Артем Драбкин - «Окопная правда» Вермахта. Война глазами противника
– Немецкие солдаты пользовались популярностью у местных дам?
– Да, да, konechno. Когда я приезжал из леса с дровами, их выгружали на станции. Там были девушки, которые грузили дрова в вагоны. Я приходил к ним в бытовку, где можно было обогреться. Они меня всегда ждали и любили слушать рассказы про жизнь в Германии. Я там спал на pechka, было очень тепло. Товарищи жили там в одном доме. Там же жила красивая девушка. Она спала на кровати, а товарищи спали на полу. Ночью там было какое-то движение, шум, они ходили в туалет. Я не знаю, как она их терпела. Однажды я все-таки залез к ней в кровать…
В начале 1949 года мы вернулись в лагерь. Нас определили колоть дрова. Мы их кололи недели две каждый день. Это был наш дембельский аккорд. В лагере построили киоск, в котором можно было купить сахар, хлеб, papirosy Belomor. Деньги мы с собой брать не могли – обязаны были потратить в этом киоске. Потом пришел поезд, и мы поехали domoy.
– Куда вы поехали? Дома была уже Польша?
– Kuda khoteli. Я писал родителям. В 1946 году все немцы, которые были в Польше, должны были оттуда уехать. Поляки всех вышвырнули. Мой брат обосновался в ФРГ, туда же переехало большинство из нашей деревни, там мы нашли новую родину. Я приехал в деревню Мелендорф округа Диполь. Бургомистр разместил меня на хуторе, примерно километр от деревни. Комната, кровать без белья, пустой шкаф – все. Мои деревенские знакомые дали мне пуховую перину. Первые ночи на пуховой перине я потел – было очень жарко.
– Когда поняли, что война проиграна?
– Когда мы были на фронте в Померании, это было понятно. Но прекратить воевать у нас возможности не было, мы видели, как вешали товарищей, которые больше не хотели воевать.
– Что вас мотивировало воевать дальше?
– Мы не были мотивированы воевать дальше. Мы были в одной деревне в Померании и неожиданно узнали, что русские находятся в этой же деревне. У меня откуда-то была снайперская винтовка с оптическим прицелом. Я себе на чердаке обустроил позицию и контролировал участок обороны. Вечером из дома вышел молодой русский солдат с котелком супа, который еще дымился, и куда-то пошел. Я мог и должен был его застрелить, стрелять я умел. Но я не смог. Я выстрелил в котелок с супом, суп пролился, русский испугался и убежал.
– Какие различия были между русской и немецкой армиями?
– Русских солдат гнали в огонь и на смерть. Их, как и нас, не спрашивали, хотят они этого, или нет.
В 2000 году, когда я был во Владимире, я встречался с dejurnyi офицером нашего лагеря. Я с ним ездил на машине по колхозам, у него родители были в Гусь-Хрустальном, он меня знал. Мы поужинали, выпили, и в конце я его поблагодарил, за то, что он для нас делал, когда мы были в лагере. Еще был лагерный врач, Тамара, она сопровождала нас до Бреста, я ей тоже очень благодарен.
Куне Гюнтер (Kühne, Gunter)
Синхронный перевод – Анастасия Пупынина
Перевод записи – Валентин Селезнев
– Я родился третьим из семи детей моих родителей 3 июля 1926 года в Гросс Аркер возле Геры. Мой отец был рабочим на кирпичном заводе, моя мать – домохозяйка. Отец был коммунистом. Он родился в 1902 году под Лейпцигом и юношей работал на большом химическом заводе Leuna. В 1923 году, когда ему был 21 год, он участвовал в восстании на заводе. И, как коммунист, был выслан из земли Саксен-Анхальт. Поэтому он переехал из Саксен-Анхальта в Тюрингию. Во время войны ему было около 40 лет, это не лучший возраст для солдата, к тому же он был глава большой семьи, семеро детей, и, когда его пытались призвать в армию, его предприятие дало ему бронь. Жили бедно. В шесть лет я пошел в народную школу. В 14 лет я начал учиться на слесаря по машинам. Три года посещал профессиональную школу и три года среднюю профессиональную школу. Но ее я не закончил, потому что мне пришла повестка из Имперского трудового агентства. Разумеется, я был в Юнгфольк и Гитлерюгенде. Там были в принципе 99,9 процента детей, хотели они этого или не хотели.
– В каком подразделении Гитлерюгенда вы были?
