Борис Кагарлицкий - От империй — к империализму. Государство и возникновение буржуазной цивилизации
Ожидание того, что технологические новинки конца 1990-х годов обеспечат условия для долгосрочной экспансии, не оправдалось. Дело в том, что информационная революция в основном затрагивала управление и потребление, а не производство. В результате потенциал экономической экспансии на этой основе оказался крайне слабым.
«Причиной кризиса стало исчерпание возможностей роста виртуально-коммуникативного сектора 1990-х годов, — отмечает Александр Шубин. — Но когда эти возможности были исчерпаны, глобальная экономика продолжала спекулятивный рост»[1292].
Все диспропорции, проблемы и противоречия, которые на протяжении нескольких десятилетий накапливались и игнорировались, теперь заявили о себе разом. Для того чтобы справиться с этим, корректировки курса было уже недостаточно: происходило разрушение всей неолиберальной экономической модели, выстроенной на протяжении трех предшествовавших десятилетий.
«В результате глобализации 1975–2008 годов, явившейся новой стадией развития мироэкономики, целые регионы планеты превратились из аграрных в промышленные, — писал экономист Василий Колташов. — Сотни миллионов людей оказались вынуждены оставить традиционные натуральные хозяйства, став наемными рабочими. Произошла беспрецедентная в мировой истории пролетаризация. Пространство рыночных отношений расширилось, рабочая сила оказалась дешевле промышленных технологий. В „старых индустриальных странах“ правительства стали проводить политику „сбрасывания балласта“: ликвидацию социальных завоеваний, приватизацию, снижение расходов на образование и иные общественные сферы.
Неолиберальная экономическая модель имела в своей основе противоречия, развитие которых определяло конец ее существования. Производимые в странах „периферии“ товары должны были продаваться в „центре“ — развитых западноевропейских и североамериканских странах. Но по мере выноса из них производства потребительские возможности населения уменьшались, лишь очень ограниченно компенсируясь „новой экономикой“: сферой услуг и информационных технологий. Рост потребительских рынков стран промышленной „периферии“ не мог покрыть растущий дефицит спроса»[1293].
Главной жертвой финансового краха стали американские инвестиционные банки. Пять финансовых гигантов потерпели крушение один за другим. Самой крупной катастрофой стало крушение банка Lehman Brothers. После его банкротства правительство США вынуждено было вмешаться и спасти оставшиеся на плаву структуры с помощью специального агентства, поддерживавшего попавшие в беду компании финансового сектора. Акции Morgan Stanley за несколько дней потеряли 49 % стоимости, акции Goldman Sachs (Голдман Сакс) упали примерно за тот же период со 175 до 86 долларов[1294]. Спасение, обеспеченное за счет государственных средств, означало фактическую национализацию. Московский деловой журнал «Эксперт» констатировал: «В 2008 году мир стал свидетелем стремительного исчезновения независимых американских инвестиционных банков»[1295]. Однако взвалив на правительство расходы по спасению финансового сектора, американские элиты не допустили прямого общественного контроля за деятельностью банков. Неолиберальная национализация, пришедшая на смену неолиберальной приватизации, по сути дела преследовала ту же цель — поддержание частного бизнеса и частного накопления за счет общественных средств. Иными словами, решая частные вопросы борьбы с кризисом, администрация США, как и правительства других стран, отказывались от смены курса, не желая ни проводить структурные реформы, ни бороться с основными причинами экономического краха. Смена консервативной администрации Дж. Буша на умеренно-левую администрацию Барака Обамы в Вашингтоне ничего не изменила принципиально.
Правительства ведущих стран мира единодушно реагировали на кризис, закачивая деньги в экономику, иными словами — повторяли то же, что делали Федеральная резервная система и администрация США в 1924 и 1929 годах. Вливание денег в корпорации и банки позволило на сей раз остановить падение биржевых курсов и предотвратить коллапс банковской системы, но лишь ценой углубления проблем в сфере производства и материального потребления. Это вынуждены были признавать — с некоторой долей цинизма — и либеральные эксперты: «Ни для кого не секрет, что нынешний рост фондовых рынков давно уже оторван от экономической реальности и обусловливается лишь наплывом дешевых денег, — писал московский „Коммерсант“. — Эти деньги — результат многочисленных программ поддержки и спасения реальной экономики, но не доходя до экономики, финансы оседают на товарных и фондовых рынках. Естественно, что пока ситуация в экономике останется близкой к катастрофической, не может идти и речи о прекращении финансовой помощи. Поэтому плохое состояние экономики является залогом роста фондовых рынков, и чем хуже будет положение в экономике, тем больше будет денег на финансовых рынках, тем дольше продлится рост»[1296].
