Сергей Охлябинин - Повседневная жизнь Русской армии во времена суворовских войн
В начале царствования Елизаветы Петровны (1742 год) богатый вяземский помещик Грибоедов формирует из числа своих дворовых настоящий боевой отряд. Вооружает рогатинами и дубьем и под покровом ночи нападает на усадьбу помещицы Бехтеевой. Владелицу имения попросту выгоняет. Сам же селится на ее месте.
А в Орловской губернии в 1754 году происходит и вовсе кровопролитное сражение с человеческими жертвами. Причем один офицер выступает против другого. Трое братьев Львовых — советник, асессор и руководящий ими корнет — предпринимают поход против поручика Сафонова — своего соседа. Выступление «армии» обставлено торжественно. В ее рядах 600 человек. Звучат напутственные речи. Воинственный дух поднимает и чарка водки, поднесенная перед походом «воинам». Вооруженные крестьяне следуют в пешем строю. Помещики и приказчики — верхом. Схватка происходит на сенокосе. Итог печален — 11 человек убито, 45 ранено, причем тяжело, и двое пропало без вести.
Но самое удивительное, что в этих «войнах местного значения» принимают участие даже жены и дочери служилых людей. Так, в схватке крепостных помещицы Побединской с соседями-помещиками Фрязиным и Леонтьевым последние погибают (1755 год). Известна и другая «битва» 70 крепостных генеральши Стрешневой с людьми князя Голицына.
Подобным «сражениям» способствовал не только неуёмный, мятежный нрав вчерашних офицеров и офицерш, но и сформированные, правда, для других целей, боевые отряды. В середине XVIII века повсюду шалили разбойничьи шайки, частенько нападавшие на усадьбы. А потому владельцы имений, сами, как правило, военные, умело формировали, обучали и вооружали собственных крестьян.
Елисавет — Преображенского полка полковник
А как же проводила свои дни на престоле сама Елизавета Петровна — полковник Преображенского полка? Современники наперебой утверждали, что увеселения занимали большую часть ее времени. Но так ли это? Или увеселения просто более заметны, чем деловые часы императрицы? И была ли ее страсть к развлечениям и нарядам такой уж фантастической? Попробуем найти ответ на этот деликатный вопрос у императрицы Екатерины II.
«Дамы тогда были заняты только нарядами, и роскошь была доведена до того, что меняли туалеты по крайней мере два раза в день, императрица сама чрезвычайно любила наряды и почти никогда не надевала два раза одного платья, но меняла их несколько раз в день; вот с этим примером все и сообразовывалось: игра и туалет наполняли день»{25}.
Ну что ж, в этом Екатерина II была права, но всего лишь частично. И действительно, во время московского пожара в 1753 году во дворце сгорело 4000 платьев Елизаветы. А после ее кончины Петр III обнаружил в Летнем дворце своей тетки гардероб с 15 000 платьев, «…частью один раз надеванных, частью совсем не ношенных», 2 сундука шелковых чулок, несколько тысяч пар обуви и более сотни неразрезанных кусков «богатых французских материй».
Но мешало ли все это Елизавете управлять? «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей» — позже напишет Александр Сергеевич Пушкин. Так и Елизавета. Одно совсем не мешало другому. Немало энергии, но главное, мужества потребовалось обаятельной красавице, дочери Петра, чтобы встать во главе военного переворота 1741 года. Вот как отзывается об этой далеко не ординарной самодержице известный русский историк С. М. Соловьев{26}:
«…Главным достоинством Елизаветы, несмотря на вспыльчивость ее в отдельных случаях жизни, было беспристрастное и спокойное отношение к людям, она знала все их столкновения, вражды, интриги и не обращала на них никакого внимания, лишь бы это не вредило интересам службы; она одинаково охраняла людей, полезных для службы, твердо держала равновесие между ними, не давала им губить друг друга».
Достаточно высокого мнения об императрице придерживается и другой знаменитый историк В. О. Ключевский, хотя и с оговорками: «…умная и добрая, но беспорядочная и своенравная русская барыня XVIII века». И, наконец, «…с правления царевны Софьи никогда на Руси не жилось так легко, и ни одно царствование до 1762 года не оставляло по себе такого приятного воспоминания»{27}.
