Ниал Фергюсон - Империя: чем современный мир обязан Британии
Виргиния вселяла большие надежды. Говорили, например, что она родит “все плоды Европы, Африки и Азии”. По словам одного энтузиаста, “земля [там] порождает все в изобилии, как при сотворении, без усилия или труда”. Поэт Майкл Дрейтон назвал Виргинию “единственным раем на земле”. Считали, что земля там будет течь молоком и медом. Виргиния казалась
Тиром красок, Басаном лесов, Персией масел, Аравией пряностей, Испанией шелков… Нидерландами рыбы, Вавилоном зерна… Там в изобилии тутовые деревья, и руды, и рубины, и жемчуга, и самоцветы, и виноград, и олени, и дичь, и лекарственные снадобья, и съедобные растения, и корней для красок, и золы для мыла, и древесины для построек, и пастбищ, и рек для рыболовства, и всяких других товаров, какие только ни пожелает Англия.
Проблема была в том, что Америка отстояла от Англии на тысячи миль дальше Ирландии и сельское хозяйство там нужно было начинать на пустом месте, а прежде чем получить первый урожай, нужно было решить продовольственную проблему. Кроме того, оказалось, что желающим поселиться в Америке угрожает нечто более опасное, чем паписты-“дровосеки” в Ольстере.
Как и в случае британской торговли с Индией, колонизация Америки была формой общественно-частного партнерства: правительство диктовало правила посредством выдачи королевских хартий, а частные лица рисковали, причем не только своими деньгами. Первое поселение в Роаноке просуществовало всего год. К июню 1586 года оно было покинуто из-за напряженных отношений с индейцами. Вторую экспедицию к Роаноку (1587) возглавил Джон Уайт, который, уехав в Англию за помощью, оставил там свою жену и детей. Вернувшись в 1590 году, он не нашел никого: все колонисты исчезли. К услугам Виргинской компании, основанной в апреле 1606 года, прибегали лишь те, кто был готов рисковать.
Сейчас мало что осталось от Джеймстауна — первого американского аванпоста компании в Виргинии. Его по праву можно назвать первой успешной британской колонией в Америке, хотя и он едва избежал гибели в первый же год. Малярия, желтая лихорадка и чума пощадили тогда тридцать восемь колонистов примерно из ста. Почти десять лет Джеймстауну грозило исчезновение. Его спас полузабытый сейчас Джон Смит. Бесстрашный солдат и моряк, побывавший в рабстве у турок, Смит видел будущее Британской империи в колонизации Америки. Хотя он прибыл в Виргинию в оковах (его обвинили в попытке мятежа на корабле посреди Атлантики), он сумел навести порядок и, замирив индейцев, предотвратить второй Роанок. Даже в этом случае шанс прожить год в Джеймстауне составлял примерно 50%, и зима 1609 года, в которую Смит должен был получить долгожданные припасы из Англии, запомнилась как голодное время. Только отчаянные люди при таком раскладе рисковали жизнью. Джеймстаун нуждался в умелых ремесленниках и фермерах, а Смит получал отбросы общества. Нужно было нечто большее, чтобы британские “насаждения” в Америке могли укорениться.
Одним из важных стимулов для переселенцев было предложение Виргинской компанией 50-акровых участков, передаваемых навечно за незначительную арендную плату (подушное право). Причем поселенцу полагалось пятьдесят акров и на каждого иждивенца, которого тот привез с собой. Но одной перспективы получить в Америке землю было мало для привлечения таких людей, в которых нуждался Джон Смит. Столь же важно было открытие, сделанное в 1612 году: здесь было легко выращивать табак. К 1621 году объем экспорта табака из Виргинии увеличился до 350 тысяч фунтов в год. Шесть лет спустя сам король посетовал виргинскому губернатору и совету колонии на то, “что провинция целиком построена на дыме”.
На первый взгляд, табак был решением проблемы. Этот бизнес не нуждался в крупных инвестициях: требовалось немного инструментов, пресс и сушильный сарай. Хотя на производство уходило много времени, оно не требовало тяжелого труда. Для него требовались простые навыки вроде умения вершковать растения. То, что табак истощал почву за семь лет культивации, только поощряло продвижение колонистов на запад. Однако легкость выращивания табака едва не привела Виргинию к краху. В 1619-1639 годах, когда объем вывоза табака, увеличивавшийся в геометрической прогрессии, достиг полутора миллионов фунтов, цена фунта табака снизилась с трех шиллингов до трех пенсов. Монополистические торговые компании, действовавшие в Азии, не вынесли бы такого спада. Но в Америке, где целью было привлечение переселенцев, таких монополий быть не могло.
В общем, положение Британской Америки оставалось шатким, и благодаря одной экономике она, возможно, не преуспела бы. Кроме прибыли, для переезда за океан нужен был дополнительный стимул. Им стал религиозный фундаментализм.
