Рыцари тернового венца. Зарождение Белого движения, становление Добровольческой армии и Первый Кубанский (Ледяной) поход - Лев Викторович Половцов
– Стой.
Смотришь – брошенный конь; отлежался и силится встать, но не может. Помогай и ему, иначе не проедешь. Конь поднялся, и плетется сзади какое-то грязное, взъерошенное чучело.
Лошади захрапели и стали. Перед ними огромная лужа, прямо озерко. Объезда не видать.
Иди в лужу, исследуй путь.
Подберешь фалды шинели и прешь прямо, на авось. Ледяная вода льется за голенища.
Что-то чернеет. Опрокинутая повозка, а сбоку только дышло торчит, телегу уже засосало. Упаси боже.
Прошел, пощупал ногами, где дно потверже.
– Езжай прямо на меня.
– Да где ты?
– Тут, прямо.
– Где прямо? Ничего не видать.
– Да езжай на голос, черт.
И смех и горе.
Кони пенят копытами воду и опять не идут.
Тащись назад, весь в тине, как леший.
До самой смерти не забудешь этой ужасной ночи. Но шли и шли, измученные, ошалелые; кляли только штаб, что не поставил живых маяков на распутьях, и многие заблудились.
XXVI. Переправа через Кубань. Чехословаки. Ложная радость. Нет патронов. Корнилов убит
На берегу Кубани, против Елизаветинской, суета. 2-я и 3-я бригады уже переправились и второй день бьются под Екатеринодаром.
Марковцы охраняют тыл переправы, отбивая бурные атаки матросов, подоспевших из Новороссийска.
Переправа шла медленно; пригнанный из соседнего имения второй паром оказался дырявым, и трос его не был в порядке. Но молодцы чехи из инженерного батальона, работали без устали. Срастили второй канат, законопатили паром, и перевозка ускорилась.
Трос снова рвется; опять за работу.
Много помогли армии эти чехи еще ранее починкою непроходимых, казалось, гатей и разрушенных мостов. И сейчас же от топора и лопаты за винтовку – и смело в бой.
Их начальники – горбатенький полковник Краль и подполковник Неметчик, всегда ровные и спокойные, как в бою, так и за работой, были неутомимы. Не много чехов вернулось из похода; полегли костьми за родную им единую Россию.
Третий день идет переправа. Круглые сутки работают паромы. В полном порядке, не задерживаясь, но и не обгоняя друг друга, следуют повозка за повозкой. Начальство торопит, а паромы маленькие, возы тяжелые, и тросы ненадежны; поневоле переправа затягивается.
– Екатеринодар взят, – несется по обозу, и бурный восторг царит на берегу.
Все оживлены, веселы.
К парому подлетает посланный от кубанского правительства.
– Очистите дорогу, – обращается он к дежурному офицеру, – сейчас подъедет правительство и рада.
– В очередь, – спокойно отвечает распоряжающийся переправой.
– Помилуйте, это недопустимо. Войска войдут одни в столицу, без правительства?
– Шли бы раньше, без войск, – острят из толпы.
– Мы будем жаловаться командующему, – грозит посланец.
– Жалуйтесь.
Но ни сегодня и ни завтра войска не вошли в Екатеринодар.
Слух оказался ложным.
Большевиков было в десять раз больше, чем предполагал штаб.
Все снаряды и патроны уже выданы из обоза, но их нет и на фронте.
– Соберите все, что осталось у обозных, – приказывает Корнилов.
Осматривается каждая повозка, и еще ящик поскакал на позицию.
– Еще патронов.
Но их уже нет.
Инженер Половцов собирает в станице толпу ребят, с ними идет сзади цепей и в оставленных красными окопах находит еще несколько тысяч патронов.
Пули свистят кругом, но дети не боятся.
Большевики, заметив маленькую армию, кроют ребят шрапнелями.
Половцов, боясь за своих помощников, выводит их из огня.
Спешно подходит к переправе 1-я бригада.
Генерал Марков недоволен.
– Вот теперь зовут, к шапочному разбору. Эх, штаб, штаб, давно бы взял город, а тут торчи в болоте.
