Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов
В Петрограде активно распространялись слухи, которым охотно верили, о намерении Протопопова спровоцировать в день открытия Думы массовые выступления и расстрелять их из пулеметов, которые якобы в массовом порядке расставлялись по крышам домов (ни одного пулемета никто так и не увидит). Милюков, которого молва называла основным подстрекателем пролетарских демонстраций, выступил в газете «Речь» с открытым письмом, где назвал призывы к антиправительственным выступлениям опасными советами, исходящими «из самого темного источника», — имея в виду в данном случае Германию[1664]. 13 февраля в беседе с журналистами Родзянко также указал на вред уличных выступлений.
Охранное отделение фиксировало: «13 февраля с утра по Петрограду распространились тревожные слухи о возможности больших беспорядков; к 1 часу дня в заводских районах (Нарвская, Коломенская, Александро-Невская части) стало известно, что сторонники забастовки 14 февраля берут на всех заводах верх над противниками выступления с протестом против войны. Около 2-х часов дня во многих районах начались беспорядки призванных сегодня ратников: толпы до 500 человек ходили с пением «Марсельезы» по улицам и кричали: «Долой войну, долой полицию, бей мародеров»… К 7 час. вечера всюду — в трамвае, магазинах, учебных заведениях и пр. — передавали известия о массе столкновений рабочих с полицией у Путилове ко го завода; стало известно, что забастовка 14 февраля имеет большинство на всех заводах». Было и одно примечательное дополнение, которое объясняло многое из последующих событий. В районе Лермонтовского проспекта «во всех окрестных магазинах с выставок убраны более ценные вещи, ждут, — по словам хозяев, — «голодного погрома» ввиду того, что в означенном районе выпускаемого хлеба хватает покупателям лишь до 5 часов пополудни, и для рабочих, приходящих с работ уже после 7 часов вечера, фактически ничего не остается: последним приходится за хлебом ходить в более отдаленные районы»[1665].
Городские жители, напуганные слухами о готовящихся беспорядках, 14 февраля в основном предпочли остаться дома. К Таврическому дворцу, естественно, толпу не пустили. Основные события в результате разворачивались на Невском, где смешалась публика самых разных настроений и направлений, но преобладали вовсе не рабочие, а студенты. Внимание правоохранительных органов привлекло «массовое участие» офицерских чинов, преимущественно прапорщиков, более чем усердно распевавших вместе со студентами «Марсельезу»… Вообще должно отметить, что офицеры, даже в более солидных чинах, всюду вмешивались в действия и распоряжения полиции и громче частной публики кричали в адрес полицейского пристава: «Вас бы надо отправить, толстобрюхих чертей, на позиции, а не здесь вам воевать»… Помимо гг. офицеров в демонстрации принимали участие как организаторы политехники, консерватористы, психоневрологи; очень мало было студентов университета; особенно много было учащихся средних учебных заведений, особенно реалистов и коммерсантов, первыми начинавших петь «Марсельезу»[1666].
14 февраля начались и массовые забастовки рабочих, которые, однако, за порог предприятий практически не выходили. Забастовки продолжались все последующие предреволюционные дни. 15-го бастовали 85 тысяч рабочих, и эта цифра уже не снизится.
В день открытия Думы впервые власти были готовы прибегнуть к помощи армии, командиры учебных команд получили приказ быть наготове для пресечения уличных беспорядков. Город был разделен на регионы, каждый из которых должен был охраняться тем батальоном, который был там расквартирован. Шли постоянные совещания и инструктажи, поступали указания. Однако опытные военные чувствовали беду. «Офицеру приказывалось выполнить то-то или то-то, но говорилось при этом: «Только смотрите, отнюдь не принимайте крайних мер, оружие, боже сохрани, не употребляйте, действуйте словами, ублажением» и т. д., и т. п., — сокрушался Ходнев. — Ответственность часто сваливалась на младших. Часто получались противоречащие распоряжения. Приказания редко когда были ясны, категоричны, определенны… С самого первого дня уже заметны были в приказаниях «полумеры», те преступные «полумеры», которые всегда и везде приводят лишь к большей крови и самому печальному концу»[1667].
Как ни странно, открытие парламентской сессии выдалось бурным не в Думе, а в Государственном совете. Впервые председательствовавший Щегловитов не дал Гримму сделать внеочередное заявление, после чего зал покинули вся левая группа, часть центристов и беспартийных. На этом фоне Дума выглядела как образец послушания.
«Открытие Думы обошлось совершенно спокойно, — отметит Родзянко в мемуарах. — Никаких рабочих не было, и только вокруг по дворам было расставлено бесконечное множество полиции. Чтобы не подливать больше масла в огонь и не усиливать и без того напряженное настроение, я ограничился в своей речи только упоминанием об армии и ее безропотном исполнении долга»[1668]. В зале заседаний — премьер Голицын, министры Риттих, Шаховской, Кригер-Войновский, послы союзных держав.
Исполнительной власти, казалось, даже удалось перейти в тактическое контрнаступление и внести раскол в ряды Прогрессивного блока. Правительство задумало и осуществило интересный тактический маневр. Председатель Совета министров Голицын, чтобы не провоцировать немедленную конфронтацию, в нарушение традиции не стал произносить правительственную декларацию. С заглавным докладом два с половиной часа выступал новый министр земледелия Риттих, нарисовавший весьма тревожную картину с состоянием продовольственного обеспечения страны. Серьезный доклад по столь сложному вопросу заставил депутатов, вопреки обыкновению, молча слушать.
Главный вывод Риттиха: для исправления ситуации необходимо принести в жертву священную корову кадетов — твердые цены на продовольствие. Возмущение среди милюковских либералов, но на стороне правительства прогрессивные националисты и октябристы. Граф Капнист от имени октябристов-земцев уверял, что «мы совершенно расходимся во взглядах с Милюковым… и с нами вместе расходятся партии, сидящие правее нас и входящие в блок». О полной солидарности с Риттихом заявил Шульгин: «Я думаю, что наступило время от идолопоклонства перед твердыми ценами отказаться… Министр земледелия поступил правильно, когда первым делом он эту зловредную крысу твердых хлебных цен стал излавливать и стал насколько возможно парировать ее зловредную деятельность»[1669]. Крестьянин Городилов от имени правых возложил ответственность за фиксированные цены на Госдуму и Прогрессивный блок, заявив: «Крестьян снова закрепощают. Их заставляют засевать поля и отдавать хлеб по низким дешевым ценам… Разве можно устанавливать твердые цены только на один хлеб, когда другие предметы первой необходимости оставляют без твердых цен?»[1670].
От Прогрессивного блока с общеполитическим заявлением выступил Шидловский. Он говорил, что для успешного ведения войны «необходимо, прежде всего, чтобы люди, управляющие страной, были признанными вождями нации, затем, чтобы люди эти были объединены друг с другом общностью понимания очередных задач управления и, наконец, чтобы понимание это встречало поддержку страны и законодательных учреждений»[1671]. От правительства Блок требовал лишь ответа на вопрос, «что будет предпринято для устранения вышеизложенного положения вещей». Как запишет тут же в дневник Глинка, «плохо составленная декларация Блока была прочитана без подъема, не было настроения и в остальных речах.
