Жан Блюм - Ренн-ле-Шато. Вестготы, катары, тамплиеры: секрет еретиков
Наконец, мы обращаем внимание на надпись, имеющую двоякое прочтение. Центральная статуя снабжена девизом, высеченным над крестом с расширяющимися концами: «Сим знамением ты его победишь». В цитате допущена ошибка: «In hoc signo vinces» означает «Сим победиши» («Сим знамением победишь»), однако в ее французском эквиваленте, найденном в церкви, появляется артикль «1е». Такой «извод» надписи подталкивает либо к поиску сокровищ, либо к философскому рассуждению, либо к вопросам, касающимся религии.
Разумеется, на первом месте оказывается поиск сокровищ: об этом красноречиво свидетельствует тот факт, что предметами первой необходимости в деревушке Ренн-ле-Шато стали масштабные карты, линейки и карандаши. А поскольку «его» (то есть сокровище) победить можно лишь «крестным знамением», кладоискатели спешно осваивают чертежное дело: вычерчивают на карте местности уйму всевозможных крестов, отыскивая тем самым место, которое окажется в центре такого креста или в одной из его перекладин, и отправляются на поиски сокровищ. Что лишь на руку торговцам картами и продавцам спортивной обуви.
Однако прежде чем кидаться на поиски, стоило бы немного поразмышлять над значением этой фразы. Если местоимение «lе» означает беса, поддерживающего кропильницу, то в данном выражении нет ничего сверхъестественного: действительно, могущество, порожденное крестом, то есть верой в Бога, дает человеку возможность противостоять дьяволу. Подобная фраза не вызвала бы нареканий в какой-либо другой церкви, поэтому не стоит возбуждать дело против Соньера из-за каждой надписи, найденной в храме.
Наконец, если мы оставим в стороне философские размышления и вспомним историю, то «In hoc signo vinces» напомнит нам об одном военном эпизоде, произошедшем во времена Константина Великого. Константин I готовился дать сражение Максенцию, и исход схватки решал, кому из них будет суждено главенствовать над Римской империей. Победил Константин. Перед боем ему и его армии было знамение: в небе появился крест с надписью «Сим победиши».
В следующей главе мы расскажем и о другой, не менее важной битве Константина Великого. Разбив войска Максенция при помощи «крестного знамения», император решил навести порядок как в организации Христианской церкви, так и в ее догматах. В 325 году он созвал знаменитый Никейский собор, на котором были обвинены в ереси около 84% епископов. Их интересы отстаивал священнослужитель Арий, так же, как и они, отрицающий первый догмат веры, предложенный в Никее.
Вестготы оставались преданными последователями христианской веры… или были обращены в ересь Арием. Эти две формулировки в принципе обозначают одно и то же, поэтому каждый волен выбрать высказывание, более ему подходящее.
Итак, можно ли считать слова Константина Великого (этого акушера христианства с акушерскими щипцами для неохристианизма), помещенные в храме, своеобразным официальным уведомлением Соньера: «Я знаю о вероломстве, сопровождавшем разработку римско-католических догматов; я не их принимаю»? Дерзкая гипотеза, скажете вы? Однако если вспомнить, что у храма нас встречает перевернутый крест, то такая постановка вопроса не кажется такой уж абсурдной.
Взглянем на дьявола, поджидающего нас на портике храма. Многие уверены, что это Асмодей, хромой бес, которому было поручено охранять сокровища царя Соломона. Как не усмотреть в этом намек на сокровища храма Иерусалимского, стражем которых стал уродливый бес на портике? Однако действительно ли это Асмодей? Дьявол держит кропильницу: нельзя ли усмотреть в этом еретический намек? Согласно христианской теологии, мир — это арена действия двух первопричин, двух начал: добра (духа) и зла (материи). Подобное мировоззрение было свойственно также манихейству, богомильству и религии катаров. В ходе развития теологических идей можно усмотреть две тенденции: тяготение как к радикальному дуализму, так и к дуализму умеренному. В первом случае добро и зло становились непримиримыми противниками. Во втором случае зло могло стать ступенькой к добру; без противостояния в человеке двух начал невозможно было бы его становление, созревание его свободной воли. Для умеренных дуалистов дьявол был частью божественного замысла, противостояние двух начал к концу человеческой жизни должно было завершиться его поражением. Так нельзя ли увидеть в соединении дьявола и кропильницы намек на катаризм?