Азия быстро почувствовала на себе изменение глобальной конъюнктуры. «Кризис, хоть и усугубил катастрофический дефицит платежного баланса США, торговый баланс страны несколько выправил, — констатировало агентство „Росбалт“ в начале 2009 года. — Вместе с экспортом падает импорт, и в значительной степени — китайский. Дефицит торгового баланса США за один лишь ноябрь 2008 года снизился на 29 % — до минимального уровня за последние 6 лет»[1297].
В Европе первыми жертвами кризиса стала традиционная полупериферийная зона континента — Польша, страны бывшей Австро-Венгерской империи, Прибалтика, а на Западе — Ирландия. Латвия к лету 2009 года оказалась в состоянии фактического банкротства, от которого спасали только средства, предоставлявшиеся Европейским союзом и Международным валютным фондом. На следующем этапе кризиса обострились противоречия внутри самого европейского Запада. Экономика северных стран выдерживала спад гораздо лучше, чем страны Средиземноморья. К зиме 2009 года бюджеты Испании и Греции трещали по швам. Внешний долг Греции достиг 300 миллиардов евро, что составило примерно 125 % валового внутреннего продукта[1298].
«При сохранении расходов на докризисном уровне, доходы местных бюджетов значительно сократились, в том числе из-за резкого сокращения туристических потоков и спада на рынке недвижимости (особенно в Испании), что резко обострило для всех этих стран проблему бюджетного финансирования и обслуживания росших все последние годы долгов, — констатировал обозреватель журнала „Большой Бизнес“. — При этом сегодня ни Греция, ни Испания не могут решить ее тем же способом, каким решали и продолжают решать ее, например, США — с помощью печатного станка»[1299].
По сравнению с этим бюджетный кризис Великобритании казался вполне умеренным. Однако и он выглядел впечатляюще. По оценкам экспертов, государственный долг страны в 2009 году составил 13 % ВВП и стремительно рос[1300]. Поскольку все ведущие правительства мира проводили политику спасения корпоративного бизнеса за счет бюджетных средств, связь между частным бизнесом и государственными структурами, которая, казалось бы, ослабела в годы глобализации, вновь усилилась (вернее, стало ясно, что описанное идеологами либерализма «ослабление» связи капитала и власти было иллюзией). Но спасая ведущие «национальные» корпорации, правительства быстро пришли к исчерпанию собственных финансовых возможностей. К середине 2010 года в ведущих странах мира находившиеся на грани разорения крупные компании были спасены, зато спасавшие их правительства сами оказались на грани банкротства. Власти вынуждены были перекладывать свои расходы на население, чем вызывали рост недовольства и массовые протесты.
Широкомасштабное правительственное вмешательство в экономику, ставшее нормой жизни в ходе кризиса 2000-х годов, не означало еще отказа от неолиберальной модели, ради спасения которой государственные власти как раз и действовали. Но оно делало неизбежной политизацию экономического кризиса.
КРИЗИС ГЕГЕМОНИИ?
Экономические потрясения конца 2000-х годов продемонстрировали, что развитие капитализма уперлось в структурный тупик. Ни попытка возврата к империалистическим методам, предпринятая администрацией Буша, ни перенос производства в страны с дешевой рабочей силой, ни массовые вливания государственных средств в частные корпорации при Бараке Обаме не создали условий для возобновления экономического роста. Точно так же и система американской гегемонии переживала острый и очевидный кризис, но ей явно не было замены.
Кризис американской гегемонии отражает исторический кризис капитализма. Этот кризис впервые дал о себе знать уже в первые десятилетия XX века, однако первые приступы кризиса — вопреки ожиданиям социалистов — удалось преодолеть за счет реформ, социальных уступок и реструктурирования мировой системы. Британская империя, как и французская колониальная система были принесены в жертву ради реконструкции мирового экономического порядка. Однако к началу XXI века капитализм вновь столкнулся с острым системным кризисом.