Ноябрьский переворот 1741 года, возведший на российский престол дочь Петра Великого, был «очередным» только на первый взгляд. Да, он совершен, как и предыдущие, при помощи штыков гвардии. Но если раньше солдаты и офицеры использовались лишь в роли статистов, то ныне они полноправные, полноценные действующие лица. Без них никакого бы переворота не произошло.
Еще до переворота Елизавета много времени проводила среди гвардейцев. Она лично крестила их детей, снабжала деньгами. Так что к началу переворота (который на этот раз был не дворцовым, а солдатским) она — общая любимица и заступница, но главное, дочь человека, служившего на благо России.
По подсчетам историка Е. В. Анисимова{28}, из тех, кто оказался рядом с Елизаветой в ночь переворота, около трети начинали служить еще при Петре I. «Можно представить, как седоусые ветераны рассказывали своим слушателям о годах, проведенных в походах рядом с великим императором, о Елизавете, выраставшей на их глазах».
Переворот, заговор, в котором практически не участвовали представители правящей верхушки, был направлен против «засилья иностранцев», против «бироновщины», но что удивительнее всего, в нем-то как раз и участвовало много иностранцев. В частности, дипломатов. Остались свидетельства, что французский посол И.-Ж. Шетарди и шведский Э. М. Нолькен усердно уговаривали Елизавету решиться на переворот. И даже снабжали ее деньгами.
Конечно же, деньги завтрашней императрице нужны безумно, да и уговоры иностранцев действуют, но осторожная великая княжна никаких обещаний не дает. И никаких обязательств не подписывает.
Она прекрасно осознает требования времени. В условиях исторического подъема заявлять о своей солидарности со шведами (а ведь те объявили войну России) — это ли не самоубийство? Потому Елизавета и выступила безо всякой помощи, самостоятельно. Она собственной персоной является в казарму и, взобравшись на какое-то возвышение, произносит:
«Ребята, вы знаете, чья я дочь, идите за мной!» И штурм царского дворца начинается. Примечательно, что эти ключевые слова — «чья я дочь» дословно воспроизводят и те лица, с которыми арестованный Тайной канцелярией отставной капитан В. Калачев собирался обратиться к Елизавете, чтобы напомнить ей о ее правах на престол.
И хотя впоследствии пришедшая к власти императрица обычно подписывалась на французский лад «Елисавет», но и во мнении гвардейцев-солдат, и в памяти потомков, да и вообще в русской истории она остается не как императрица Елизавета I, но прежде всего как Елизавета Петровна — дочь Великого Петра.
Лейб-кампанцы и их капитан
Забвение петровских принципов в анненскую эпоху превращает Елизавету в глазах гвардии в своего рода символ. А ее второстепенное, а фактически теневое положение при дворе воспринимается прежде всего как оскорбление памяти российского императора иностранцами, узурпировавшими власть в стране.
Некоторые историки считают, что эти чувства цесаревна умело подогревала, чтобы использовать их в нужный момент. Но это вряд ли. Сама придворная ситуация прекрасно работала на популярность императорской «дщери».
Следует напомнить об интересном случае, произошедшем с цесаревной еще за год до переворота. Однажды, выйдя из дворцовых покоев, Елизавета заинтересовывается оригинальным покроем мундира солдата Ингерманландского полка, что стоял на карауле. Служивый отвечает, что такая одежда пошита по приказу командира полка, грузинского царевича. Тогда цесаревна «изволила спросить о прежде бывшем в Ингерманландском полку полковнике иноземце, також и о нынешнем того же полку полковнике… который из них лутче?»
Солдат отвечает, что «им полковники все равны, и на то де Ея Высочество изволила сказать, что нынешний их полковник грузинский царевич по-русски худо говорит, я де не могу у него речи разслышать, так же, как и в Семеновском полку подполковник Его Высочество генералиссимус (то есть принц Антон Ульрих Брауншвейгский. — С.О.) по-русски говорит худо»{29}.
Эта история впоследствии разгуливала по казармам среди солдат Семеновского полка, трансформируясь по ходу дела. Солдаты вроде бы угадали суть елизаветинского вопроса — неприязнь к нечленораздельной, непонятной речи иностранцев, говоривших на плохом русском языке. Хотя этого подтекста у Елизаветы и в помине не было. Вопрос цесаревны был безобиден и не содержал какого-то двойного тайного смысла. Но важно другое. Опору Елизавета нашла не в офицерской, а именно в солдатской среде.
