Леонид Васильев - Древний Китай. Том 3: Период Чжаньго (V—III вв. до н.э.)
Столь необычная специфика системы духовных и материальных ценностей древнего Китая обусловила весь исторический путь этой великой страны. Она придала ей гигантскую внутреннюю силу, позволявшую, как ваньке-встаньке, подниматься на ноги после всех страшных внешних и внутренних катастроф и катаклизмов, которые выпадали на ее долю. Китай можно было завоевать, но его нельзя было уничтожить. Даже география, отдалившая эту огромную страну от других цивилизованных обществ, но способствовавшая налетам на нее северных варваров-степняков, служила в конечном счете ее интересам. Все варварские народы, захватывавшие Китай подчас на долгое время, исчисляемое веками, неизменно окитаивались. Согласно классической поговорке ханьских времен, Китай можно завоевать, сидя на коне, но управлять Поднебесной, сидя на коне, нельзя. Нужно слезть с коня. А коль скоро варвары-степняки слезали со своих коней, осваивали императорские дворцы и брали себе в жены обольстительных китаянок, они уже не могли не окитаиться. Их дети и тем более внуки и правнуки, рожденные китаянками и воспитанные в китайском духе, становились китайцами. Даже имена их оказывались китайскими по той простой причине, что обозначались китайскими иероглифами (у варваров своей грамоты обычно не было). Показательно, что даже свою привычную пищу, в которой львиную долю составляли молочные продукты, северные степняки не смогли сохранить.
Сила и духовная мощь древнекитайской цивилизации влияли не только на вторгавшихся в нее северных варваров, но и на соседей Китая на востоке (Корея, Япония) и юге (Вьетнам), не говоря уже о территории Южного Китая, осваивавшейся в основном в раннем средневековье и ставшей затем рисовой житницей страны. И хотя на юге, тем более на оторванных от континента островах Японии были и свои традиции, все эти регионы справедливо считаются принадлежащими к единой великой семье народов, питавшихся духовным наследием древнего Китая. И к слову, именно это наследие оказалось для всех них благотворным.
Специфика древнекитайской цивилизации, завершившейся созданием имперской структуры, сделала Китай «непотопляемым». Эту страну можно было на время расчленить. Более того, на юге было и остается немало диалектов, существенно отличных от северного, основного, что порой способствовало росту местного национального самосознания и стремлению к сепаратизму, а то и к расколу единого государства. В Китае были времена, когда он веками находился в раздробленном состоянии. Но сознательного движения к сепаратизму не было никогда. Важную роль играла система иероглифов, письменность, которая была одинаково понятна говорящим на разных диалектах. Однако этот факт нельзя считать решающим. Иероглифическое письмо китайского происхождения было широко распространено и длительное время составляло основу грамоты и в Корее, Вьетнаме или Японии, что, однако, не способствовало слиянию этих стран с Китаем. Поэтому, отмечая роль иероглифики, необходимо одновременно признать, что Китай скрепляли воедино более сильные связи. А истоки этих связей уходят именно в древнюю китайскую цивилизацию, в китайскую систему ценностей со всеми ее особенностями, порой весьма отличными от корейских, японских либо вьетнамских.
Китай толерантен и миролюбив. Это — весьма ценные качества, выработанные не столько древней историей (она, как о том шла речь во всех трех томах, была насыщена войнами), сколько рядом иных факторов, как духовных, так и естественно-географических. Воевать с кочевниками (северными варварами) — неблагодарная задача для оседлого населения любой страны. И хотя вести такие войны порой приходилось, Китай редко добивался в них успеха. Да ему и не нужен был этот успех. Напротив, его задачей было отгородиться от кочевников, для чего в самом начале имперского периода деспотичным Цинь Ши-хуанди была выстроена Великая Китайская стена — одно из величайших чудес света. Не имели смысла и завоевания стран Южных морей, хотя Китай порой посылал туда внушительные экспедиции, а многие тысячи китайцев южных провинций переселялись в эти страны, неся с собой — что очень важно отметить— китайскую культуру труда и быта, социальную и производственную дисциплину, умение с выгодой торговать и т. п. Огромное количество колоний зарубежных китайцев, чайна-таунов, как их обычно именуют, сегодня имеются едва ли не во всех странах мира, причем всюду китаец— образец редкого трудолюбия, высокого мастерства, успеха и быстрой и активной адаптации с сохранением своего лица, языка и основных цивилизационных ценностей.
