Джон Норвич - Срединное море. История Средиземноморья
Ничто не украсило ее так, как завершающая фаза. Один из многих примеров иронии судьбы, связанных с галлиполийской операцией, состоит в том, что после хаоса и неразберихи, которыми с самого начала было отмечено это предприятие, эвакуация в самом его конце явилась образцом высочайшего уровня планирования и организации. Потерь практически не было, ни одного солдата не бросили на произвол судьбы. Однако имел место еще более удивительный парадокс: грандиозная экспедиция хотя и закончилась крахом, тем не менее представляла собой гениальный замысел, который должен был (и мог) увенчаться успехом. Спустя несколько лет после войны в официальном отчете о тех событиях, выпущенном турецким генеральным штабом, признавалось, что бой 19 марта с британским флотом оставил турецкие войска практически без боеприпасов; если бы де Робек немедленно возобновил атаку, то, вероятнее всего, смог бы беспрепятственно пройти через проливы к Константинополю, и в этом случае «восемь дивизий, остававшихся там, были бы не в состоянии защитить его». Если бы Константинополь был оккупирован, едва ли русские подписали бы сепаратный мир, да и революция в России могла бы никогда не произойти. Даже после высадки победа была возможна; турецкий отчет также допускал, что дважды за период кампании — во время первой высадки войск АНЗАК в апреле и в заливе Сувла в августе — союзники почти наверняка прорвали бы вражескую оборону, если бы не Мустафа Кемаль.[400] Если бы им удалось это сделать, если бы кампания завершилась победой (а такой исход был вполне реален), великая война могла бы закончиться на три года раньше и миллионы жизней были бы спасены.
Отношение греков к высадке войск близ Салоник было двойственным и неоднозначным. Премьер-министр Элефтериос Венизелос втайне одобрил план действий, хотя ради соблюдения формальностей заявил официальный протест. С другой стороны, король Константин, который наследовал своему отцу Георгу двумя годами ранее и был женат на сестре кайзера, выступал решительно против на том основании, что до тех пор пока болгарская армия не перешла границу, присутствие иностранных войск на территории Греции выглядело бы как нарушение ее нейтралитета. Что же касается самих греков, то в большинстве своем они были на стороне короля и не желали присутствия союзников, понимая, что те неминуемо втянут их против воли в войну. Результатом стало то, что впоследствии получило название национального раскола, и Венизелос был вынужден уйти в отставку.
Попытки вмешательства во внешнюю политику всегда были ошибкой конституционных монархов; в данный момент эта ошибка стала фатальной. Король тайно начал вести переговоры с немцами, и 23 мая 1916 г. греческая армия сдала пограничный форт Рупель, позволив немецким и болгарским войскам оккупировать Восточную Македонию. Кавалу также было приказано сдать, ее греческий гарнизон был отправлен в Германию в качестве военнопленных. «Где же ваши тридцать сребреников?» — вопрошал в парламенте Венизелос. Вероятно, это было не самое дипломатичное вступление к последнему обращению к королю с требованием присоединиться к Антанте, пока не стало слишком поздно. Как и следовало ожидать, Константин остался глух к этим призывам.
Для экспедиционного корпуса обстановка становилась все более и более невыносимой. С момента своего прибытия союзники чувствовали себя крайне неуютно, будучи вынуждены расположиться лагерем в нескольких милях от города, в то время как вражеские консулы находились в самом городе на свободе. Той зимой сербов оттеснили обратно к Адриатике, и Сербия была оккупирована. «Что же дальше?» — спрашивали себя союзники. В дальнейшем командующий французскими войсками в Салониках, генерал Морис Саррайль, учинил расправу без суда и следствия, взяв под арест всех вражеских консулов и агентов; он посадил их в крепость, одновременно заняв и другой форт, контролировавший вход в залив. Теперь союзники уже не церемонились: союзное командование официально потребовало демобилизации греческой армии, роспуска парламента и отставки правительства. В сентябре 1916 г. Венизелос уехал на свой родной Крит, где поднял мятеж против короля, затем вернулся в Грецию и сформировал в Салониках временное правительство, которое союзники признали месяц спустя.
В декабре британцы и французы, поскольку их требования все еще не были выполнены, высадили свои войска в Пирее с целью вынудить короля сдать запасы оружия и снаряжения. Однако этот шаг был ошибочным; греки оказали сопротивление, и королевский дворец подвергся обстрелу с французских кораблей. На Венизелоса, которого можно было понять, но не оправдать, возложили всю полноту ответственности, и 26 декабря он был торжественно отлучен от церкви архиепископом Афинским. Затем союзники подвергли блокаде Южную Грецию, а в июле 1917 г. потребовали отречения короля от престола, причем французы подкрепили это требование высадкой войск в Коринфе. Константин отказался отречься и вместе со своим старшим сыном выехал в Швейцарию.