В этой невероятной шахматной партии дьявол обрел достойного противника — Иисуса Христа. Дьявол с кропильницей, устроившийся на портике, устремил взгляд к купели, возле которой установлены статуи Христа и Иоанна Крестителя, совершающего обряд крещения Иисуса. Из века в век длится поединок между двумя сыновьями Бога: не будь этой игры — не существовало бы и «шахматной доски», мироздания… Подобная двойственность лишь усиливает впечатление, произведенное странным сочетанием дьявола и кропильницы в стенах дома Божьего.
Наш взгляд бесцельно бродит по стенам храма — и останавливается на большой фреске, расположенной над исповедальней: Иисус утешает страждущих. Любопытная особенность: земля под его ногами усеяна розами; эти же цветы внимательный посетитель обнаружит и в тимпане церкви. На первый взгляд намек достаточно ясен: это знак принадлежности Соньера и его знакомых к ордену розенкрейцеров… или же попытка замести следы?
В церкви насчитывают семьдесят глифов с выбитыми на них буквами М. S. Потрясающая находка: это же инициалы Св. Магдалины, покровительницы храма! Однако поспешим разочаровать читателя: «М. S.» может означать все, что угодно, но не «Магдалину, Святую». Дело в том, что на глифе святого инициал «S» не мог иметь подобного значения. Вернемся к тому, о чем мы уже упоминали в ходе нашего расследования: к Нотр-Дам на горе Сион. Действительно ли жизнь Приората Сиона («Mis Sion»), подающего о себе весть даже в наше время, ни разу не прерывалась со времен своего основания? Семь веков непрерывного существования ордена, зародившегося в эпоху тамплиеров, — или же возрождение из пепла во времена Соньера?
Подойдя к алтарю, мы очутимся лицом к лицу с восхитительными статуями Иосифа и Марии, установленными, как и множество других скульптур в храме, по инициативе самого священника. Иосиф держит на руках своего приемного сына, вверенного ему Святым Духом. Мария не отстает от Иосифа: в ее объятиях мы тоже видим божественное дитя! В одной церкви, у алтаря, друг против друга, — два младенца Иисуса… есть от чего прийти в замешательство! Подобное упущение заставляет поднять вопрос о том, насколько тщательно выбирал Соньер столь многозначительные символы. Мы не станем ссылаться на философский дуализм катаров: им было бы трудно признать в Люцифере сына Божьего, доверенного Марии и Иосифу. В таком случае перед нами два спасителя, два младенца Иисуса? Когда мы вновь вернемся к этому вопросу, мы узнаем, что в одном из этих младенцев признавали брата Христа, чуть ли не его близнеца… появившегося на свет приблизительно за 1800 лет до Иисуса.
Однако до сего момента мы не обращали внимания на те знаки, которые, как принято говорить, указывают путь к сокровищам. Анализируя изменения, внесенные священником в интерьер храма, мы старались понять самого Соньера. Что нам удалось открыть? То, что наш аббат, вероятно, был членом некоего оккультного ордена. Вряд ли обычный кюре, строго придерживающийся католических догм, поместил бы перевернутый крест у входа в храм Божий или сделал бы дьявола помощником самого Бога… Священник, поклонявшийся двум младенцам Иисусам, скорее всего, был не в ладах с ортодоксальной христианской верой.
Стоит ли понапрасну клеветать на безупречного священника? На кюре, виноватого лишь в незаконных махинациях с мессами? На ни в чем не повинного строителя обычного храма… простите, двух храмов!
Для дальнейшего разъяснения лучше всего ненадолго покинуть храм и отправиться в лавочку «Дом искусств», где нас встретит ее хозяин, господин Ален Фераль. Не будучи уроженцем этих мест, о себе господин Фераль рассказывает крайне мало. Иногда он вспоминает о Жане Кокто, которого считает своим учителем. Не имея своей позиции в интересующем нас деле, Ален Фераль, тем не менее, не остался полностью в стороне: его руками сделан восхитительный макет церкви, окружающих ее улиц и двух садов, один из которых расположен у дома священника, а другой — у кальвера. Если обратиться к этой модели, а затем сверить ее показания с истинным положением вещей, то окажется, что рядом с деревенской церковью можно обнаружить второй, симметричный ей храм. Дело в том, что за шесть лет до начала реконструкции церкви, в 1891 году, Соньер расположил за ее пределами целый архитектурный ансамбль, настоящий «храм-двойник». Однако элементы этого целого соотносятся с церковным ансамблем по принципу зеркального отражения. Рассмотрим этот вопрос подробнее.
