Павел Рейфман - Из истории русской, советской и постсоветской цензуры
Следует отметить, что советское правительство в рассматриваемый период еще не выработало основных принципов подхода к искусству, хотя и проводило с самого начала определенную политику. Культуре, искусству, литературе было отказано в праве на полную свободу или автономию. В то же время власти были заинтересованы в сотрудничестве с писателями, деятелями искусства. В первые годы советской власти весьма существенную роль в налаживании такого сотрудничества играл А. В. Луначарский, назначенный наркомом Просвещения. В середине ноября 17 г. Луначарский обратился к СДИ (Союз деятелей искусств, объединявший почти всю художественную общественность Петрограда) с просьбой о поддержке нового правительства. Луначарский признавал за Союзом право на автономию, но на «платформе Советской власти», имеющей «права контроля за художественной стороной дела» (Ай м² 7). Большинство писателей уклонились от сотрудничества. На встречу представителей правительства и творческой интеллигенции 6 октября 18 г., на которую были приглашены почти все видные писатели, пришли лишь немногие (Блок, Маяковский, Л. Рейснер и др.). Поддержали сразу же советскую власть группы футуристов и пролетарских писателей. Они согласились на сотрудничество, вели актуальную агитацию в области искусства в пользу советской власти (Ай м² 9). Но последняя, не выработав четкой конкретной литературно-политической концепции, не имела еще единого взгляда по вопросу о художественной литературе и цензуре её. Расхождение по этому вопросу между «вождями». В 21 г. Луначарский утверждал, что в этой области партия должна быть «в высшей степени либеральна и защищать право на индивидуальное творчество». Вслед за Каутским, он рекомендовал действовать по принципу: величайший порядок и планомерность в производстве и «полная анархия в области искусства». Луначарский считал, что подлинное искусство «в клетке петь не может; приспособленный к клетке талант превращается из соловья в чижика, из орла в курицу». Поэтому цензура должна проявляться лишь там, где выражены явно враждебные в политическом, идеологическом отношении взгляды. По мнению Луначарского, то, что «прекрасно, не должно никогда быть запретным», и нельзя сомневаться в том, что писатели, художники не пролетарии, не коммунисты могут произвести интересные художественные произведения, «не вполне отвечающие нашим агитационным целям, но более или менее правдиво отражающие современность». Луначарский находит необходимым «оказывать всяческое гостеприимство» таким произведениям искусства; он против злоупотреблений цензуры и убежден, что «…во всем, что касается вопросов форм искусства, правительство придерживается полного нейтралитета» (Ай м³ 3-34). Подобные взгляды разделял и А. К. Воронский. В статье 23-го г. «О пролетарском искусстве и политике нашей партии» он писал: «…политическая цензура в литературе вообще очень сложное, ответственное и очень трудное дело и требует большей твердости, но также и эластичности, осторожности и понимания. Твердости у нас не занимать. А насчет эластичности и прочих подобных качеств положение довольно печальное, чтобы не сказать более. Прежде всего нашим тов. цензорам следует перестать вмешиваться в чисто художественную оценку произведения <…> нельзя от беспартийных промежуточных писателей требовать коммунистической идеологии <…> следует ограничиваться одним: чтобы вещь не была контрреволюционной, и не видеть этой контрреволюционности <…> в изображении темных сторон советского быта и т. п.» (Ай м³ 5).
В 23 г. выходит книга Троцкого «Литература и революция» (о ней пойдет речь в следующей главе). Выводы Троцкого более жесткие, чем у Луначарского и Воронского. Ленин, видимо, ближе к Троцкому, чем к Луначарскому. Во всяком случае, не известны ленинские высказывания об излишней придирчивости цензуры. По словам Клары Цеткин, Ленин всё же считал: «то, что было непреложным к идеологии, не обязательно должно относится к форме». Слова вроде бы относительно либеральные, но требует проверки точность передачи их Кларой Цеткин. Не ясно, в каком контексте они произнесены. Слова «Не обязательно» не исключает «но может». Да и вообще либерализм и терпимость не характерны для Ленина (Ай м³ 4).