Однако в скором времени ситуация коренным образом изменилась. В Афинах, страдавших от голода в условиях продолжавшейся блокады и фактически оккупированных французами, Константина сменил на престоле его второй сын, Александр. Спустя несколько дней Венизелос прибыл из Салоник вместе с правительством, был тепло принят и стал премьер-министром нового короля, отметив свое восстановление в должности девятичасовой речью в парламенте. Единственными пострадавшими в ходе этих событий оказались роялисты — их изгнали отовсюду: из правительства, из органов власти, из армии и даже из церкви. Греческое общество раскололось надвое и пребывало в таком состоянии в течение жизни как минимум одного поколения. В конечном счете, хотя и не слишком скоро, Греция вступила в войну на стороне Антанты. Ее армия, укомплектованная новобранцами и в массе своей необученная, доблестно сражалась в Македонии. Вместе с британцами греки вторглись в Болгарию и разгромили ее; совместно с французами и сербами изгнали немцев из Сербии. Последним триумфом греков стало вступление их войск в Константинополь — впервые с 1453 г. Для Элефтериоса Венизелоса это был звездный час.
Первоначальное воодушевление и последовавшее за ним разочарование в связи с Галлиполи совершенно затмили обстановку на другом театре военных действий — на Среднем Востоке.[401] Этот регион тоже был частью Османской империи; в Месопотамии и Палестине турецкая армия подвергалась постоянному натиску со стороны войск Антанты.
Военная кампания в Палестине была очередной попыткой поднять боевой дух изрядно уставшей от войны Британии: следовало предоставить британцам новую пищу для ума, чтобы отвлечь от бесконечной бойни в окопах Фландрии и в то же время нанести мощный удар по врагу в самом уязвимом месте. Впрочем, главным инициатором этой операции явился не Уинстон Черчилль, который все еще был не у дел вследствие провала галлиполийской операции, а премьер-министр, преемник Асквита, Дэвид Ллойд Джордж. Поставленную им цель можно сформулировать тремя словами: «Иерусалим к Рождеству»; человеком, которого он выбрал для достижения этой цели, стал генерал сэр Эдмунд Алленби. Алленби вовсе не был популярен в армии, где его огромный рост, внушительная наружность, взрывной темперамент и зачастую грубые манеры снискали ему прозвище Бык.[402] В действительности за его вызывающим поведением скрывалась подлинная любовь к природе и страстное увлечение музыкой, литературой и философией.[403] Солдат до мозга костей, он был раздосадован, получив приказ оставить окопы и отправляться в Палестину; этому назначению, которого он не желал, было суждено прославить его имя и доставить ему фельдмаршальский жезл, титул виконта и 50 000 фунтов — дар от благодарной нации.
Египетский экспедиционный корпус (так он назывался) был укомплектован в основном австралийцами. Его главной задачей была защита Суэцкого канала, однако от него ждали активных действий против турок. Безопасность канала была надежно обеспечена; что же касается борьбы с турецкими войсками, то, хотя экспедиционный корпус превосходил эту архаичную армию в живой силе и вооружении, он, встретившись с ней за Синайским полуостровом, достиг на удивление скромных успехов. Как писал Ллойд Джордж, «в Палестине и Месопотамии ничто и никто не сумели бы спасти турок от полного разгрома в 1915 и 1916 г., кроме нашего Генерального штаба». Весна 1917 г. не обнаружила никаких признаков изменения ситуации в лучшую сторону. Было предпринято две вялые попытки занять Газу; но обе закончились неудачей. Таким образом, приоритетная задача Алленби, когда он 28 июня прибыл в Каир, заключалась в том, чтобы вдохнуть новую жизнь в эту совершенно деморализованную армию, — и в течение нескольких недель он сделал это. Его предшественник, генерал Арчибальд Меррей, предпочел разместить свой штаб в каирском отеле «Савой»; Алленби переместил его в знойную и грязную обстановку полевого лагеря с его палатками и бараками, расположенными сразу за передовой близ Газы, и немедленно приступил к инспекции всех находившихся там частей, установив непосредственный личный контакт с офицерами и рядовыми. Лето было в самом разгаре, дневная температура нередко достигала 120 градусов[404], часто случались песчаные бури, но, казалось, ничто не могло остановить высокого генерала в полной униформе, сидевшего с прямой спиной в старом «форде» рядом с миниатюрным водителем-австралийцем в куртке и шортах, снующего по пустыне, инспектирующего постройку оборонительных сооружений и доставку воды, выкрикивающего распоряжения и скорого на выражение собственного неудовольствия в доходчивых словах. Где бы он ни появлялся, боевой дух становился крепче.
