Андрей Венков - Казаки против Наполеона. От Дона до Парижа
«С начала XVIII века, после того как на Дон докатилась волна передвигающихся с востока на запад калмыков, — писал крупный специалист по коневодству А.Ф. Басов, — положение в коневодстве начало резко меняться. Калмыки привели с собой огромное количество лошадей монгольской породы. Такой поток прежде всего увеличил общее количество конского поголовья на Дону и одновременно придал ему определенный тип. Монгольская (калмыцкая) лошадь и послужила тем фундаментом, на основе которого создалась донская лошадь»{116}.
Донская лошадь с момента рождения проходила школу закалки в табуне. Все поголовье круглый год, кроме нескольких зимних месяцев, находилось под открытым небом на выпасе. Летом переносило после зной и иссушающие ветры, от которых степь выгорала. А зимой мучилось от голода, если из-за плотной ледяной корки не могло добыть занесенную снегом сухую траву.
Словарь Брокгауза и Ефрона дает следующее описание донской лошади XIX века: «Казачья лошадь характеризуется горбатой головой, тонкой и длинной шеей, прямой и сильной спиной, глубокой подпругой, длинными и сухими ногами и вообще тощим складом тела и небольшим ростом (редко выше 2 арш. II в. — 151 см); масть преимущественно бурая, караковая и рыжая, реже серая или гнедая. Она отличается неутомимостью, выносливостью и неприхотливостью к условиям содержания, остротой зрения и дальнозоркостью, дикостью нрава и быстротой хода (6 вер. в 9 мин и 13 вер. — в 18 мин)».
Казаки считали, что донская лошадь, как и человек, обладает особым характером. Она памятлива, характер у нее твердый, горячий, первое время — недоверчивый. Конь в плечах не широк, в крестецах достаточно просторен, подпруга глубокая, но не круторебрая, живот подобран, спина прямая. Конь должен быть «неутробист».
Бедро и стегно у донского коня длинны и выпрямлены. Копыто твердое. Ноги высокие, прямые, крепкие, сухие. Мах редок, но широк.
Конь обычно спокоен. Пугливые среди донских лошадей — редкость.
В деле эта лошадь гибкая и ловкая, смело идет на любые препятствия. Способна совершать большие переходы.
При хорошем уходе донская лошадь могла служить до 20 лет.
С конца XVIII века на Дону возникают частные конные заводы (Платова, Мартынова, Иловайских и др.), которые улучшают сложившуюся породу, добавляя в нее кровь лучших персидских и карабахских лошадей. Так в течение XIX века сложилась новая донская порода, сохранившая скорость, выносливость и неприхотливость и приобретшая изящество форм. Та донская порода, которую мы знаем сейчас.
Но перед 1812 г. большинство донских коней были «тощими и неприглядными».
В 1810 г. на территории Войска Донского числилось 153 899 лошадей (в том числе у калмыков — 17 800). То есть примерно по три лошади на одного боеспособного казака.
В XVIII—XIX вв. сложилось и особое отношение казаков к своим коням, сохранившееся до XX в.
Уже в XX в. И. Бабель, увидев казаков в 1-й конной армии Буденного, отметил в своем дневнике: «Великолепное товарищество, спаянность, любовь к лошадям, лошадь занимает ½ дня, бесконечные мены и разговоры. Роль и жизнь лошади»{117}.
«Я понял, что такое лошадь для казака и кавалериста, — писал И. Бабель. — Спешенные всадники на пыльных горячих дорогах, седла в руках, спят как убитые на чужих подводах, везде гниют лошади, разговоры только о лошадях, обычай мены, азарт, лошади мученики, лошади страдальцы, об них — эпопея, сам проникся этим чувством — каждый переход больно за лошадь»{118}.
Любовь к лошади складывалась следующим образом: в 3—4 года дети садились на отцовского коня, водили его в ночное, где постоянно устраивались состязания в ловкости и силе; в 14 лет подростку покупали собственного коня-двухлетка, которого предстояло «наезживать», учить. Конь и казак росли вместе, и порой казалось, что конь знает, о чем думает казак, а тот знает, о чем думает конь.
Эти практически родственные чувства заметил И. Бабель: «Лошадь это все. Имена: Степан, Миша, братишка, старуха. Лошадь — спаситель, это чувствует каждую минуту, однако избить может нечеловечески»{119}.
А.К. Денисов вспоминал, что донские казаки «очень хорошо управлялись» со злыми неуками{120}.
