Георгий Соломон (Исецкий) - Среди красных вождей том 2

И для образца он привел некоторые дела, на которые ревизия обратила внимание и в оценке которых мы с ним вполне сошлись. Тут Седельников за­пальчиво объявил, что он сделает свои показания на суде, перед которым Гуковскому придется отвечать.

note 94Не могу не упомянуть об одном характерном эпизоде, происшедшем во время наших объяснений в вагоне Иоффе. Вдруг отворилась дверь и вошел какой то очень толстый господин с громадным животом и жирным неприятным лицом.

— А, вот вы где! — воскликнул он, обращаясь к Гуковскому. — Разве вас еще не расстреляли? Амнеговорили что вас за все ваши художества давно приста­вили к стенке… А вы вот живы и здоровы!..

— Жив и здоров хе-хе-хе, — отвечал Гуковский, здороваясь с вошедшим.

Вошедший оказался профессором Юрием Владимировичем Ломоносовым, с которым мне никогда рань­ше не приходилось встречаться. Он сказал, что только что из Стокгольма и что ему очень нужно повидаться со мною, условившись встретиться на другой день. Вскоре после его ухода наши "мирные переговоры" были закон­чены, и все отправились, восвояси, кроме меня. Я остался еще у Иоффе, чтобы вспомнить старину (Берлин) и пого­ворить о ней. И между прочим, когда мы, наговорившись до сыта о прошлом, перешли к настоящему, Иоффе ска­зал мне:

— Ну, дорогой Георгий Александрович, и выпала же вам марка! Вот уж не думал, что Гуковский такая гадина… И ведь я же содействовал его назначению в Ревель…

Мы дружески расстались с Иоффе. Его уженет вживых. Его долго травили, несмотряна высокие посты, которые он занимал. Этой травлей его довели до глу­бокой неврастении, сопутствуемой какими то психически­ми расстройствами. Он просил и умолял (совершенно больной и разбитый, он был в Москве) о разрешении уехать лечиться заграницу, но тщетно.

Судя по нашей последней беседе с ним в Ревеле, во время которой он, хотя и говорил со мной очень осторожно (ведь в СССР даже близкие друзья, увы, говорят друг с другом дипломатически), одна­ко, разочарование в советской деятельности и в советских достижениях прорывались в нем довольно определенно. Но тогда еще жив был Ленин, начавший уже в своих речах осторожно предостерегать товари­щей от увлечений, которые он называл "детскими бо­лезнями", подготовляя их таким образом к необходи­мости изменения твердокаменного курса в сторону постепенного смягчения режима и к переходу на новые рельсы, на рельсы строительства нашей родины, первым этапом чего и явилась "новая экономическая политика", известная под сокращенным названием "нэп"… И Иоффе, даже не стесняясь, благо об этом говорил уже сам "Ильич", все свои надежды возлагал на изменение курса, как на единственный выход из того тупика, в котором уже тогда находилась Россия, так как видел вполне основательно спасение только в том направлении, с которым ведет теперь безумную борьбу Сталин, искренний но неумный человек…

И я не сомневаюсь, что Иоффе говорилне со мной одним о своих разочарованиях и своих надеждах, что, благодаря круговой системе сыска в СССР и взаим­ному подсиживанию и доносам, становилось известным, в сферах где господином положения после смерти Ле­нина был уже Сталин.

И потому то я полагаю, несмотря на все старания Иоффе, его просьбы и даже унизительные мольбы, ему отказывали в разрешении ехать лечиться заграницу, где он, прозревший и разочаровавшийся в интегральном большевизме, мог быть(а я уверен, и был бы) опасен советскому правительству своими note 95разоблачениями…

Больной и физически и душевно, весь терзаемый противоречиями, чувствуя себя в роковом кольце, из которого не было выхода, Иоффе, не желая сдаваться — настолько то он был порядочен — покончил с собой выстрелом из револьвера… А ведь он был безусловно талантливый человек и, в частности, как дипломат, пользовался далеко за советскими сфе­рами выдающейся репутацией…

