Пётр Пискарёв - Милый старый Петербург. Воспоминания о быте старого Петербурга в начале XX века

Нередко в состав такого коллектива входил еще человек-оркестр. Это была исключительно яркая фигура. На ней следует остановиться подробнее. На спине висел большой турецкий барабан с двумя медными тарелками наверху. К локтю правой руки была прикреплена колотушка, которой он отбивал такт на барабане. К каблуку ботинка правой ноги был прикреплен трос, пропущенный сквозь барабан до медных тарелок. Движением ноги он приводил в действие тарелки. На голове был конусообразный металлический шлем, весь увешанный бубенцами. Тряся головой, он приводил в действие бубенцы. В левой руке был металлический треугольник, звук которого включался в общее исполнение музыкального номера ударом железной палочки правой рукой. Таким образом такой человек представлял собой всю группу ударных инструментов.

Появление такого человека на дворе привлекало к себе внимание жильцов дома и особенно, конечно, детворы. Это способствовало увеличению сбора.

Часто на дворе встречались певцы, среди которых были и женщины. Вокальное исполнение сопровождалось аккомпанементом гитары. В репертуар певцов входили народные и популярные песни. Женщины исполняли преимущественно цыганские романсы. Последние исполнялись только под гитару[138].

Трудно себе представить старый Петербург без шарманки[139].

Бедно одетый пожилой человек в широкополой шляпе ходил со своей шарманкой по дворам города. Шарманка — это музыкальный ящик прямоугольной формы средней величины, который приводится в действие вращающейся ручкой с правой стороны. Ящик этот поддерживался палкой на таком уровне, чтобы шарманщику удобно было вращать ручку шарманки. По окончании игры шарманщик вскидывал этот ящик на спину и нес его на широком ремне. Тут же, сбоку шарманки, болталась палка. Шарманка — это сам по себе довольно заунывный инструмент, да к тому же и репертуар шарманки мог навеять на слушателя лишь одну тоску[140]. Не говоря уже про минорные мотивы и про трагическое содержание репертуара, одни названия исполняемых песен были столь драматичны, что вызывали у слушателя чувство сострадания к героям этих песен. К таким песням надо отнести: «Разлука, ты разлука», «Маруся отравилась», «Сухой бы корочкой питалась» и другие в этом же роде. Однако шарманка в городе имела своего слушателя и своего поклонника, выражаясь точнее, своих слушательниц и поклонниц. Нередко можно было видеть <как> на дворе у шарманки собирались жильцы и ребята, которые внимательно и с чувством слушали эту грустную музыку. Среди таких женщин были: прислуга, горничные, кухарки, портнихи, модистки, фабричные работницы. Для некоторых из них эта тоскливая музыка находила созвучие с их трагичной личной судьбой, с их безрадостной долей. К тому же шарманщик привлекал к себе всех этих женщин узнать свое будущее, узнать счастье. У шарманщика на шарманке стоял ящик, в котором находились билетики со «счастьем». «Счастье» — это очень туманное предсказание судьбы, напечатанное на билетике из цветной бумаги, вроде того как: «Вы родились под такой-то звездой, поэтому ваш счастливый день такой-то», «Вы должны опасаться того-то или чего-то (воды, огня, собаки и пр.)», «Ваш счастливый камень такой-то (например топаз)» и прочее в этом роде. И вот по желанию девушки, которая пыталась узнать свое счастье, попугай или белая мышка, или морская свинка тащили из ящика билетик, который передавали девушке. «Счастье», попав в руки девушки, вселяло в ее душу надежду на счастливое будущее.

Иногда вместе с шарманщиком ходил мальчик лет восьми-десяти. Во время исполнения шарманкой музыкального номера, он, разослав перед шарманкой маленький коврик, показывал зрителям акробатические трюки, удивляя всех своей гибкостью. Этот грязный, лохматый, босой, худенький ребенок вызывал у сердобольных женщин глубокое сочувствие и медные деньги этих бедных тружениц сыпались в его маленькую ручонку или <в> маленькую кепку, поношенную до последнего предела. Это был один из видов эксплуатации детского труда.

Чаще, пожалуй, шарманщика сопровождала обезьянка на цепочке. Она тоже исполняла акробатические трюки. Вид этой обезьянки был довольно жалкий и заморенный. Одета она была в пестрый туалет, состоящий из цветных кофточки, юбочки и шапочки.

