (его. – А. Н.) ис Переяславля»[271].
Однако даже и теперь нельзя было сказать, что суть династической реформы, задуманной Владимиром Мономахом, прояснилась вполне. Чего добивался Мономах? Радикальной ломки традиционного порядка престолонаследия путем замены сеньората примогенитурой, то есть наследованием от отца к старшему сыну, минуя дядей последнего? Или имелось в виду другое: буквальное следование любечским соглашениям грозило со временем привести к хаосу в результате неумеренного возрастания числа отчичей Киева. И Мономах, несомненно, предвидя это, стремился не обрушить им же созданный любечский строй, а спасти его ценой исключения из киевского столонаследия не только Святополчичей, но и младших членов собственного семейства?
Династическая цепочка Владимир Мономах – Мстислав Владимирович – Всеволод Мстиславич дает известные основания предполагать первую из названных возможностей. Ярополк Владимирович мог быть включен в эту цепочку в качестве промежуточного звена для большей верности реформы, угрозы которой с его стороны в принципе не было никакой вследствие его бездетности (к 1117 г. Ярополку было уже около тридцати пяти лет, и это обстоятельство, надо думать, выяснилось с достаточной определенностью). В то же время Вячеслав, следующий по старшинству после Ярополка среди Владимировичей, имевший по меньшей мере одного сына[272], похоже, исключался из числа киевских столонаследников по плану Мономаха.
