Юрий Жуков - Тайны Кремля
И без того до предела запутанный для узкого руководства вопрос осложнили еще и аресты среди руководства НКВД, как считалось, сделанные не без оснований. В сентябре, с санкции Ежова — наркома внутренних дел БССР Б. Д. Бермана, однофамильца начальника ГУЛАГа М. Д. Бермана. В конце октября — начале ноября, уже с санкции Берия — врио начальника ИНО Пассова, начальника одного из отделов Транспортного управления А. П. Радзивиловского и, что рассматривалось как самое важное, начальника отдела охраны ГУГБ И. Я. Дагина, отвечавшего за безопасность высших руководителей партии и государства. Потому-то 14 ноября по настойчивому требованию Берия, мотивированному безотлагательной необходимостью разобраться в ленинградских событиях, ПБ утвердило на пост, который прежде занимал Литвин, С. А. Гоглидзе, в тот же день выехавшего в город на Неве. 18 ноября начальником 1-го отдела (охраны) ГУГБ назначили Н. С. Власика[64]. А за три дня до того завершилась, опять же со значительным опозданием, работа над проектом документа, который, по замыслу его создателей, и должен был положить конец массовым репрессиям, установив одновременно принципиально новые требования для тех, кого и переводили в НКВД.
Еще 8 октября узкое руководство образовало комиссию «в составе тт. Ежова (председатель), Берия, Вышинского, Рычкова и Маленкова», коей в десятидневный срок предстояло разработать «проект постановления ЦК, СНК и НКВД о новой установке по вопросу об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия»[65]. И здесь необходимо отметить две весьма примечательных детали. Во-первых, практика ПБ, узкого руководства показывает, что оно никогда не намечало работу над проектом какого бы то ни было постановления, не располагая загодя одобренным им же первоначальным вариантом. Следовательно, к 8 октября имелась некая записка, определявшая суть «новой установки», и предполагалась лишь редакционная доработка ее, уточнение, выверка формулировок намеченных решений. Во-вторых, небезынтересен и состав комиссии. Он включал прежде всего тех, чью деятельность и должен был осудить, отвергнуть готовившийся документ. Поэтому невозможно даже представить, что нарком Ежов, прокурор СССР Вышинский и нарком юстиции Рычков могли действительно активно участвовать в подготовке постановления. Более логично предположить иное. Инициативную записку составил Маленков — иначе невозможно понять его роль в комиссии. Дальнейшую же работу над текстом вел он вместе с Берия, которому предстояло проводить в жизнь «новую установку» и, что нельзя исключить, с Вышинским и Рычковым. Ведь двое последних, в отличие от Ежова, так и не пострадали впоследствии, а значит, своевременно и достаточно самокритично успели покаяться в грехах, переоценить прошлую деятельность и прокуратуры, и суда.
Судя по всему, узкое руководство два дня внимательно изучало проект и, полностью согласившись с изложенным в нем, 17 ноября утвердило его. Приняло без изменений или корректив как совместное постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б), т. е. подписанное Молотовым и Сталиным — «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия» на заседании, в котором из членов ПБ приняли участие лишь Сталин, Молотов и Жданов, а помимо них еще Маленков, Берия и почему-то Фриновский[66].
Практически немедленно постановление было издано, хотя и под грифом «секретно», типографским способом тиражом в несколько тысяч экземпляров. Разослано по всей стране — в парторганизации районов, городов, округов, областей, краев, союзных республик, в соответствующие местные отделы и управления НКВД, органы прокуратуры.
Постановление от 17 ноября имело довольно много сходного с речью Маленкова на январском Пленуме. Также, лишь в первых абзацах, бегло поминало «успехи» в деле разоблачения всевозможных «шпионов», «диверсантов» и их чисто советского варианта — «троцкистов», «бухаринцев». Также, вслед за тем, резко и неожиданно, переходило к негативной стороне явления, сосредотачиваясь теперь исключительно на нем.
