Андрей Андреев - Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века
Именно в 1789 г. директор гимназии в Берлине Фридрих Гедике по поручению прусского короля объезжал все немецкие университеты за пределами Пруссии с целью познакомиться с их тогдашним состоянием и уровнем преподавания. Отчет Гедике может служить впечатляющим свидетельством того, что Гёттингенский университет действительно являлся тогда лучшим в Германии, если не во всей Европе. Всё в нем показывало успех «модернизации», отличаясь от большинства клонившихся к упадку и едва поддерживавших свое существование средневековых немецких высших школ. Так, например, Гедике особо отметил характер лекций, которые читались в Гёттингене. О физике Г. К. Лихтенберге, друге Гёте, известном просветителе и острослове, афоризмы которого надолго пережили свое время, Гедике писал: «Его речь с кафедры настолько же естественна и непринужденна, как если бы он говорил в повседневной жизни, и притом весьма поучительна». Но главное, что поразило берлинского наблюдателя — это особое отношение, которое все гёттингенские профессора питали к собственной Aima mater, слава которой, с одной стороны, целиком была обязана их учености, но с другой, усиливала их же собственную репутацию. «Нигде я не нашел в профессорах такой любви к своему университету, как здесь. Кажется, что для них само собой подразумевается, что их университет — первый и лучший среди всей Германии, и об этом обычно говорится с некоторым родом сожаления об остальных университетах… Часто можно с трудом удержать улыбку, когда слышишь разговоры некоторых Гёттингенских профессоров с таким энтузиазмом в голосе, как будто за пределами городских стен Гёттингена нельзя найти ни просвещения, ни учености. Между тем, эта университетская гордость приносит здесь свое хороше воздействие. Она создает определенный Esprit de corps (дух корпорации), которого я нигде в такой мере не встречал. Каждый профессор не только рассматривает честь университета как свою собственную, но и наоборот, свою собственную и своих коллег честь как честь университета. И поэтому те начала коварства, зависти, желания растоптать или оклеветать другого, которые в других университетах так часто причиняют много досады и огорчения, здесь встречаются несравненно реже, или по крайней мере, меньше бросаются в глаза. Здесь обычно говорят о слабостях своих коллег с большей пощадой, чем в других университетах. Здесь более, чем где бы то ни было, склонны хвалить и прощать то, что только возможно как-нибудь похвалить или простить»[109].
На рубеже XVIII–XIX вв. уже можно сказать, что в Гёттингене в той или иной форме содержалось почти все, что позже составило понятие «немецкого классического университета». Однако созданный на английские деньги «рай для ученых» был абсолютно элитарным и космополитичным. По легенде, Наполеон даже произнес слова о том, что «Гёттинген принадлежит не одному Ганноверу, и даже не Германии, но всему миру». Именно поэтому, его влияние на еще сохранявшуюся в XVIII веке старую немецкую университетскую систему, в целом, было незначительным. Требовались какие-то внешние причины, чтобы решительно встряхнуть эту систему, и в такой роли выступили наполеоновские войны. Они перекроили карту немецких государств, при этом часть университетов, оказавшихся на завоеванных территориях, была директивно закрыта (подобно тому, как это случилось во Франции во время революции), а на прочих землях был нанесен необратимый урон финансированию тех из них, собственные средства и посещаемость которых и без того сокращались.
Всего с 1794 по 1819 г. Германия лишилась 22 своих обителей учености — и это, в то же время, создавало хорошие шансы на успех новому основанию университета. До складывания новой немецкой модели оставалось совсем немного. Ей теперь требовался «университет для Германии», за которым притом стояла бы заинтересованная политика государства, а значит, прежде всего был необходим государственный деятель, который бы взялся за ее проведение. Таким государством выступила Пруссия, в правительстве которой именно в этот момент и появился выдающийся реформатор высшего образования Вильгельм фон Гумбольдт, подготовивший открытие Берлинского университета.
