Майк Эшер - Правда о Bravo Two Zero
Я решил пойти назад, и к тому времени, когда я протащился три километра по холмам и долам под иссушающим ветром, количество воды у меня сократилась до нескольких глотков. Когда я вернулся туда, где в последний раз видел машины, там никого не было. Это был удар. Вода была на исходе, и я знал, что при таких температурах — вокруг сорока по Цельсию — через двадцать четыре часа человек без воды изжарится как хрустящий картофель. Никакая непосредственная опасность мне не угрожала, поскольку я, мог вернуться на девять километров назад, на ферму Аббаса, но я был уверен, что машины ушли на юго-запад, вероятно, ища более легкий путь через вади.
После короткого отдыха я решил возвратиться к пирамиде из камней, от которой в последний раз выходил на связь. Опять мне в лицо дул раскаленный, как из доменной печи, ветер, и я знал, что должен сохранить то небольшое количество воды, что осталась. Устало шагая вверх и вниз по гребням, я внезапно понял, что вода должна была играть ключевую роль в плане отхода и уклонения патруля. Действительно, Райан признает, что их изначальный план совершить рывок в Сирию прямо в беговых шортах должен был быть изменен в пользу ухода на север, к Евфрату и затем на запад вдоль реки, потому что они бросили свои канистры вместе с бергенами и теперь имели только по нескольку литров воды на каждого. Хотя тогда и было чрезвычайно холодно, патруль шел очень быстро и терял большое количество влаги, которую необходимо было возмещать. Сам Макнаб отмечает, что как только тело из-за обезвоживания теряет пять процентов своего веса, состояние заметно ухудшается. Если на этом этапе дефицит влаги не будет возмещен, то вскоре последует смерть.
Я не нашел машин, но в нескольких километрах увидел тень на поверхности пустыни, которая была похожа на какое-то жилье. По мере того, как истекали минуты, и я подходил ближе, я понял, что это было скопление бедуинских шатров и припаркованный в стороне трехтонный грузовик. К этому времени мой рот пересох и запекся, и я чувствовал себя изнуренным от потери влаги; ноги заплетались и спотыкались о камни. Ветер ощущался наподобие тяжелого пальто на спине, его вес давил на меня, и я чувствовал, как испаряется мое дыхание. Я почти явно ощущал, как влагу высасывает через поры. Палатки были, наверное, в километре, но на этом удушающем ветру это ощущалось как бесконечность. Я был, должно быть, метрах в пятистах от шатров, когда появилась белая призрачная фигура. Она держала в руке что-то блестящее, и на мгновение я испугался, что это пистолет. Бедуины — гостеприимные люди, но после произошедшего тут десять лет назад их вряд ли можно обвинять в том, что они были настороже. Даже с этого расстояния, видимо, было очевидно, что я — чужак в полувоенном снаряжении. В конце концов, страна все еще находилась в состоянии войны. Я осторожно двинулся дальше и только когда приблизился, понял, что фигура была бедуинским мальчиком, а то, что он нес, — алюминиевой чашей с водой. Своими ястребиными бедуинскими глазами он, должно быть, с расстояния больше километра разглядел, что я страдаю от жажды, и отправился в пекло, чтобы встретить меня с таким подношением. Вода была прохладна и чиста — и, вероятно, была лучшим напитком, который я пробовал в своей жизни.
После того, как я напился, мальчик привел меня к шатру, где я был любезно принят пожилым мужчиной в дишдаше и головном платке. К счастью, прошлым вечером он был на званом ужине у Аббаса, и узнал меня. Через минуту он предложил чай и кофе, а вскоре подал блюдо, наполненное козьим сыром и маслом, топленым маслом и ломтями пресного хлеба. Пока я ел, то размышлял, насколько приветливы бедуины — вероятно, наиболее приветливые люди на земле.
Одна из проблем, с которыми SAS столкнулся в пустыне, была в том, что они расценивали ее как враждебное окружение. Даже Питер Рэтклиф признавал, что "ни один из нас не ощущал себя полностью непринужденно в пустыне, со всей нашей подготовкой, и имеющимися у некоторых из нас годами опыта". Эта неловкость обострялась тем фактом, что в Полку теперь было мало говорящих по-арабски, хотя в 70-е в Дофаре многие свободно владели этим языком. В состав Браво Два Ноль не входило ни одного человека, знающего арабский, хотя даже ограниченное знание языка, возможно, позволило бы им скрыться а, может быть, даже спасло бы их жизни. Да, патруль Макнаба был обнаружен бедуинами, но Аббас настаивал, что они напали на чужаков исключительно потому, что чувствовали, что их дом был под угрозой.