Китайская семья традиционно крепка (хотя сегодня в самом Китае заметны признаки ее существенной трансформации), и эта прочность придает дополнительную силу чайна-таунам, причем численный рост китайцев как в своей стране, так и во всем мире обычно — если не считать крайних националистов или недовольных бедняков в странах Южных морей, например в Индонезии, в дни кризисов — никого не пугает. Не пугает потому, что китайцы при всем их экономическом процветании не отличаются ни ярко выраженным стремлением к наживе, ни воинственной защитой своего имущества. Конечно, бывают среди тех же китайцев и бандиты, и пираты, и жестокие тираны. Но доля их в истории и в современной жизни планеты сравнительно невелика. Неизмеримо больше законопослушных граждан, а среди них тех, кто стремится к постоянному самоусовершенствованию в меру своих сил и способностей. И там, где им для этого предоставлены возможности (например, в США), многие из них становятся выдающимися мастерами своего дела, нередко учеными с мировым именем, лауреатами Нобелевской премии.
Древнекитайская цивилизация со всеми ее особенностями весьма способствовала возникновению сильной и внутренне крепкой, отличающейся стабильностью империи. В рамки трехтомника не вошел рассказ даже о первых китайских династиях — кратковременной Цинь и довольно долго просуществовавшей Хань. Но очень важно заметить, что и легизм с его крайне жестким и близким к тоталитаризму авторитарным режимом, который, собственно, и привел Цинь к быстрому падению, и наученное опытом Цинь реформированное Сюнь-цзы и Дун Чжун-шу конфуцианство династии Хань, как, впрочем, и элементы доктрин многих иных школ мысли периода Чжаньго, внесли свой весомый вклад в создание прочного фундамента империи. И хотя сразу же после этого наступили критические для нее времена (Троецарствие и Нань-бэй чао, т. е. период северных и южных династий), империя не только более или менее спокойно их пережила, но и сумела набрать силы, чтобы переварить чуждые ей племена северных кочевников и в период династий Суй, Тан и особенно Сун (VI–XIII вв.) достичь огромных успехов. Одним из них была установившаяся и обретшая внутреннюю силу и прочность система экзаменов, благодаря которой все способные получили реальную возможность доказать свое превосходство и вместе с учеными степенями обрести высокое право управлять страной по заветам великих предков. Это право реализовывалось ими — что существенно заметить — отнюдь не догматически. Умные чиновники умело управляли империей, что, собственно, и привело ее к успеху. И лишь вторжение монголов прекратило стабильное существование Китая; причем на сей раз даже недолгое, менее века, господство кочевников нанесло стране огромный урон, что сказалось и на ситуации в период пришедшей на смену монголам китайской династии Мин.
Как известно, в период второй (поздней) династии Хань на базе философского даосизма и древнекитайских суеверий сложилась религия даосов. Первоначально она не имела широкого распространения. Но вскоре, в период раздробленности (Троецарствие и Нань-бэй чао), в Китай прибыли миссионеры из Индии и соседних с северной ее частью стран, которые принесли с собой так называемый северный буддизм Махаяны. Буддисты помогли даосам обрести внутреннюю устойчивость, а даосы способствовали укреплению и китаизации буддизма Махаяны (подробнее см. [Васильев Л.C., 1970]). Обе религии, действовавшие вначале сообща, вскоре разделились и стали теми развитыми религиозными системами, которых не было в древнем Китае. Однако ни вместе, ни порознь они не сумели стать выше официального имперского конфуцианства и потому разделили между собой более скромные второе и третье места в системе духовной культуры и религиозных представлений имперского Китая. Позже на этой общей основе возник своеобразный религиозный синкретизм, в котором все три учения миролюбиво соединились, причем первое место осталось за конфуцианством. Как конфуцианство, так и религиозный даосизм и китайский буддизм сыграли огромную роль в культурном развитии Китая.
В заключении я хотел бы обратить внимание на то, что при всем своем пиетете к великой древности имперский Китай не стоял на месте, хотя иногда могло казаться, что это именно так. Конечно, по сравнению с динамичной и особенно постренессансной предкапиталистической Европой Китай — как, впрочем, и весь Восток в самом широком смысле этого слова (не географическом, а историко-культурном) — можно было бы считать почти что спящим. Консервативная стабильность на традиционном Востоке всегда ценилась превыше всего, причем для этого были веские основания. Однако на деле Китай шел понемногу вперед, делая важные открытия и совершенствуясь во многих сферах производства и культуры. Другое дело, что имперская структура Китая — как и аналогичная структура всего традиционного Востока — принципиально отличалась от европейской. Европа, пусть не вся и далеко не сразу, унаследовала от античности свободу и собственность, право и защищающие интересы граждан административные органы. Восток не знал этого, а богатые собственники там находились под жестким контролем чиновника. Поэтому восточные (и китайские, в частности) богатые собственники не имели потенций для развития иного, чем традиционный, типа. Но показательно, что как только эта традиционная структура была разрушена колонизаторами, принесшими с собой новые структурные принципы, свойственные Европе с античных времен (в Китае это произошло в XIX–XX вв.), Китай начал быстрыми темпами трансформироваться. И сегодня, в начале XXI в., он демонстрирует удивительные темпы развития, сохраняя, впрочем, пока и многое из вчерашнего прошлого, что еще долго будет мешать ему быстрыми шагами идти вперед.
