Александр Колпакиди - Империя ГРУ. Книга 1
Как мы видим, никаких серьезных доказательств вины арестованных в докладе Павлуновского не приводилось. Поэтому вскоре дело «главного виновника торжества» Вацетиса было передано во ВЦИК, президиум которого 7 октября 1919 г. вынес следующее решение: «Поведение бывшего главкома, как оно выяснилось из данных следствия, рисует его как крайне неуравновешенного, неразборчивого в своих связях, несмотря на свое положение. С несомненностью выясняется, что около главкома находились элементы, его компрометирующие. Но, принимая во внимание, что нет оснований подозревать бывшего главкома в непосредственной контрреволюционной деятельности, а также принимая во внимание бесспорно крупные заслуги его в прошлом, дело прекратить и передать Вацетиса в распоряжение Военного ведомства».[85]
Надо было делать что-то и с окружением Вацетиса. Этот вопрос рассматривался на заседании Политбюро ЦК РКП(б) 6 ноября 1919 г.:
«Слушали:
18. Предложение тт. Дзержинского и Павлуновского применить объявленную ВЦИК амнистию к арестованным в июле месяце по делу Полевого штаба генштабистам Доможирову, Малышеву, Григорьеву и Исаеву, причем последнему не давать никаких ответственных назначений.
Постановили:
18. Принять с тем, чтобы а) ответственных назначений не давать никому…».[86]
Таким образом, в связи с объявленной ВЦИК 4 ноября амнистией 7 ноября были амнистированы Е. И. Исаев, Н. Н. Доможиров и Ю. И. Григорьев. В этот же день Б. И. Кузнецова и А. К. Малышева освободили под подписку о возвращении к месту службы.
Как видим, раздутое особистами «дело Полевого штаба» лопнуло, как мыльный пузырь.
В чем же заключались причины подобного демарша в отношении руководства РККА со стороны людей Феликса Дзержинского. На этот счет у нас имеются, по крайней мере, две версии. Первая — после внезапной смерти в начале 1919 г. Якова Свердлова, прочно занимавшего вторую ступеньку в партийной иерархии, был нарушен баланс сил. Совершенно неожиданно малоавторитетный в партийной элите, но получивший в период гражданской войны ключевой пост Лев Троцкий фактически занял место Свердлова. Это, естественно, вызвало «ревность» со стороны большевистских «авторитетов» Григория Зиновьева и Иосифа Сталина. Они использовали Дзержинского, который, будучи по натуре «трудоголиком», никогда не отказывался от получения новых должностей, для того чтобы натравить его на Троцкого, и, с одной стороны, скинуть близкого к Троцкому главкома Вацетиса, а с другой — отобрать у Троцкого и передать в ведение ВЧК военную разведку.
Возможна и другая, более простая версия. Сам Дзержинский, ободренный той легкостью, с которой ему удалось увести у военного ведомства контрразведку, решил повторить этот номер и с разведкой. Впрочем, обе эти версии не противоречат, а взаимодополняют друг друга.
Впрочем, справедливости ради отметим, что, конечно, бывшие царские офицеры, работавшие в Полевом штабе, вряд ли так уж сильно хранили верность Советской власти. Скорее наоборот, можно предположить, что, выражаясь словами Зощенко, они «затаили в душе некоторое хамство». Об этом, к примеру, пишет в своих воспоминаниях назначенный в июне 1919 г. начальником Полевого штаба бывший генерал-лейтенант царской армии Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич. Он так описывает обстановку, которую обнаружил в Полевом штабе после своего назначения туда:
«Большинство штабных принадлежало к офицерам, окончившим ускоренный четырехмесячный выпуск Военной академии, известный под названием „выпуска Керенского“.
Эта зеленая еще молодежь играла в какую-то нелепую игру и даже пыталась „профессионально“ объединиться.
Помню, ко мне явился некий Теодори и заявил, что является „лидером“ выпуска 1917 г. и, как таковой, хочет „выяснить“ наши отношения.
Признаться, я был ошеломлен бесцеремонностью этого юного, но не в меру развязного „генштабиста“. Как следует отчитав Теодори и даже выгнав его из моего кабинета, я решил, что этим покончил с попыткой обосновавшейся в штабе самоуверенной молодежи „организоваться“. Но генштабисты „выпуска Керенского“ решили действовать скопом и попытались давить на меня в таких вопросах, решение которых целиком лежало на мне.
