Дмитрий Шеваров - Двенадцать поэтов 1812 года

На обратном пути к набережной Жуковский пытался растолковать товарищам увиденное в соборе, на что Паисий усмехнулся: «Вечно тебе, Базиль, грезится что-то необыкновенное…»

Что будет с Москвой? Эта мысль не давала покоя и заглушала мысли о собственной будущности. Андрей предчувствовал, что старую Москву они видят в последний раз. Он не стал говорить об этом вслух, но в разговоре с Жуковским вспомнил свое потрясение от разграбленной французами Венеции. В 1805 году он путешествовал с Александром Тургеневым по Европе и уже тогда видел, какую «цивилизацию» несет на своих штыках наполеоновская армия. Из Венеции оккупанты увезли лучшие картины и статуи; с городской башни сняли квадригу бронзовых коней, ободрали корабль дожа, разбили все корабли венецианского флота…

Пока они были в соборе, армейские колонны окончательно смешались с потоками московских беженцев. Между артиллерийскими орудиями можно было увидеть коляски, брички и телеги. С повозок то и дело сползали сундуки и узлы. Испуганные слуги и служанки кричали и плакали, пытаясь спасти барское добро. Движение то и дело стопорилось.

Сумрачный Барклай де Толли верхом на лошади упрямо пробирался против этого течения, к Гостиному двору, где, как ему доложили, солдаты взялись грабить магазины.

…Дорожная пыль поднималась над улицами и казалась золотистой на фоне осенних садов и парков, прогретых солнцем, и церковных куполов. Даже после того, как войска и народ схлынули, марево этой золоченой пыли еще долго то стояло, то плыло над площадями и улицами.

В это живое пыльное марево, пахнущее то сладким ладаном и взбаламученным домашним уютом, то свежим навозом и сеном, и вошла Великая армия, сытая достигнутой целью.

Глава пятая

Один уходит за другим;Друг, оглянись… еще нет брата!Час от часу пустее свет;Пустей дорога перед нами.

Рядом с Кутузовым. — Штабные интриги. — Болезнь Жуковского. — Кайсаровы уходят в партизаны. — Гибель Андрея. — Поминальное слово

На другой день Кайсаров представил Жуковского светлейшему и попросил разрешения зачислить поэта сотрудником типографии. Так, благодаря Кутузову, счастье общения друзей продлилось. Василий Андреевич урывками писал «Певца во стане русских воинов», сверяясь с мнением Андрея. Кайсаров прекрасно ориентировался в армейской иерархии, мог профессионально оценить заслуги каждого военачальника, поэтому именно он помог Жуковскому из множества русских генералов выбрать самых достойных и дать им точные поэтические характеристики.

Только в одном они расходились: Жуковский открыл другу, что дал обет с изгнанием французов за Неман сложить с себя военный мундир. Андрей считал своим долгом пройти войну до конца: «Мир должно заключить в Париже!»

Когда противник стал отступать, Андрей через свои издания призывал русских людей быть милосердными к гибнущим от холода и голода французским солдатам. Штабные недоброжелатели обвиняли Кайсарова в том, что он принижает героизм армии, приписывая истребление врага холоду и голоду.

С началом Европейского похода недругов у братьев Кайсаровых прибавилось. Андрея отставили от должности, командовать типографией назначили бывшего полицейского пристава, который присвоил себе авторство бюллетеней, блестяще написанных Жуковским. Но Кутузов недолго удивлялся новому «таланту» — армия подошла к Неману, и Жуковский открыл свое решение остаться на родине.

Очевидно, отношение Жуковского к дальнейшей войне было похоже на то, которое более чем полвека спустя выразил в «Дневнике писателя» Федор Михайлович Достоевский: «В двенадцатом году, выгнав от себя Наполеона, мы не помирились с ним, как советовали и желали тогда некоторые немногие прозорливые русские люди, а двинулись всей стеной осчастливить Европу, освободив ее от похитителя. Конечно, вышла картина яркая: с одной стороны шел деспот и похититель, с другой — миротворец и воскреситель. Но политическое счастье наше состояло тогда вовсе не в картине, а в том, что этот похититель был именно тогда в таком положении, в первый раз во всю свою карьеру, что помирился бы с нами крепко-накрепко и искренно и надолго — может быть, навсегда…»[99]

Жуковского пробовали уговорить остаться при армии, но в Вильно поэт заболел горячкой, и от него отступились.