XXX

Читателю, хоть сколько-нибудь следившему за развитием советской власти с самого ее появления на ис­торической арене, известно, конечно, что правительства всех стран, до Америки включительно, наложили в свое время между прочим, бойкот на русское золото, которое, таким образом, легально не котировалось на западноевропейских биржах. Между тем, у советского правительства для его закупок, не считая небольших запасов иностранной золотой валюты, оставшихся от царских времен, не было иных ресурсов, кроме золотых полуимпериалов. До моего приезда Гуковский, как я уже отметил, ведший небольшой обмен валюты лично, по произвольному ему одному ведомому курсу, прямо из своего письменного стола, а в крупном масш­табе при посредстве такого банкира как упомянутый выше Сакович, все время терял на этом обмене. Это­му понижению курса нашего золота, помимо бойкота, спо­собствовало еще и то, что, заключая договоры с разного рода поставщиками на товары, он в виде авансов, открывал им аккредитивы, внося наше русское золото, которое уже сами поставщики должны были обменивать note 96на ходовую, обычно шведскую, германскую и изредка английскую, валюту. Поставщики пользовались угнетенным положением русского золота на западноевропейской бир­же, а кроме того, входя с Гуковским в «полюбовные» сделки, лимитировали наше золото в иностранной валю­те по самому низкому курсу. У нас же в Москве, плохо разбираясь в валютных операциях и переоценивая удельный вес бойкота русского золота, одобряли те курсы, о которых им сообщал Гуковский в своих реляциях, как о высших "достижениях".

Назначив меня в Ревель, советское правитель­ство возложило на меня обязанность снабжать актуаль­ной валютой всё наши заграничные организации, возглавляемые Красиным в Лондоне, Коппом в Берлине, Литвиновым в Копенгагене и разными, специально ко­мандированными в ту или иную страну, лицами (как, например, Бронштейн, брат Троцкого) для определенных закупок, а также и многочисленные тайные отделения Коминтерна, пожиравшие массу денег…

Задача эта при современной ситуации была очень нелегкая. Я имел возможность продавать золото только в Сток­гольме. Конечно, стокгольмская биржа была лишь промежуточным этапом для нашего золота и в свою оче­редь перепродавала его (иногда, как мне говорили, для обезличивания нашего золота в интересах сокрытия его происхождения, его перетапливали в слитки «свинки») на крупных биржах, как берлинская, например. Разумеется, мы теряли от этой перепродажи, но ничего в то время нельзя было поделать…

Когда я приехал в Ревель, наше золото продавалось Гуковским на сток­гольмской бирже по (если не ошибаюсь) 1,83 шведских кроны на золотой рубль. Это было, разумеется, очень мало.

note 97Прежде всего я устранил, конечно, «банкира» Саковича и вошел в непосредственные сношения с банком "Шелль и К°." и стал производить мои валютные операции через его посредство, что мне гарантировало известную устойчивость и добросовестность, и избавля­ло от необходимости уплачивать еще и этому ненужному посреднику известную комиссию. Само собою, устранение Саковича не обошлось без сцены со стороны Гуковского. Через банк "Шелль" я вел и аккредитивные операции, устанавливая в договорах твердо тот курс, по которому я отдавал поставщику золото. Но биржа в Стокгольме была мала и, понятно, я не мог выбрасывать на нее, не рискуя понизить цену, большие количества зо­лота. Приходилось действовать с выдержкой. Тем более, что первое время "Шелль" был один, и у него не было конкурента.

Как раз в это время мне написал стокгольмский банкир Олоф Ашберг, о котором я уже упоминал в "Введении" этих воспоминаний. Он предлагал мне свои услуги, как банкир, говоря, что по пер­вому моему требованию он прибудет в Ревель. Я не­медленно выписал его. Таким образом, я устроил конкуренцию "Шеллю". Насколько я успел узнать Ашберга, работая с ним, это был умный и опытный и да­же талантливый банкир, и он очень помог мне в Ревеле в моих банковых делах. Между прочим, он предложил мне сделать попытку продавать золото в Америке. Дело это было трудное, так как русское зо­лото можно было провезти в Америку только контрабан­дой. Но Ашберг взял на себя всю эту неприятную сто­рону сделки. Я ему дал для пробы 500.000 зол. р. и, спустя известное время он продал его в Нью-Йорке по небывало высокому курсу, около 2,35 шведских крон note 98за золотой рубль. Но это был единственный случай и повторять его было нельзя из-за трудностей перевоза золота в Америку.

Развивая постепенно, шаг за шагом, мои операции по обмену золота, я путем упорной работы, все повышая и повышая курс золотого рубля, довел его до 2,19 шведских крон на стокгольмской бирже. Должен отдать справедливость и Шеллю и Ашбергу, которые, конечно, зарабатывая сами, все время давали мне необходимые со­веты, чем и помогли мне в сравнительно коротки промежуток времени довести курс золотого рубля до указанного уровня.