Очень скоро я заметил, что вся эта нагловатая публика преследует какие-то цели политического характера и старается вести дело, если и не прямо в пользу противника, то во всяком случае без особого на него нажима.
Поведение генштабистской „молодежи“, кстати сказать, не такой уж юной по возрасту, не нравилось мне все больше и больше. Собрав всех этих молодчиков у себя, я дал волю своей „грубости“, о которой так любили говаривать еще в царских штабах все умышленно обиженные мною офицеры, и отчитал „выпуск Керенского“ так, что, вероятно, получил бы добрый десяток вызовов на дуэль, если бы она практиковалась в наше время».[87]
К воспоминаниям Бонч-Бруевича надо относиться осторожно — в них много неточностей. К примеру, Теодори, с которым он якобы разговаривал, к тому времени был уже арестован чекистами. Однако саму атмосферу, сложившуюся в Полевом штабе, он передает довольно верно.
Как бы то ни было, причастность бывших офицеров Генерального штаба, занимавших руководящие должности в Красной Армии, к заговорам, в ряде случаев действительная, а зачастую и мнимая, привела к созданию специальной комиссии для проведения чистки разведорганов от ненадежных элементов и военных специалистов. По указанию ЦК РКП(б), решено окончательно превратить разведку в классовый орган, доверив дело ее организации и ведения только членам партии.
16 сентября был издан приказ РВСР № 1484, где говорилось: «С 15 сентября 1919 г. Институт Консультантства при Регистрационном Управлении РВСР упраздняется. Личный состав передается в распоряжение Полевого штаба для немедленного назначения на фронт».[88]
Через неделю после этого МЧК арестовала сменившего Теодори бывшего старшего консультанта Региструпра, бывшего капитана Генштаба Вольдемара Генриховича Зиверта. Его подозревали в принадлежности к белогвардейской организации. Сам Г. И. Теодори 1 марта 1919 г. был командирован в Литву, Латвию, на Северный и другие фронты для выполнения особых заданий РВСР по агентурной разведке. Однако 12 марта его арестовали чекисты в Двинске и этапировали в Москву. По подозрению в шпионаже и участии в контрреволюционной организации он содержался в Бутырской тюрьме и в Особом отделе ВЧК до 4 января 1921 г. После освобождения служил с перерывами на различных должностях в РККА до своего ареста 16 апреля 1937 г.[89]
Чистку провели и на Курсах разведки, где исключили 50 % курсантов, не удовлетворявших политическим требованиям. Помимо этого, почистили и периферийные органы, а также агентурную сеть, из состава которой были удалены ненадежные элементы.
К чему привели все эти чистки и аресты, можно судить по воспоминаниям генерала М. Д. Бонч-Бруевича:
«Сведения о противнике должно было дать мне разведывательное отделение; их я и затребовал. Оказалось, однако, что отделение это изъято из ведения штаба и передано в Особый Отдел.
Для доклада о противнике ко мне в кабинет явился молодой человек того „чекистского“ типа, который уже успел выработаться. И хотя я никогда не имел ничего против Чрезвычайных комиссий и от всей души уважал Дзержинского, которого считал и считаю одним из самых чистых людей, когда-либо попадавшихся на моем долгом жизненном пути, „чекистская“ внешность и манеры (огромный маузер, взгляд исподлобья, подчеркнутое недоверие к собеседнику и безмерная самонадеянность) моего посетителя мне сразу же не понравились. В довершение всего, вместо просимых сведений он с видом победителя (вот возьму, мол, и ошарашу этого старорежимного старикашку, пусть знает, как мы ведем разведку) выложил на мой письменный стол целую серию брошюр, отпечатанных типографским способом и имеющих гриф „совершенно секретно“. По словам молодого чекиста, в брошюрах этих содержались исчерпывающие сведения о противнике, в том числе и о поляках.
Просмотрев все эти материалы, я тотчас же убедился, что они не содержат ничего из того, что мне необходимо для составления схемы сосредоточения Красной Армии и разработки оперативного плана. Зато в них содержалось множество поверхностных и общеизвестных политических и бытовых сведений и куча всякого рода мелочей, имевших к военному делу весьма отдаленное отношение.
На заданные мною дополнительные вопросы о противнике молодой человек не смог ответить, и я не без удивления узнал, что он-то как раз и является начальником разведывательного отделения.
Из дальнейших расспросов выяснилось, что в старой армии мой посетитель был писарем какого-то тылового управления, военного дела совершенно не знает и о той же разведке имеет самое смутное представление.