– В самом обычном подразделении. Там еще были летчики, моряки, радисты и мотористы, водители, но я был в обычном подразделении. Как член Гитлерюгенда, я был воодушевлен все новыми победами немецкой армии. Польша была покорена за 17 дней, Франция за 6 недель, страны Бенилюкса, Голландия, Бельгия были сметены с дороги, мы думали, что так будет и в России. Я не думал о том, что там умирают люди, не только солдаты, но и гражданские, дети, и о том, что там из-за войны возникают нужда и голод, я тоже не думал. Когда я был подростком, когда мне было 12–13 лет, я зарабатывал карманные деньги тем, что разносил газеты. У нас в деревне жили 2000 человек, я всех знал, я знал всех, кто был в партии, потому что у них на двери висел белый эмалевый нацистский значок со свастикой, и там было написано: «Германия здоровается словами «Хайль Гитлер». Тогда я знал, что, когда я позвоню или постучу и меня пустят в дом, мне нужно говорить «Хайль Гитлер», обычно я говорил «Гутен таг». У моего отца было поле. В воскресенье 22 июня 1941 года мы с моим отцом, я с ручной тележкой, а он с косой, пошли туда косить траву для кроликов. Там, у забора, стоял его коллега по работе Мартин. Германия как раз объявила войну России. Мой отец сказал ему: «Мартин, Гитлер совсем уже сошел с ума». А тот ответил моему отцу, что это конец Германии. Я, как 12-летний член Гитлерюгенда, подумал: «Что там мелют эту два старичка? Что они понимают?!» Но они оказались правы.
– Вы жалели, что на вас, может быть, войны не хватит?
– Нет. Я никуда добровольцем не записывался. Отец мне говорил, чтобы я никуда не записывался добровольно. Когда я учился на слесаря, мы должны были в течение шести недель проходить обучение в лагере предварительной военной подготовки Гитлерюгенда. Мы жили в бараках учебного военного лагеря Отров. Нас обучали раненые унтер-офицеры читать карту, ориентироваться по компасу, учили стрелять, окапываться – полная начальная военная подготовка. Тогда отец мне сказал: «Даже когда станешь солдатом, никогда не вылазь вперед, не будь крайним ни сзади, ни слева, ни справа». Я запомнил эти слова, и я всегда держался в середине. Во время «марша мертвых» из Берлина во Франкфурт-на-Одере я тоже был в середине. Я не могу вам сказать, сколько народа там застрелили… Если бы меня там тоже застрелили, я бы лежал на кладбище в Хальбе, и кто бы мной интересовался? «Ах, он хорошо учился в школе и был хорошим товарищем!» Кого это интересует? Он был использован в преступном и бессмысленном деле…
В октябре 1943 года, после окончания моего профессионального обучения, я был призван в Имперское трудовое агентство. В Вестфалии на аэродроме, где базировались боевые самолеты, которые в основном летали в Англию, мы строили каменные заграждения. Через шесть месяцев, в марте 1944 года, я вернулся домой, а там уже лежала повестка в военно-морские силы. 1 апреля 1944 года я прибыл в 24-й морской учебный батальон [Schiffstammabteilung], располагавшийся в голландском городе Бреда. Сначала прошли шестинедельную базовую пехотную подготовку. После нее я, как подготовленный слесарь по машинам, обучался на моториста подводных лодок. Но подводных лодок для нас больше не было. Когда наше базовое обучение в Кригсмарине, по окончании которого я стал механиком тяжелых машин, было окончено, нас без нашего согласия передали в дивизию Ваффен СС «Гитлерюгенд». Мы сдали нашу военно-морскую форму, и 20 июля 1944 года, в день покушения на Гитлера, весь морской учебный батальон, 600 человек, был передан в дивизию Ваффен СС «Гитлерюгенд». Нас погрузили в специальный поезд и из Голландии через всю Германию повезли в Берлин-Лихтерфелде, где располагалась дивизия «Лейбштандарт Адольф Гитлер». Там я обучался на наводчика 12-сантиметровых минометов, которые перевозились гусеничными бронетранспортерами. Наводчики должны были уметь хорошо считать, а у меня было хорошо с математикой. Так что я там был на правильном месте.
Когда обучение было закончено, нас отправили на фронт. Дивизия наступала в Арденнах в декабре 1944 года, в Бельгию, через немецкий Эйфель, в Сант Вит в Бельгии. Там я был ранен в бедро и попал в лазарет в Аденау в Эйфеле.
– Как вы были ранены?
– Мы должны были сменить позицию. Мы должны были прицепить лафет миномета к бронетранспортеру. В это время налетели самолеты. Я получил осколок снаряда в бедро, кроме того, оказался прижат лафетом миномета к тягачу. В итоге получил так называемый перелом с раздроблением кости, и одна нога стала на 3 сантиметра короче другой.
В санитарном поезде меня перевезли в Росток, в так называемый лазарет-на-родине. Я, собственно, тюрингец и должен был быть в лазарете-на-родине в Гере, но американцы на западе уже приближались к Тюрингии и Саксен-Анхальту, так что раненых домой в Тюрингию уже не посылали, и я приехал на Балтийское море, в Росток. Пролежал в госпитале примерно до марта 1945 года. Потом я был в РЕА-клинике, это что-то вроде спортивного госпиталя немецкого вермахта, в котором восстанавливались солдаты после ранения. Я с трудом ходил на костылях, когда приехала медицинская комиссия для определения годности для фронта. Я вошел в кабинет на костылях, и меня еще поддерживали два человека. Я сказал: «Господин главный штабной врач, я не могу ходить без посторонней помощи». – «Тебе не надо ходить. Ты должен стоять в окопе и стрелять». Меня признали годным и оттуда вместе с другими рекрутами меня отправили в район Берлина. Мы были частью так называемой 9-й армии под командованием фельдмаршала Буссе.