Перед развертыванием в пустыне в SAS обсуждали проблему того, что делать с бедуинами, и кое-кто высказывался в пользу убийства или похищения любого туземца, увидевшего их. На деле такого никогда не происходило, потому что в Полку было достаточно много людей умеренных взглядов, понимающих, что туземцев, пока их оставляют в покое, не слишком интересует политика или война, и то, кто с кем сражается. Лояльность бедуина всегда принадлежит его племени, и хотя его можно заставить работать на кого-то еще, или сделать то же за деньги, его работодатель будет всегда расцениваться как иностранец, даже если это будет его собственное правительство. "После нескольких случайных стычек с бедуинами", писал один из сержантов Эскадрона А, "они поняли, что патрули относятся к ним намного лучше, чем иракцы. Насколько я знаю, они никогда не выдавали нас — иракцы никогда не садились нам на хвост после встречи с бедуинами — они просто позволяли жизни идти своим чередом. Они останавливались и беседовали с нами, чтобы провести время. Мы даем им чай, пищу и одеяла, а они нам — информацию о том, где находятся иракцы, а затем они уходят. Так что, если в окрестностях были бедуины, мы скорее давали им знать, что мы были там вместо того, чтобы пытаться скрыться".
Скрываясь как бандиты в вади всего в 600 метрах от дома, Браво Два Ноль были, бесспорно, расценены как угроза. Но даже тогда Аббас и его два компаньона дали им презумпцию невиновности, сделав, по бедуинскому обычаю, предупредительные выстрелы. Если бы патруль сохранил хладнокровие и понял, что эти два выстрела сделаны не в них, или просто помахали и что-нибудь ответили по-арабски, они могли бы уйти, или, по крайней мере, получили бы преимущество. Случилось же так, что их нервы, были напряжены из-за понимания, что они одни и отрезаны от своих во внушающей страх пустоте Сирийской пустыни. Они отреагировали слишком остро, а потом их собственный страх перед окружающей средой победил их.
Поев и выпив чаю, я объяснил старику свое затруднительное положение, и он сразу предложил отвезти меня на ферму Аббаса на своем грузовике. Я согласился, даже зная, что ничего не могу предложить ему взамен — предложить деньги истинному бедуину было бы смертельным оскорблением. Пока мы тряслись обратно к моему исходному пункту, я решил, что такое не должно повториться опять. Я мог спокойно найти путь через пустыню, но машины не смогут следовать за мной без проводника, знающего эти места, как свои пять пальцев. Ко времени нашего возвращения к поселению Аббаса, я знал, что уже встретил человека, в котором нуждался. Идеальным проводником был бы сам Аббас бин Фадиль, "идиот на землеройной машине", оказавшийся кем угодно, но только не идиотом — человек, который обнаружил патруль Браво Два Ноль.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
НА ФЕРМЕ АББАС И ЕГО БРАТ с энтузиазмом приветствовали меня, сопроводили в гостевой зал и принесли чаю. Когда я рассказал о своих злоключениях, они расхохотались: "Есть очень немного мест, где вы сможете пересечь Вади Хавран на автомобиле", сказала Аббас. "И нужно знать, где они находятся. Только бедуины знают. Я хотел сказать вам об этом вчера и предложить быть вашим рафиком. Но вы выглядели настолько уверенно, делая все по-своему, что я не стал ничего говорить".
Я покачал головой, понимая, что был настолько непоколебимо настроен не отклоняться от выбранного пути, что забыл бедуинскую традицию брать рафика или компаньона из местного племени, пересекая их территорию. Институт рафиков для бедуинов был почти священным. Они действовали не только как проводники, но и как своего рода послы местного племени, "франкирующие" группу иноземцев в своем окружении. С того момента, как он "делил хлеб и соль" со своими путешествующими компаньонами, его обязанностью становилась защита их от смерти, даже от людей своего собственного племени. Воровство у них или причинение какого-либо вреда любым способом расценивалось как "боква" — предательство: худшее из преступлений в кодексе, которым руководствовались кочевники.
Если бы оказалось, что человеку нельзя доверять как рафику, он ничего не стоил и скоро его стали бы избегать даже родственники. В бедуинском племени фактически никто не обладает властью "изгнать" соплеменника, но люди просто прекратят отношения с ним, и это означает, что он будет сам по себе. Традиционно, оказаться в пустыне "самому по себе" было смертным приговором, ибо в этом случае враги-кровники могут убить его без страха мести.
