Сергей Цыркун - Кровавые ночи 1937 года. Кремль против Лубянки
Но и это было еще не все. Требовалось силами НКВД взять под свой контроль всю прифронтовую полосу в республиканской Испании. На призыв республиканского правительства о помощи отозвались 42 тысячи добровольцев-интернационалистов из 54 стран мира [181] . Среди них оказалось много троцкистов, видные фигуры из зарубежного социалистического и рабочего движения. Так представился уникальный случай схватить многих из них, а оставшихся завербовать или окружить своей агентурой. Для этого были выделены колоссальные денежные средства (впоследствии Сталин компенсировал свои расходы, присвоив свыше 500 тонн золота из золотого запаса Испанской республики). Необходимо было тайно перебросить в Испанию большое количество советских диверсантов, военных советников, опытных «ликвидаторов». Для выполнения задачи Сталин дал Ягоде всего несколько дней. Тот был окрылен тем, что его избавили, наконец, от надзора Ежова, и, видимо, даже рад, что Ежов уезжает на юг. 14 сентября он собрал совещание с участием Фриновского, Слуцкого и других доверенных лиц, посвященное испанскому вопросу. Руководителю спецподразделения НКВД по изготовлению фальшивых паспортов и других документов Мюллеру было предписано перейти на круглосуточный режим работы. На испанское направление были брошены опытные разведчики Фельдбин-Орлов, Кривицкий, Уланский. Ягода, похоже, всерьез вообразил, что Испания станет для него чем-то вроде Тулона для молодого Бонапарта: он уже сообщал своим сотрудникам, кто из них какой орден получит за выполнение задания, как будто считал, что в ближайшем будущем это станет вопросом его усмотрения [182] .
23 сентября члены Политбюро опросом приняли решение № П3166: «разрешить т. Ежову выехать в Сочи» [183] . Однако и эта информация не насторожила наркома: за несколько часов перед тем поступило спецдонесение из Западносибирского края о происшедшем ночью взрыве метана на шахте «Центральная» в Кемерове; за это событие местные чекисты сразу ухватились: новый начальник управления НКВД по Западной Сибири Курский старался оправдать оказанное доверие и провести у себя собственный «открытый процесс» по образу и подобию процесса Каменева – Зиновьева в Москве. Поглощенный этой новостью Ягода просто проглядел, какая опасность угрожала ему от предстоящей встречи Ежова со Сталиным. Шли своим чередом и другие события, отвлекавшие внимание Ягоды. Одно из них – раздувание «дела астрономов», известного также как «Пулковское дело» (по названию старейшей в нашей стране Пулковской астрономической обсерватории). Суть его состояла в том, что арестованного директора Астрономического института Б.В. Нумерова обвинили в создании из числа видных советских ученых-астрономов «троцкистско-зиновьевской организации», путем вредительства в области наблюдательной астрономии, «ставившей своей целью свержение Советской Власти и установление на территории СССР фашистской диктатуры» [184] .
Дело при всей немыслимой бредовости обвинений достигло поистине космического масштаба, и руководство НКВД решило придать ему соответствующий размах, привлекая к делу помимо астрономов также представителей смежных научных дисциплин: геофизиков, метеорологов, климатологов. Выйдя за пределы Ленинграда, следствие приступило к арестам по всей стране. В частности, 20 сентября был взят под стражу в Зыряновске на Алтае геофизик, сотрудник Центрального научно-исследовательского геологоразведочного института (ЦНИГРИ) Ю.Н. Лепешинский. К их показаниям следовало отнестись внимательно, не допуская в этом деле халтуры: первый секретарь Ленинградского обкома А.А. Жданов неплохо разбирался в вопросах метеорологии и климатологии, сохраняя к ним интерес еще со студенческой скамьи [185] , для Сталина метеорология вообще являлась единственной специальностью: в юности после отчисления из семинарии он около года работал на Тифлисской метеостанции, после чего на много лет ушел в революционную деятельность. Поэтому погром в этих научных областях следовало начинать с оглядкою, дабы не вызвать вмешательства Сталина и Жданова: не случайно расследование приобрело особый размах, пока оба они отдыхали на юге.