* * *Англия — после разрыва с Римом при отце Елизаветы I, искреннего увлечения Реформацией при ее сводном брате и попытки возвращения к католицизму при ее сводной сестре — после вступления на престол Елизаветы I встала наконец на умеренно протестантский “средний путь”[32]. Однако для людей, которые нам известны как пуритане, англиканские установления были вздором. Когда стало ясно, что Яков I намеревается поддерживать елизаветинские порядки, несмотря на свое шотландское воспитание, группа “пилигримов” из Скруби в Ноттингемшире решила, что пришло время уехать. Они попробовали обосноваться в Голландии, но спустя десять лет решили оставить и ее как страну слишком земную. И тут они услышали об Америке. Именно обстоятельство, отпугивавшее прочих (то, что Америка была глушью), пришлось им по вкусу: где еще строить действительно благочестивое общество, как не на земле “безвидной и пустой”?
Девятого ноября 1620 года, спустя почти восемь недель после отплытия из Саутгемптона, “пилигримы” пристали к Кейп-Коду. Будто бы специально отыскав для себя самую “чистую доску”, они высадились примерно в двухстах милях севернее Виргинии, на холодных берегах, которые Джон Смит окрестил Новой Англией. Любопытно, на что могла бы походить сейчас Новая Англия, если бы “пилигримы” были единственными людьми на “Мейфлауэре”? Ведь они были не только фундаменталистами, но и в буквальном смысле коммунистами, намеревающимися совместно владеть собственностью и справедливо распределять плоды своих трудов. “Пилигримами” оказались всего около трети из 149 пассажиров, а большинство переселенцев просто откликнулось на рекламные объявления Виргинской компании, так что их мотивы были скорее материальными, чем духовными. Некоторые из пассажиров покинули родину из-за упадка текстильной промышленности Восточной Англии. Их целью было преуспеть, причем вовсе не в благочестии. И влекло их в Новую Англию не отсутствие епископов и других рудиментов папизма, а рыба.
Большая Ньюфаундлендская банка давно привлекала английских рыбаков. Но, конечно, намного легче было достичь рыбных мест из Америки. Береговые воды Новой Англии также были богаты рыбой: у Марблхеда, “казалось, можно пройти по рыбьим спинам, не замочив ног”. Неутомимый Джон Смит осознал важность этого ресурса, когда впервые обследовал береговую линию. Позже он написал: “Не позволяйте гнусности слова 'рыба' отвратить вас, поскольку она обеспечит вас золотом, как и копи Гвианы или Тумбату, с меньшей опасностью и издержками и с большей надежностью и легкостью”. Совсем другое дело: не бог, но треска (not God but cod). Битые непогодой надгробия на кладбище в Марблхеде на побережье Массачусетса свидетельствуют о существовании на этом месте английского поселения уже в 1628 году. В этом городе не было церкви и проповедника до 1684 года — то есть прошло более шестидесяти лет с тех пор, как “пилигримы” основали Плимут. К тому времени рыболовная промышленность была уже налажена и ежегодно давала на экспорт сотни тысяч бочек трески. Может, “пилигримы” и сбежали в Новый Свет от папистов. Целью же обитателей Марблхеда было стать ловцами не человеков, а рыбы.
Итак, вот формула успеха Новой Англии: пуританство плюс мотив прибыли. Эту формулу институциализировала Компания Массачусетского залива, основанная в 1629 году. Ее глава Джон Винтроп удачно объединял в себе индепендентство и капитализм. К 1640 году Массачусетс благодаря не только рыболовству, но и меховому промыслу и сельскому хозяйству, стал быстро развиваться. К тому времени в колонии осели около двадцати тысяч человек — намного больше, чем все население побережья Чесапикского залива. Всего через тридцать лет население Бостона утроилось.
Был и другой важный аспект: воспроизводство. В отличие от европейских колонистов, обосновавшихся южнее, население Новой Англии очень быстро начало воспроизводиться, в 1650-1700 годах увеличившись вчетверо. Там был отмечен, вероятно, самый высокий коэффициент рождаемости в мире. В Британии вступали в брак фактически около трех четвертей граждан, а в американских колониях — девять из десяти, и брачный возраст женщин в колониях был значительно ниже — следовательно, была выше и рождаемость. В этом состояло одно из основных различий между Британской и Латинской Америками. Испанские encomanderos[33] чаще всего были одинокими мужчинами. Женщины составляли всего около четверти из полутора миллионов испанских и португальских мигрантов, приехавших в Латинскую Америку до завоевания ею независимости. Поэтому большинство иберийских мигрантов-мужчин находили партнерш среди сокращающегося местного населения или рабынь, число которых росло. В результате в течение жизни нескольких поколений на свет появилось значительное число метисов и мулатов — потомков выходцев с Пиренейского полуострова и африканцев[34]. Британские переселенцы в Северной Америке были не только гораздо многочисленнее. Их поощряли привозить с собой английских жен и детей, чтобы таким образом сохранить свою культуру более или менее неизменной. Поэтому в Северной Америке, как и в Северной Ирландии, британская колонизация была семейным делом. Вследствие этого Новая Англия действительно была новой Англией, в отличие от Новой Испании, которая никогда не была новой Испанией.