«Гумбольдтовский университет»
Затрагивая причины, которые привели в 1810 г. к событию, коренным образом переменившему облик университетской Германии — основанию Берлинского университета, многие историки отмечают, что здесь удачно сложилось сочетание нескольких факторов[110]. Фактор времени заключался в том, что после тяжелейшего поражения от Франции в 1806 г. Пруссия нуждалась в самоутверждении, восстановлении своего авторитета среди немецких государств, для чего привлекательной казалась именно сфера науки и образования. Прусский король произнес тогда легендарную фразу: его государство должно «духовными силами возместить то, что оно потеряло физически», и это положило начало большому количеству образовательных проектов, связанных с основанием в столице Пруссии «высшего научного заведения». Идея нового университета естественно укладывалась сюда еще и потому, что крупнейший прусский университет в Галле на тот момент был потерян (он был закрыт французами в конце 1806 г., а область, где он находился, утрачена по Тильзитскому миру). Фактор места относился к самому Берлину — впервые для размещения немецкого университета предполагалась столица крупного государства, что означало для него одновременно и близость к власти (тем самым, источникам финансирования), и возможность использования уже имевшейся научной и культурной инфраструктуры Берлина — например, его музеев, богатые коллекции которых могли служить учебным целям, а главное, взаимодействие с ученой средой Берлинской королевской академии наук. Наконец, третий «идейный» фактор состоял в несомненном влиянии на процесс основания Берлинского университета формирующейся немецкой классической философии. На нем следует остановиться подробнее.
Рубеж XVIII–XIX вв. в культурной жизни Германии ознаменовался мощным интеллектуальным движением (известным в историографии также под названием неогуманизма), которое, в противовес предшествующим утилитарно-просветительским взглядам, декларировало как наиболее достойное из занятий человека «чистую науку». Эти занятия должны заключаться не в приобретении каких-либо отдельных специальных навыков, которые есть лишь одностороннее и частичное познание, но в постижении всеобщего, целостного знания о природе и человеке через синтез всего накопленного отдельными науками, который осуществляет «наука наук» — философия.
Очевидна взаимосвязь между этим интеллектуальным движением и эпохой романтизма, с одной стороны, а с другой — методическими прорывами, которые осуществляла в это время немецкая классическая философия. Благодаря революции, совершенной Кантом в гносеологии, менялась вся картина познания мира и соответственно связанные с ней приоритеты. Непосредственное отношение эта перемена имела и к положению науки в университетах, поскольку наряду с философией на первый план в них теперь выступали, вообще, предметы философского факультета, т. е. по современной терминологии гуманитарные (историко-филологические) и естественные (физико-математические), а по словоупотреблению того времени — науки о «духе» (Geistwissenschaften) и о природе (Naturwissenschaften), которые вместе, согласно новым представлениям, и образовывали цельность человеческого знания. Если раньше эти науки считались приготовительными перед «высшими» тремя факультетами, то теперь приоритеты менялись ровно наоборот: философский факультет и должен был отражать «чистую науку» во всей ее совокупности, тогда как остальным факультетам оставались сугубо «утилитарные» цели подготовки специалистов. В 1798 г. И. Кант четко сформулировал это в трактате «Спор факультетов», противопоставив три высших факультета, служащие главным образом интересам правительства, философскому факультету, который без всяких распоряжений свыше «занимается только самой наукой, исходя из ее собственных интересов»[111].
Для формирования концепции «гумбольдтовского университета» существенную роль сыграло то, что деятели, активно пропагандировавшие новые научные идеи, в 1790-е гг. сконцентрировались вокруг Иенского университета, образовав кружок, в который в течение нескольких лет (с перерывами) входил и сам Вильгельм фон Гумбольдт — дипломат, ученый-филолог, философ и общественный деятель, в юности учившийся в Гёттингенском университете классическим древностям под руководством X. Г. Гейне. В Иене Гумбольдт оказался не случайно — именно здешний университет в конце XVIII в. привлекал деятелей неогуманизма благодаря той образовательной политике, которую вел здесь советник Веймарского двора И. В. Гёте. Гёте и Гумбольдт были друзьями, не менее тесные отношения Гумбольдт поддерживал тогда и с Ф. Шиллером, который в 1789 г. был назначен экстраординарным профессором всеобщей истории Иенского университета.