При выступлении на службу к лошадям предъявляли определенные требования. Так, для Лейб-гвардии казачьего полка офицеру Чеботареву было поручено купить в Черкасске конское снаряжение и было указано купить «совершенно годных к службе соответственных полку здоровых добротных и хороших статей 100 лошадей начиная с 4-хъ не старее 8-ми лет и не ниже мерою 2 аршина 1 вершок»{121}. Как видим, даже для гвардейского полка подбирались лошади не ниже 147 см роста.
Для ополчения 1812 г. нормы были снижены. Дворянское собрание постановило собрать для него лошадей, «каковые лошади должны быть не моложе 4 и не старее 12 лет, притом не увечные и не неуки, а здоровые и способные к верховой езде. Причем позволяется давать и кобыл»{122}.
Впрочем, казаки не гнушались лошадьми и других пород. Черкесский конь у командира казачьего полка был отмечен Н. Дуровой{123}.
М.И. Платов рапортовал М.И. Кутузову 19 декабря 1812 г.: «Поручил я ему, князю Касаткину, таковую покупку произвесть из Воронежской губернии и других местностей] легких и способных к казачьей службе лошадей…»{124}
В 1920 г. казаки Буденного охотно пересели на трофейных польских лошадей. Как записал Бабель: «…Бахтурову выбирает лошадь из польских, нынче все ездят на польских, великолепные кони, узкогрудые, высокие, английские, рыжие кони, этого не забыть… О польских лошадях, об эскадронах, скачущих в пыли на высоких, золотистых, узкогрудых польских конях»{125}.
Конское убранство тоже было объектом пристального внимания казаков. «Седла для казаков составляли предмет не меньшей заботы, чем оружие, — писал Б.Р. Хрещатицкий, — они были преимущественно восточные: черкесские, турецкие, персидские, татарские, венгерские и иногда польские. Самое седло, арчак, бывало или вовсе без оправы, или "писано по дереву золотом", или крыто ящером, в серебре, с бирюзой или разукрашено — "выложено" серебряными с чернью "штуками" и т.п. Седельные подушки крылись красным, зеленым, гвоздичным бархатом, сафьяном, сукном, шитыми шелками, золотом и серебром. Крылья, тебеньки из того же материала, как и подушки. Потники покрывались сафьяном или бархатом, вышивались по углам, а иногда даже обкладывались немецким кружевом "золото с серебром". Для покрытия седел употреблялись "суконные платы" — чепраки, шитые по углам золотом, серебром, шелками, или сафьянные "помереженные" галунами, или из какой-либо красивой звериной шкуры, напр., барсовой. Узды, пахвы и подперсья-"оправные" серебряные, золоченые "болванчатые". Попоны "красные греческие" или "черкесские, что называются коцы". Конечно, это наиболее богатые, роскошные уборы, — были и простые монгольские арчаки с какой-нибудь войлочной подкидкою, простого сыромятного ремня — на узелках уздечки и т.д. Все дело случая, дело удачи, что кому в добычу досталось»{126}.
С введением единой формы одежды изменились и требования к конскому убранству. Конское снаряжение казачьего образца представляло собой — «чепрак и подушка темно-синие с красной обкладкой по краю».
И еще одно обстоятельство отметили иностранцы, отличающее казаков от регулярной кавалерии: «Казаки не имеют шпор, а вместо того нагайку»{127}.
Боевые порядки (лава)
Навыки кавалерийской службы казаки, видимо, получили в войске Московского государства. Практически все очевидцы-иностранцы находили, что конница московских царей очень сильно напоминает татарскую. Эти навыки были усовершенствованы в постоянных стычках с крымскими татарами и ногайцами, на чьей территории казаки и поселились в XVI в., вклинились между татарами и ногайцами.
Боевые порядки казаков определялись всем их образом жизни и системой воспитания.
На раннем этапе становления казачества, когда на Дону еще не было женщин, любой вступивший в казачье сообщество поступал в один из отрядов — станиц. Станицы в свою очередь делились на односумства, каждое численностью от 10 до 20 человек. Члены односумства большую часть времени проводили вместе и имели общее имущество, хранившееся в одной суме{128}.
Запорожцы, в свою очередь, по такому же принципу делились по «казанам», от общего котла (казана), из которого они питались. Интересно, что котел был символом и у турецких янычар.
Естественно, общие условия жизни и общее имущество служили сплочению бойцов.
В более поздний период сплочению служило то, что в одну сотню попадали люди, знающие друг друга с детства, вместе учившиеся и вместе игравшие в войну. Они также делились на десятки и также называли себя «односумами». Их спайка усиливалась традицией побратимства.
