Грегори Кларк - Прощай, нищета! Краткая экономическая история мира
При этом мы так и не получили ответа на одну загадку. Почему с приближением промышленной революции настолько выросли трудовые затраты в некоторых обществах? Этот вопрос разбирается в главе 9.
АЗИЯ ПРОТИВ ЕВРОПЫ
Европейские путешественники XVII и XVIII веков традиционно отмечали, что люди в Китае и Индии живут хуже, чем в северо-западной Европе. Такой же точки зрения придерживались в своих работах Смит и Мальтус. И хотя недавно возникшая группа историков, несколько нелогично именуемая Калифорнийской школой, заявляет, что условия жизни в Азии были ничуть не хуже, чем в северо-западной Европе, вышеприведенные факты противоречат этому утверждению[66]. Если исходить из таких показателей, как заработная плата, рост, рацион и виды занятий, то мы получим, что Япония, Китай и Индия в 1800 году и ранее были намного беднее Европы. Этот вывод подтверждается сведениями о случаях голода в Англии и Японии. В последний раз серьезный голод общенационального масштаба поразил Англию в 1315–1317 годах, когда по всей Северной Европе зерновые не уродились два года подряд. После этого, несмотря на местные случаи голода, число смертей от голода в масштабах страны было ничтожным, хотя центральное правительство почти не делало запасов зерна на случай неурожая. Напротив, Япония в период Эдо (1603–1868) испытала по меньшей мере семь случаев общенационального голода. Голод 1783–1787 и 1833–1837 годов, по оценкам, привел к гибели более 4 % населения страны[67].
Генетические данные позволяют сделать вывод о том, что это различие в уровне жизни между Европой и Восточной Азией могло сохраняться на протяжении тысячелетий. Охотники и собиратели потребляют в пищу мясо, но не потребляют молока. Поэтому переход к оседлому сельскому хозяйству с разведением домашних животных впервые создал возможность крупномасштабного потребления молока, полученного от животных. Однако люди с очень низкими доходами, как правило, потребляют молочные продукты в крайне ограниченном количестве. Калории, содержащиеся в молоке, масле и сыре, очень дороги, и потому их потребление ограничено кругом богатых людей. Зерновые и крахмалосодержащие культуры — гораздо более дешевый источник калорий. Географические факторы, влияющие на относительную стоимость разведения животных и выращивания различных продовольственных культур, также играли известную роль, но в целом молоко регулярно потреблялось лишь в богатых доиндустриальных аграрных экономиках.
Соответственно, у популяций, так и не овладевших оседлым земледелием, например у австралийских аборигенов, почти начисто отсутствует генетическая мутация, позволяющая взрослым переваривать лактозу — сахар, содержащийся в молоке. Напротив, такая мутация есть у большинства жителей северо-западной Европы. Однако взрослые китайцы, несмотря на очень давнюю историю оседлого земледелия и разнообразие климатических зон в Китае, в целом лишены способности переваривать лактозу, а значит, молоко никогда не играло большой роли в рационе китайцев, из чего следует, что уровень их жизни в доиндустриальную эру в целом был низким[68].
УСПЕХ МАЛЬТУЗИАНСКОЙ МОДЕЛИ
Ключевые положения мальтузианской модели подтверждаются многочисленными фактами, содержащимися в исторических источниках, а также данными, полученными в ходе измерения скелетов, найденных в захоронениях. Уровень жизни до 1800 года не зависел от уровня технологии в данном обществе. Однако он очень сильно различался от общества к обществу. Например, средневековая Западная Европа в период между вспышкой «черной смерти» в 1347 году и возобновлением роста населения в 1550 году отличалась необычайным богатством даже по стандартам современных беднейших экономик. Полинезия до контактов с европейцами также, по-видимому, была процветающим миром. Напротив, Китай, Индия и Япония в XVIII и XIX веках производят впечатление очень бедных обществ. В главах 4 и 5 мы рассмотрим причины таких различий, которые скрываются в факторах, определяющих фертильность и смертность.
4. Фертильность
Почти во всех передовых странах
современной Европы главным
способом, позволяющим удержать
численность населения на уровне,
определяемом наличием средств
к существованию, служит благоразумное
ограничение браков.