Тем временем в Главной квартире срочно понадобился бюллетень на изгнание врага из пределов России. Бывшему приставу пришлось самому взяться за перо. Его сочинение было весьма лаконичным: «Да воскреснет Бог и расточатся враги Его — и расточились!»

Вскоре умер Кутузов и близкие ему офицеры стали неугодны. Паисий Сергеевич Кайсаров покинул Ставку и получил под командование «летучий отряд». Андрей ушел вместе с ним. Современник позднее вспоминал, что Андрей стал партизаном, «желая показать подлецам, какая разница между ним и придворными шаркунами».

Из донесения Барклая де Толли императору Александру от 15 мая 1813 года: «Генерал-майор Кайсаров, коему предписано действовать в тылу неприятеля, напал вчерашнего числа между Герлицем и Рейхенбахом на неприятельский парк, взял два орудия, взорвал патронные и пороховые ящики… взял в плен 80 чел. К сожалению, убит в сем деле дерптского университета профессор и московского ополчения майор Андрей Кайсаров»[100].

26 августа 1813 года, в праздник Сретения иконы Владимирской Божией Матери и первую Бородинскую годовщину, архиепископ Московский и Коломенский Августин служил литургию и панихиду в Сретенском монастыре.

Мать Андрея Кайсарова, Наталья Васильевна, должно быть, вернулась тогда из эвакуации в Москву и, возможно, была на этой особенной службе в Сретенском монастыре и слышала сказанное тогда преосвященным Августином поминальное слово о павших воинах: «…Сердобольные родители! и ваш сын пал среди кровавой брани: оплачьте его: но вместе и утешьтесь тою верою, в которой вы сами наставляли и утверждали его и словом и примером. Он убит еще во цвете юности; но он довольно жил для Отечества, довольно для чести своей и вашей…»[101]

Узнав о смерти друга, Жуковский писал А. И. Тургеневу в июле 1813 года: «О брате Андрее я погрустил. Славная, завидная смерть!.. Надобно друга и товарища помянуть стихами…»

…А время мчится без возврата,И жизнь-изменница за ним;Один уходим за другим;Друг, оглянись… еще нет брата!Час от часу пустее свет;Пустей дорога перед нами.

Имя Андрея Сергеевича Кайсарова выбито золотом в галерее воинской славы храма Христа Спасителя, на 38-й стене.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГВАРДИИ ПОРУЧИК ЧИЧЕРИН

(Александр Васильевич Чичерин. 1793–1813)

Эти люди, это время, казалось, были от меня и современников моих так уже далеко… но вместе с тем, я ощущал непостижимую внутреннюю связь сердца с этой эпохой и с этими отошедшими в вечность людьми…

…В 1813 году Екатерина Афанасьевна Протасова вернулась с дочками в Муратово. Маша Протасова любила Жуковского, и он давно отдал ей свое сердце, но из-за родственной близости союз их не мог состояться.

Как и во всякую послевоенную пору, женихов в округе было немного. Самые храбрые и самоотверженные юноши погибли на полях сражений. Одним из них — из тех, кто мог бы стать достойным избранником для Маши или Саши, — был девятнадцатилетний поручик лейб-гвардии Семеновского полка Александр Чичерин (кстати, в том же полку служили Николай и Петр Оленины).

Маше Протасовой и Александру Чичерину не суждено было встретиться в жизни, так пусть они встретятся хотя бы в этой книге.

Дневник Чичерина, сохранившаяся его часть, начинается в те дни, когда Жуковский ездит в Орел и гостит у Протасовых. Кстати, Василий Андреевич знал Чичерина еще мальчиком, видел его стихотворные опыты и рисунки…

Из подлинных дневников, которые вели на войне русские офицеры, уцелели всего два. По удивительному стечению обстоятельств они принадлежат офицерам, служившим в одном полку и даже в одной роте. Павел Пущин[103] был командиром 9-й роты 3-го батальона Семеновского полка, а поручик Александр Чичерин воевал под его началом.

В 1812 году Пущину — 23 года, и, судя по дневнику, это человек умный, серьезный, настоящая «армейская косточка».

Выпускнику Пажеского корпуса Саше Чичерину всего девятнадцать, и он еще витает в облаках. Иногда на марше Александр так замечтается, что не слышит команд. «…Мало-помалу я уединился, находясь в толпе… Тем временем полк остановился, а я, продолжая идти вперед в рассеянности, не давшей мне заметить, что делается кругом, оказался впереди музыкантов; только крик, поднятый нашими офицерами, заставил меня очнуться от мечтаний…»