«…Массовые операции по разгрому и выкорчевыванию враждебных элементов, проведенные органами НКВД в 1937–1938 годах, — отмечал документ, — при упрощенном ведении следствия и суда не могли не привести к ряду крупнейших недостатков и извращений в работе органов НКВД и прокуратуры». А далее следовало перечисление их основных грехов:
«Главнейшими недостатками, выявленными за последнее время в работе органов НКВД и прокуратуры, являются следующие:
Во-первых, работники НКВД совершенно забросили агентурно-осведомительную работу, предпочитая действовать более упрощенным способом, путем практики массовых арестов, не заботясь при этом о полноте и высоком качестве расследования. Работники НКВД настолько отвыкли от кропотливой, систематической агентурно-осведомительной работы и так вошли во вкус упрощенного порядка производства дел, что до самого последнего времени возбуждают вопросы о предоставлении им так называемых „лимитов“ для проведения массовых арестов…
Во-вторых, крупнейшим недостатком работы органов НКВД является глубоко укоренившийся упрошенный порядок расследования, при котором, как правило, следователи ограничиваются получением от обвиняемого признания своей вины и совершенно не заботятся о подкреплении этого признания необходимыми документальными данными (показания свидетелей, данные экспертизы, вещественные доказательства и пр.)… Очень часто протокол допроса не составляется до тех пор, пока арестованный не признается в совершенных им преступлениях. Нередки случаи, когда в протокол допроса вовсе не записываются показания обвиняемого, опровергающего те или другие данные обвинения… В дело помещаются черновые, неизвестно кем исправленные и перечеркнутые карандашные записи показаний, помещаются неподписанные допрошенным и не заверенные следователем протоколы показаний, включаются не подписанные и не утвержденные обвинительные заключения и т. п…. Органы прокуратуры не только не устраняют нарушения революционной законности, но фактически узаконяют эти нарушения…»
С помощью такого, чисто формального метода — оценки исключительно профессионализма следственной работы, но ни в малейшей степени не ставя под сомнение само существование «врагов», необходимость «разоблачения» их, постановление и объясняло, одновременно решительно осуждая, массовые репрессии. Лишь в подтексте, намеком, рассматривало их как широкомасштабное негативное явление. Однако даже с помощью подобного приема и своеобразной логики подводило к далеко идущим по своему значению выводам:
«1. Запретить органам НКВД и прокуратуры производство каких-либо массовых операций по арестам и выселению. В соответствии со статьей 127 Конституции СССР аресты производить только по постановлению суда или с санкции прокурора.
2. Ликвидировать судебные тройки, созданные в порядке особых приказов НКВД СССР, а также тройки при областных, краевых и республиканских управлениях РК (рабоче-крестьянской. — Ю. Ж.) милиции…
3. При арестах органами НКВД и прокуратуры руководствоваться следующим:…б) при истребовании от прокуроров санкций на арест, органы НКВД обязаны представлять мотивированное постановление и все обосновывающие необходимость ареста материалы… г) органы прокуратуры обязаны не допускать производства арестов без достаточных оснований. Установить, что за каждый неправильный арест наряду с работниками НКВД несет ответственность и давший санкцию на арест прокурор.
4. Обязать органы НКВД при производстве следствия в точности соблюдать все требования уголовно-процессуальных кодексов…
5. Обязать органы прокуратуры в точности соблюдать требования уголовно-процессуальных кодексов по осуществлению прокурорского надзора за следствием, производимым органами НКВД».
Завершалось же постановление своеобразным и весьма грозным дополнением — «СНК СССР и ЦК ВКП(б) обращают внимание всех работников НКВД и прокуратуры на необходимость решительного устранения отмеченных выше недостатков в работе органов НКВД и прокуратуры и на исключительное значение организации всей следственной и прокурорской работы по-новому. СНК СССР и ЦК ВКП(б) предупреждает всех работников НКВД и прокуратуры, что за малейшее нарушение советских законов и директив партии и правительства каждый работник НКВД и прокуратуры, не взирая на лица, будет привлекаться к суровой судебной ответственности»[67].
Постановление, таким образом, дало, хотя и в довольно своеобразной, предельно завуалированной форме, вполне официальную оценку происходящего в стране. Признало опасность, а потому и недопустимость продолжения разгула «массовых операций по арестам и выселениям». Объявило их, пусть и с огромным запозданием, незаконными, нарушающими конституционные права граждан, дух и букву республиканских уголовно-процессуальных кодексов. Потребовало ликвидации внесудебных органов — «троек». Однако, при всем небывало резком осуждении действий прежде всего НКВД, не назвало его руководителей ответственными за беззаконие. Но не сделало этого постановление и в отношении партийных органов, не в меньшей степени виновных в вакханалии произвола. Попыталось вообще уйти от выяснения причин огульных, росших в геометрической прогрессии, репрессий. Сделало все, лишь бы избежать того, что сохранило, усилило бы дестабильность, возможно, породило бы открытое противостояние двух властных группировок и стоящих за ними сил и в конце концов привело бы к общему краху, гибели режима.
