Россия: народ и империя, 1552–1917 - Джеффри Хоскинг
Иван был убеждён, что суровые и даже жестокие меры оправданны, когда высшая власть должна публично продемонстрировать силу. Он намеревался положить конец системе уделов, при которой каждый член княжеской семьи волен сам решать, какому господину служить: это вдвойне опасно для царя в период войны с Литовским княжеством, претендующим на роль «собирателя русских земель». В особенности царь опасался притязаний на трон со стороны своего двоюродного брата, князя Владимира Старицкого, наиболее влиятельного из удельных князей. В то же время он остро нуждался в земле, которой мог бы расплатиться со своими воеводами: простейший способ состоял в конфискации земли у тех же непокорных бояр.
Осенью 1564 года литовское наступление, поддержанное Курбским, совпало с набегом крымского хана Девлет-Гирея. Московскому войску удалось отбить этот двойной удар, но случившееся лишь подчеркнуло драматическую уязвимость страны, и Иван отреагировал в своей привычной, резкой и непредсказуемой манере. В декабре 1564 года царь внезапно выехал из Москвы и поселился в Александровской слободе, небольшой княжеской резиденции, находящейся к северо-востоку от столицы. Оттуда он прислал опешившим боярам, священникам и чиновникам послание, в котором обвинил всех в измене и расхищении казны. Если они хотят, чтобы он вернулся на трон, писал царь, пусть дадут ему право учредить собственный удел, опричнину, который позволит получать средства на содержание двора и армии, и даст возможность по своему усмотрению наказать предателей, казнокрадов и еретиков.
Отъезд царя был чисто театральным жестом, выразившим чувство непосильной ответственности, лёгшей на него одного, и ощущение изоляции и отторженности, но вместе с тем отразившим драматическую беспомощность страны, оказавшейся без сильного правителя. Как и ожидалось, бояре принялись умолять царя вернуться и согласились принять все его требования. За этим последовала ещё одна театральная сцена взаимного покаяния и показного прощения, после чего Иван приступил к исполнению задуманного.
Царь разделил территорию страны на две части, в одной из которых, опричнине, ему принадлежала вся власть, без каких-либо ограничений, тогда как другая часть, земщина, управлялась Боярской Думой в соответствии с существующими традициями. В опричнину входили обширные земли на севере и востоке, некогда принадлежавшие Новгороду, а также некоторые города и районы в пределах удельного княжества Московского. Земли бояр, живших на территории опричнины, были экспроприированы и розданы приближённым царя, сами же бояре получили другие владения, но уже в земщине. Такой обмен лишил многих бояр, включая Старицких, родовых корней, оторвал от мест, где они могли найти поддержку, и дал полную свободу действий опричникам, «избранной тысяче», награждённым деревнями и крестьянами.
Некоторых из бояр казнили, многих сослали в отдалённые области. Стандартным было обвинение в ереси или измене. Процесс не шёл гладко: Иван раздавал награды не за благородное происхождение, а за верность и преданность лично ему. Общая тенденция заключалась в укреплении служилой знати за счёт бояр, но до конца эту задачу решить так и не удалось, и бояре остались значительной силой.
Опричнина позволила финансировать новую армию, обязанную и защищать границы, и искоренять ересь и измену. Опричниной называлось также некое гротескное подобие монашеского ордена: Иван называл опричников «братьями». Их непритязательные, строгие одежды и аскетический быт как бы служили моделью той христианской жизни, которую должны были, по мнению царя, вести все его подданные. Опричники имели право арестовывать, вести следствие и осуществлять судебные процедуры. Одетые в длинные чёрные одежды, похожие на монашеские рясы, опричники разъезжали на вороных конях, к сёдлам которых были привязаны собачьи головы и мётлы: это означало, что они «грызут лиходеев царских и метут Россию».
* * *
Прошло совсем немного времени, но произвол, жестокость и садизм опричников уже вселили страх в души подданных и вызвали смешанное с ужасом изумление у иностранцев. Далёкие от образцов христианской добродетели, «братья», казалось, демонстрировали то, какие чудовищные беды могут постичь народ, правитель которого попирает законы не только человеческие, но и Божьи. Именно об этом и предупреждал Курбский. Один из ведущих деятелей церкви, митрополит Филипп, выразил те же мысли, но не из безопасной Литвы, а в церковном соборе. В присутствии духовенства и бояр митрополит однажды обратился к самому царю с такими словами: «До каких пор будешь ты проливать без вины кровь верных людей и христиан… Татары и язычники и весь свет может сказать, что у всех народов есть законы и право, только в России их нет…»
Некоторое время Иван IV молчал, не желая портить отношения с церковью, но потом всё же приказал схватить митрополита, даже не дождавшись конца проповеди. Филиппа заточили в монастырь, где впоследствии он был задушен.
В 1569 году Иван IV избавился от самого опасного противника, публично обвинив Владимира Старицкого в заговоре и заставив его принять яд. За этим убийством последовал карательный поход на Новгород, заподозренный в поддержке Старицкого и поддержании связей с Литвой. В январе 1570 года царь отомстил городу, дав опричникам полную свободу действий. В течение нескольких недель были убиты и замучены тысячи людей; некогда процветавший город, модель альтернативной Руси, подвергся разорению и опустошению, превратившись в бледную тень себя самого.
Новгородские эксцессы со всей очевидностью показали, что опричная армия выродилась в карикатуру на тот образ избранного для великих свершений воинства, о котором говорил Пересветов. Развращённые и ослабленные собственной безнаказанностью, опричники оказались не в состоянии дать отпор хану Девлет-Гирею, напавшему на Москву в 1571 году и разграбившему город. Тысячи москвичей были угнаны в рабство. После такого разгрома Иван казнил нескольких опричных воевод и объединил свою армию с земской. В следующем году обеим армиям общими усилиями удалось отбросить войско Девлет-Гирея от границ.
Весь эпизод с опричниной демонстрирует крайнюю уязвимость Московского государства именно в тот период, когда оно приняло на себя большой груз ответственности и заявило о своих далеко идущих целях, как мирских, так и религиозных. Московия оказалась не готовой подтвердить свою имперскую и экуменическую мощь, требовавшую наличия внутреннего единства и умения эффективно использовать ресурсы. Главным препятствием на пути к обоим идеалам оставался принцип наследования.
Иван IV приступил к созданию подобия того, что могло бы стать национальным правительством, но, не сумев преодолеть даже первый барьер, судорожно изменил курс на совершенно противоположный.
Парадоксально, что для преодоления удельного менталитета Иван сам учредил не что иное, как огромный, непомерно раздутый удел, на территории которого во