Пошла в бой и 1-я бригада. Чудеса храбрости показали офицеры. Дом за домом, квартал за кварталом, – заняли половину города и вышли уже на главную улицу – Красную.
У врага паника. Спешно грузятся красные на подводы и в поезда, лихорадочно эвакуируют свое награбленное имущество, все, что в данную минуту кажется наиболее ценным.
Раненые, конечно, брошены.
Завтра город очистят.
Но вдруг, что-то мрачное и страшное ползет по рядам добровольцев.
Люди бледнеют, руки опускаются, и винтовка валится на землю.
Беззаветные храбрецы, закрыв лицо, рыдают как дети.
– Корнилов убит.
Эта ужасная весть несется в воздухе.
Неприятель видит что-то недоброе и удваивает усилия.
Отряд черноморцев вырывается с фланга, грозит отрезать армию от обоза.
Генерал Эрдели бросает всю конницу в атаку. Место топкое, поросшее кустами и деревьями. Черноморцы метким, прицельным огнем встречают кавалерию.
Но месть, месть за убитого, – и полки несутся, как бешеные. Рубят сплеча, топчут лошадьми, и отборное войско «товарищей» мечется в ужасе. Влезают в кусты, прячутся за деревьями, но везде достает их острая шашка, а пощады нет.
Триста всадников, однако, полегло на месте, и среди них красавец-прапорщик, о котором упоминали раньше. Он пал в день смерти своего судьи. Защищая девственной грудью командира полка, баронесса Боде была сражена насмерть пулей в сердце.
Обходная колонна разбита, и грозная опасность для обоза, со всеми ранеными, миновала.
В ночь, с 31 марта на 1 апреля, намечен был общий штурм столицы.
Но командующий был убит, и это страшное событие должно было повлиять на все дальнейшее.
Л.Г. Корнилов был смертельно ранен и контужен большевистской гранатой, взорвавшейся в комнате, где он сидел один за столом, рассматривая карту окрестностей Екатеринодара.
В момент взрыва в комнату входил адъютант Доминский со стаканом чая для генерала, но был выброшен газами взрыва.
Прибежавшими штабными командующий был найден лежащим на полу в бессознательном состоянии.
Похороны генерала Л.Г. Корнилова. Опасаясь акций со стороны большевиков, генерала Корнилова вместе с соратником, командиром корниловского полка полковником М.О. Неженцевым, 2 апреля 1918 г. тайно похоронили в безлюдном месте недалеко от селения Гначбау. Но 3 апреля большевики вошли в Гначбау, нашли могилу, извлекли тело Корнилова, сорвали с него китель с погонами, повесили тело, рубили шашками, потом отвезли на скотобойни, где после дальнейших издевательств сожгли
Через час, около 9 часов утра 31 марта 1918 года, Л.Г. Корнилов, не приходя в сознание, скончался.
Его смерть произвела потрясающее действие на Добровольческую армию. Его боготворили добровольцы, беспредельно верили ему и беспрекословно исполняли его приказания.
Он всегда был среди них, а во время боя иногда даже и впереди них.
Добровольцы видели его всюду, на самых опасных местах, совершенно спокойным и ровным.
Он ничего и никого не боялся, и армия совершала чудеса.
– Командующий приказал. – Это было альфой и омегой. Приказание невероятное. Препятствия неодолимые. Но все летело прахом.
– Командующий приказал.
Это был человек железной воли и неодолимой энергии.
Жизнь его была несладка. Судьба то возвышала его, то низвергала в пропасть. Сегодня он вождь, а завтра пленник. Опять вождь, верховный вождь всей русской армии, и опять – в Быховской тюрьме.
Бой был его стихией. Свистали пули, гремели пушки, рвались гранаты, а он улыбался.
Его умоляли беречь себя, ему доказывали, что Добровольческая армия не нуждается в примере, – он пожимал плечами.
Верные текинцы силой стаскивали его со стога, откуда он следил за боем, осыпаемый снарядами; он уходил без конвоя.
Это был гений войны, он смеялся над смертью, и смерть щадила его. Но всему положен предел.
Во время штурма Екатеринодара Корнилов жил в маленьком домике на ферме Кубанского экономического общества, верстах в пяти от казачьей столицы.