Многочисленные высокие оценки Лениным произведений русской классической литературы (ставил её «превыше всего») (Ай м³ 9). Недовольство произведениями футуристов, Пролеткультом. При этом заявления, что «некомпетентен» в области современного искусства, как бы дающие повод считать, что его литературные и художественные вкусы не являются обязательными: «На этом этапе никто из руководителей, членов правительства не давали поводов считать обязательными их литературные или художественные вкусы» (Айм41). И на самом деле ленинские оценки не приводили к государственному вмешательству, прямому запрещению художественных произведений и групп:
Статья Ленина «Партийная организация и партийная литература», которая в 30-е годы становится основополагающей в определении политики партии в области литературы, в первой половине 20-х гг. (особенно при жизни Ленина) не связывалась с проблемами искусства, партийного руководства им. Знаменательно, что в 27 г. известный литературный критик В. Полонский в журнале «Новый мир» печатает статью «В. И. Ленин об искусстве и литературе“. Из огромного литературного наследства В. И. Ленина, — пишет критик, — художественной литературе непосредственно посвящены лишь четыре небольших статьи о Л. Н. Толстом; косвенно касаются литературы — заметка о Герцене и статья “'Партийная организация и партийная литература“. Даже отдельные высказывания Ленина об искусстве и литературе в его обширной переписке, по мнению Полонского, крайне скудны: так захвачены были его воля и внимание основными проблемами борьбы, что не оставалось ни времени, ни интереса для таких областей, как литература и искусство» (Айм150-1). Получается, что дело не в осознании «некомпетентности», а просто «руки не доходили». Да и выпуск футуристических произведений Ленин всё же пытался ограничить (Ай м³ 9).
Уже в начале 20-х гг. ощущается стремление превратить высказывания Ленина о литературе в некую догму, толкуемую каждым по-своему, иногда противопоставляемую тем тенденциям, которые органически вытекали из его общей позиции. Как пример можно привести статью Н. Чужака (Н. Ф. Насимовича), давнего участника революционного движения (члена РСДРП с 1896 г.) «Опасность аракчеевщины» (1920), посвященную «Единому мыслителю до дна, великому аналитику и интуитивисту, действенному водителю человечества — Владимиру Ленину». Чужак пишет об отношениях партии и литературы: «капральское бросание полувождями сверху непродуманных демагогических ''для галерки'' директив; вынужденная, в силу интеллигентского саботажа, специализация в делах художества невежественных и культурно застоявшихся людей; оставление этих людей у власти над художеством и ныне, когда вынужденность явно миновала; культивирование лишь тематически (но не изнутри) революционной поэзии и искусства при помощи наголодавшихся, на все готовых лукоморцев; изготовление дипломированных социалистических ремесленников пролет-поэзии; использование юных, неокрепших рабочих талантов в качестве церберов художества и чиновников цензурного ведомства, — все это создает для молодой великой революции российской определенную опасность аракчеевщины» (Айм133,179). В высказываниях Чужака ощущается и неуемная лесть Ленину, и критика литературных «полувождей», современных ему литературных руководителей, а одновременно и «интеллигентского саботажа», и обвинения в «аракчеевщине», и требование революционной поэзии (но не тематически, а «изнутри»). Не очень внятно, тяжеловесно по стилю, но закручено круто. Видимо, в духе Пролеткульта. И всё подается под соусом партийной позиции, глашатаем которой является он, Чужак. С подобных позиций Чужак выступает и позднее, но не всегда встречает поддержку властей. В 24 г. запрещена его брошюра «Литература: К художественной политике РКП» (Блю м³. 329). В 25 г. цензура не пропустила «Альманах Пролеткульта» с резкими отзывами и рецензиями Чужака, «доносами по начальству», направленными против А. Ахматовой, Н. Клюева, И. Бабеля, Б. Пильняка и др. «врагов», «правых попутчиков» (Блю м³. 294). В 29 г. Чужак редактирует запрещенный сборник материалов работников ЛЕФа «Литература факта». Имя его становится одиозным. В донесении Главлита сказано: «Насторожил, естественно, и факт редактирования сборника Н. Чужаком» (Блю м³. 308).
Отношения властей к Чужаку определялось, видимо, тем, что он, хотя и «свой», принадлежал к радикальной части Пролеткульта. Уже с начала 20-х гг. партия начинает борьбу с Пролеткультом, ведет полемику с приверженцами журнала «На посту». Пролеткультовцы считали, что пролетарская культура может быть создана без традиций, без помощи других классов, независимо даже от Советского государства. Стремление их занять руководящее положение в области культуры, строить ее по своему желанию, изгонять всех «чужаков», не пролетарских писателей уже в 20-е годы властями не поощрялось (Айм46-47).