24 сентября, управившись с этими делами, по всей видимости, Ягода провел выходной день на своей даче в привычной обстановке пьянства и лести со стороны приближенных. Они аппетитно вкушали деликатесы с коллекционной антикварной посуды, благоприобретенной щедрым хозяином из конфиската [186] . Если это так, то был поистине Валтасаров пир. Тучи над головой этих пока всемогущих людей начали сгущаться и в тот же день разразились грозой. Сталин в те самые часы в «Зеленой роще» обсуждал с Ежовым проект своего обращения в Политбюро с требованием сместить Ягоду. Это было очень важное решение. Если Ягода перехватит сообщение, он легко может изолировать членов Политбюро в Москве и дальше ситуация станет непредсказуемой. Как быть?
25 сентября сытый, довольный своим положением Ягода появляется на работе в наркомате. В этот же день он подписывает приказ по недостаткам, выявленным им при инспектировании Бутырского следственного изолятора; по тексту приказа видно, что он намерен контролировать его исполнение, для чего создал специальную комиссию в составе Миронова, Шанина и Островского [187] . В тот же день Особотдел доложил ему об аресте на Украине комдива Юрия Саблина, в прошлом левоэсера, который, перебежав на сторону большевиков, крепко отличился, участвуя в подавлении Кронштадтского восстания своих бывших товарищей по партии. И после этого он верой и правдой служил большевистскому режиму, пока тот не решил от него избавиться. Дело о «военно-фашистском заговоре» приобретало размах. Удовлетворенно выслушивая рапорт об этом, Ягода не знал, что в тот роковой день решилась не только судьба старого перебежчика Саблина, но и его собственная. Судьба Саблина – последняя кость, брошенная Сталиным «цепному псу», как называл себя Ягода, чтобы одновременно затянуть поводок на его шее. Зашифрованная средствами партийной курьерской фельдсвязи (единственный вид коммуникации, не подконтрольный Ягоде), вечером Кагановичу в Москву (вероятнее всего, лично Ежовым, возвращавшимся скорым поездом в столицу) доставлена депеша Сталина № 1360ш со словами: «Первое. Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздал в этом деле на 4 года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей Наркомвнудела. Замом Ежова в Наркомвнуделе можно оставить Агранова. Второе. Считаем необходимым и срочным делом снять Рыкова по Наркомсвязи и назначить на пост Наркомсвязи Ягоду. Мы думаем, что дело это не нуждается в мотивировке, так как оно и так ясно... Ежов согласен с нашими предложениями... Само собой разумеется, что Ежов остается секретарем ЦК». Возглавлявший всю систему правительственной охраны Паукер находился в это время со Сталиным в Сочи, где обеспечивал его безопасность, а в его отсутствие Ягода попросту проглядел доставление шифротелеграммы. Вероятнее всего, одновременно с ее вручением Каганович получил устные инструкции о том, как ему действовать дальше.
Каганович сделал все очень быстро и в обстановке полнейшей секретности. Чтобы Ягода не смог сорвать принятие важнейшего решения, Каганович не стал вступать в контакты ни с кем из остальных членов Политбюро. Как показал в одном из своих исследований О.В. Хлевнюк [188] , по сути дела, постановление Политбюро по вопросу о смещении Ягоды было сфальсифицировано Кагановичем, которому в этом помог Борис Двинский – доверенное лицо Сталина, один из его секретарей, заместитель заведующего Особым сектором ЦК Поскребышева. В тот же вечер (возможно, ночью) Каганович и Двинский подготовили и на следующее утро оформили решение Политбюро о переводе Ягоды на должность наркомсвязи и назначении Ежова наркомом внутренних дел «с тем, чтобы он девять десятых своего времени отдавал НКВД». Из десяти членов Политбюро по этому вопросу в голосовании принял участие лишь один Каганович, он же подписал составленный Двинским протокол. Опросным порядком (т.е. без созыва заседания) в ночь с 25 на 26 сентября собрали подписи еще трех кандидатов в члены Политбюро: Петровского, Постышева и Рудзутака (двое из трех работали на Украине и в Москве в тот день оказались, вероятно, случайно). Даже столь влиятельные члены Политбюро, как Ворошилов и Молотов, не были допущены к участию в голосовании, их поставили, что называется, перед фактом! Более того, многолетний секретарь Сталина Поскребышев, находившийся в это время на отдыхе близ Кисловодска, оказался не в курсе ситуации и теперь хмуро пил коньяк в одном из правительственных санаториев, пытаясь сблизиться с отдыхавшей там же женою Ежова Евгенией Хаютиной [189] .