Томас Мальтус (1830 год)[69]Поскольку до 1800 года все общества были мальтузианскими, человечество могло поднять уровень жизни лишь двумя способами — либо снижая фертильность, либо повышая уровень смертности. Снижение фертильности в мальтузианской экономике влекло за собой два последствия. Во-первых, оно повышало уровень жизни, а во-вторых, увеличивало ожидаемую продолжительность жизни. Если уровень рождаемости достигал биологического максимума, составляя 60 на 1000, то ожидаемая продолжительность жизни при рождении не превышала жалких 17 лет. Если же уровень рождаемости удавалось снизить до 25 на 1000, то ожидаемая продолжительность жизни возрастала до 40 лет.
Демография северо-западной Европы до 1800 года была предметом интенсивных исследований. Сохранившиеся в церковных приходах Англии и Франции записи о крещениях, похоронах и свадьбах позволяют проследить уровни фертильности и смертности начиная с 1540 года. Уже из самых старых записей видно, что уровень рождаемости в северо-западной Европе сильно недотягивал до биологического максимума. Например, в Англии в 1650-х годах, когда фертильность имела минимальное значение для доиндустриальной эпохи, уровень рождаемости составлял 27 на 1000 — в два с лишним раза меньше биологического максимума. Средняя английская женщина рожала лишь 3,6 ребенка[70].
Раньше считалось, что такое серьезное ограничение фертильности являлось уникальной особенностью северо-западной Европы, позволяя объяснить процветание этого региона по сравнению с другими доиндустриальными экономиками XVII и XVIII веков. Брачные практики северо-западной Европы были неизвестны в других обществах до 1800 года: женщины здесь выходили замуж поздно, а многие так и оставались незамужними[71]. Сам Мальтус во втором и последующих изданиях своего «Опыта о законе народонаселения» утверждал, что процветание северо-западной Европы основывалось на искусственном сдерживании роста населения посредством соответствующих брачных стратегий. Кроме того, считалось, что низкая фертильность в северо-западной Европе представляла собой одно из проявлений индивидуалистического, рационального общества, в котором и мужчины, и женщины осознавали все отрицательные последствия высокой фертильности и сознательно стремились ее избежать. Таким образом, за сотни лет до промышленной революции ее предвестьем стал переход Европы к современным брачным практикам и семейной структуре, основанной на личном выборе и самоограничении[72].
Однако более свежие исследования говорят о том, что до 1800 года фертильность в большинстве обществ ограничивалась так же строго, как в северо-западной Европе, хотя и посредством совершенно иных механизмов. Кроме того, причины для ограничения фертильности в северо-западной Европе, по-видимому, не имели отношения к рациональному личному выбору, в гораздо большей степени определяясь социальными обычаями.
ФЕРТИЛЬНОСТЬ В ЕВРОПЕ
Брачные практики, резко снижавшие фертильность в северо-западной Европе по сравнению с биологическим максимумом, довольно любопытны. Нет никаких свидетельств того, что до 1800 года в этих странах сознательно использовались методы контрацепции[73]. Уровень фертильности в браке здесь всегда был высоким. Например, в табл. 4.1 приведены данные по брачной фертильности в некоторых странах северо-западной Европы до 1790 года по сравнению с хаттеритскими стандартами[74].
Уровень рождаемости у супружеских пар в Европе был ниже, чем у хаттеритов, при этом различаясь от страны к стране. Ниже всего была фертильность в Англии, выше всего — в Бельгии и во Франции. До 1790 года замужние английские женщины в возрасте от 20 до 44 лет в среднем рожали по 7,6 ребенка, а бельгийские и французские — 9,1. С другой стороны, хаттеритская женщина за эти же 25 лет в среднем рожает 10,6 ребенка. Однако отличия Европы от хаттеритов были в основном обусловлены иным уровнем здоровья и питания, а также приверженностью иным социальным практикам, нежели индивидуальный контроль за фертильностью.
Об отсутствии сознательных практик контрацепции свидетельствует такая возрастная структура фертильности, которой нельзя было бы ожидать в случае сознательного контроля за фертильностью. При наличии такого контроля уровень рождаемости для немолодых женщин был бы существенно ниже соответствующего хаттеритского стандарта, так как к тому возрасту большинство женщин уже имели бы семью запланированного размера и перестали рожать. Однако, как видно из табл. 4.1, уровень рождаемости в старой Европе соотносится с хаттеритским примерно одинаково для всех возрастов.