Помимо больших реклам на стенах домов, на железнодорожных подъездных путях, реклам на железнодорожных станциях, пристанях и в вагонах городского транспорта, в Петербурге была еще живая реклама.

По Невскому и другим многолюдным улицам города шли по мостовой люди, которые несли на бамбуковых шестах, над головой, щит с рекламой.

Одеты они были в длинное пальто из хлопчатобумажной ткани желтого и зеленого цветов, с большими пуговицами, обшитыми той же материей, с большими карманами и хлястиком, на голове — фуражка из той же материи с прямым козырьком.

Шли они медленным шагом по два, три, четыре человека друг за другом. Этим делом занималась артель. И люди живой рекламы были членами этой артели. Назывались эти люди «сандвичи».

Бичом этих людей была непогода и особенно ветер. При сильном ветре эти щиты или толкали людей вперед, если ветер был сзади, или, наоборот, тянули их назад, если ветер был встречный.

Рекламы были преимущественно торгового характера. Однако, когда в Петербурге появились кинематографы, наиболее солидные из них: «Сплендид-палас», «Пиккадили», «Паризиана» и другие — широко пользовались этим видом рекламы. Постоянным клиентом этой артели был и цирк, который очень ярко рекламировал свои новые аттракционы. Эта же артель принимала заявки и на раздачу реклам на руки. Шел человек по тротуару и раздавал прохожим листочки с отпечатанной на них рекламой. Чаще всего это делалось даже не артельщиками этой артели, а разными случайными людьми, безработными, которым фирма, выпустившая рекламу, давала возможность подзаработать. Такая форма приработка выпадала иногда на долю низших служащих фирмы — курьеров и других: желающих приработать было много — деньги никому не мешали.

Этот вид распространения рекламы приносил много неприятностей дворникам. Прохожий, получив рекламу и прочитав ее, тут же бросал ее на тротуар. Несчастный дворник, едва успев подмести тротуар и мостовую после такого раздатчика рекламы, снова брался за метлу, так как через некоторое время появлялся другой такой раздатчик. Это увеличивало и без того большую нагрузку дворников.

Видной фигурой на улицах Петербурга был городовой — «блюститель порядка», как тогда его называли. Городовые набирались из солдат, прошедших срок службы, бывших сверхсрочников как армейских частей, так и гвардии. Вот почему выправка у городового была военная, бравая, подтянутая.

Одет был городовой в черную шинель, окантованную красным кантом. Широкие брюки были заправлены в русские сапоги. На голове — фуражка, тоже с красным кантом и лакированным козырьком[141]. Над козырьком ленточка из белой жести с обозначением части. На руках — белые перчатки. Когда городовой стоял на посту без шинели, на нем был черный мундир, летом — белая блуза. Зимой — шинель с барашковым воротником, барашковая круглая шапка. Погоны — в виде красных жгутов. Городовой был вооружен револьвером, который находился в кобуре с правой стороны, и шашкой — с левой, которую иронически называли «селедкой». И, конечно, свисток. На оживленных перекрестках улиц, где было большое транспортное движение, у городового был еще деревянный белый жезл, которым он регулировал движение транспорта.

Посты в городе были распределены очень неравномерно. В центре их было очень много, почти на каждом перекрестке. И чем дальше от центра, тем все реже и реже. Тогда считали, что центр города, где большое движение, нуждается в поддержании порядка. К тому же в центре и публика жила такая, которую предусмотрительно нужно было охранять от всяких неприятностей. Главное же — Петербург был резиденцией царя. Вот это-то обстоятельство и побуждало полицейские власти города проявлять особую бдительность и принимать все меры для охраны как особы царя, так и всей царской фамилии. Что же касается рабочих окраин, то там охранять было некого, постов было мало, расположены они были далеко друг от друга, да и то по центральной магистрали. А от этой магистрали в сторону — хоть шаром покати, там городового не встретишь. Случись нападение, грабеж, насилие — помощи ждать неоткуда. Вот у фабрик, заводов пост городового был всегда — и для порядка, и для острастки. Последнее обстоятельство было даже важнее первого. Недаром в рабочей среде городовых называли «фараонами»[142]. Правда, были дни, были случаи, когда полиция оказывала рабочим окраинам внимание больше, чем центру с резиденцией царя, — это в дни забастовок, в маевки, в дни брожения среди рабочих по разным экономическим и политическим причинам. Тогда уже городовых своей полицейской части не хватало, приходилось посылать пополнения из центральных полицейских частей.