Британия. Краткая история английского народа. Том I - Джон Ричард Грин
Всему этому кельты противопоставили непреклонное упорство своей расы. Ирландские присяжные, как и теперь, отказывались обвинять. Члены кланов были рады освобождению от произвольных вымогательств своих вождей, но все еще считали их начальниками. По внушению из Англии Чичестер сделал попытку ввести религиозное единообразие, но потерпел неудачу: англичане «Палисада» оказались такими же католиками, как и природные ирландцы, и единственным следствием попытки было создание на общей религиозной основе единого ирландского народа. Впрочем, твердое, но умеренное управление наместника достигло многого, и уже появлялись признаки готовности народа постепенно усваивать новые обычаи, — как вдруг при преемнике Елизаветы (в 1610 г.) английский совет принял и провел великую революционную меру, известную под именем колонизации Ольстера. Мирная консервативная политика Чичестера была заменена политикой широких конфискаций: две трети Северной Ирландии были объявлены собственностью короны ввиду того участия, какое ее владельцы принимали в недавней попытке восстания, а земли, приобретенные таким образом, были разделены между новыми поселенцами из Шотландии и Англии. В материальном отношении заселение Ольстера, несомненно, сопровождалось блестящим успехом. Среди печальных пустошей Тайрона всюду появились хутора и усадьбы, церкви и мельницы. Городской совет Лондона предпринял колонизацию Дерри и дал маленькому городу имя, столь прославленное его геройской защитой. Основы материального благосостояния, поставившего Ольстер выше остальной части Ирландии по богатству и просвещению, положены, несомненно, конфискацией 1610 года. Кроме тайного недовольства, эта мера в свое время не вызвала никакого сопротивления; выселенные туземцы угрюмо удалились на земли, оставленные им грабителями. Но эта мера отняла у ирландцев всякую веру в справедливость англичан и посеяла семена рокового недоверия и вражды, с которыми впоследствии приходилось бороться при помощи тирании и кровопролития.
Заселение Ольстера вывело нас за границы описываемого периода. Блеск побед Маунтджоя озарил последние дни Елизаветы, но не мог разогнать печали умирающей королевы. Она всегда была одинокой, а по мере приближения к могиле ее одиночество еще усиливалось. Политики и воины ее первых лет один за другим исчезали из ее Совета, а их преемники выжидали ее последних минут и интриговали из-за милостей будущего государя. Ее любимец, лорд Эссекс, был вовлечен в нелепое восстание, приведшее его на эшафот. Старый блеск ее двора побледнел и исчез. При ней остались только одни должностные лица; «прочие члены совета и вельможи при всяком случае уклоняются». При появлении ее перед публикой народ, одобрения которого она всегда добивалась, соблюдал холодное молчание. Менялся дух века, и по мере этого ее одиночество все усиливалось. Выросшая вокруг Елизаветы новая Англия с ее серьезностью, прозаичностью и моралью относилась холодно к этому блестящему, причудливому, бессовестному детищу светского Возрождения.
Елизавета наслаждалась жизнью так, как наслаждались ею люди ее времени, и теперь, когда они исчезли, держалась за нее с тем большим упорством. Она охотилась, танцевала, шутила со своими молодыми любимцами; в 67 лет она кокетничала, бранилась, шалила, как делала это в тридцать. «Королева, — писал за несколько месяцев до ее смерти один придворный, — уже много лет не была так кокетлива и не стремилась так к увеселениям». Несмотря на отговоры, она продолжала свои пышные переезды из одного поместья в другое. Она по-прежнему занималась делами и по своей обычной привычке бранила «тех, кто не хотел уступать ей в важных вопросах». Но смерть приближалась. Лицо королевы приобрело дикий вид, ее фигура превратилась в скелет. Наконец, у нее исчезло ее стремление к щегольству, и она по целым неделям отказывалась менять платье. Ею овладела странная меланхолия: «Она держала в руках золотой кубок, — говорил человек, видевший ее перед смертью, и часто подносила его к губам, но ее сердце, казалось, было слишком переполнено, чтобы нуждаться в наполнении». Постепенно она теряла рассудок. Она утратила память, ее бурный характер стал невыносимым; казалось, ее покинуло даже мужество. Она велела класть постоянно возле себя меч и время от времени прорывала им обои, как будто за ними ей представлялись убийцы. Она потеряла вкус к пище и ко сну. День и ночь она сидела в кресле, обложенная подушками, приставив палец к губам и уставив глаза в пол, не говоря ни слова.
Однажды она прервала молчание вспышкой своей прежней властности. Когда Роберт Сесиль сказал ей, что она «должна» лечь в постель, слово это подействовало на нее, как звук трубы. «Должна! — воскликнула она; разве можно говорить государям — должны? Жалкий человек, жалкий человек! Если бы твой отец был жив, он не решился бы употребить это слово». Потом, когда ее гнев прошел, она впала в прежнее уныние. «Ты потому так самонадеян, — сказала она, — что, как ты знаешь, я должна умереть». Она оживилась еще раз, когда окружавшие постель министры назвали в качестве возможного преемника лорда Бошана, наследника притязаний Суффолков. «Я не хочу, чтобы мне наследовал сын негодяя!» — громко закричала она. Когда упомянули короля Шотландии, она не сказала ничего и только кивнула головой. Она постепенно теряла сознание, и на другой день, рано утром, угасла жизнь Елизаветы, — жизнь столь великая и в своем величии столь необыкновенная и одинокая.
ПРИЛОЖЕНИЕ
I
ВЕЛИКАЯ ХАРТИЯ ВОЛЬНОСТЕЙ
Иоанн, Божьей милостью король Англии, сеньор Ирландии, герцог Нормандии и Аквитании, и граф Анжу, архиепископам, епископам, аббатам, графам, баронам, юстциариям, чинам лесного ведомства, шерифам, бэйлиффам, слугам и всем должностным лицам и верным своим привет. Знайте, что мы по Божьему внушению и для спасения души нашей и всех предшественников и наследников наших, в честь Бога и для возвышения святой церкви и для улучшения королевства нашего, по совету достопочтенных отцов наших Стефана, кентерберийского архиепископа, примаса всей Англии и святой римской церкви кардинала, Генриха, дублинского архиепископа, Уильяма лондонского, Петра уинчестерского, Жослена басского и гластонберийского, Гугона линкольнского, Уолтера устерского, Уильяма ковентрийского и Бенедикта рочестерского епископов; магистра Нандульфа, сеньора папы субдиакона и члена его двора, брата Эй-мерлка, магистра храмового воинства в Англии, и благородных мужей Уильяма Маршалла графа Пемброка, Уильяма графа Солсбери, Уильяма графа Уоррена, Уильяма графа Аронделла, Алана де-Гал-лоуэй конетабля Шотландии, Уорена, сына Джеролда, Петра, сына Гереберта, Губерта де-Бурго, сенешала Пуату, Гугона де-Невиль, Матвея, сына Гереберта, Томаса Бассета, Алана Бассета, Филиппа д’Обиньи, Роберта де-Ропсли, Джона Маршала, Джона, сына Гугона и других верных наших решили:
1. Во-первых, дали мы перед Богом свое согласие и настоящей хартией нашей подтвердили за нас и за наследников наших на вечные времена,
