Алексис Трубецкой - Крымская война
Вслед за этим успехом Стратфорд сумел склонить султана издать указ, отменяющий пытки на территории Оттоманской империи, а затем он добился от турецких властей официального признания протестантской церкви в Иерусалиме, чего долгое время не удавалось прусскому королю. Фридрих-Вильгельм IV выразил Каннингу свою глубокую признательность. После этого успеха британский посол занялся проблемой протестантов-армян и добился для них определенных прав. Каннинг убедил султана за негуманные действия против христианской общины Салоников отозвать тамошнего пашу. А одного греческого монаха удалось спасти от ложных обвинений, благодаря простому присутствию британского вице-консула, который и не думал вмешиваться сам, а просто пригрозил сообщить о происходящем в свое посольство. Таково было влияние Элчи на султана и его министров.
Вскоре Стратфорд оказался вовлеченным практически во все сферы деятельности турецкого правительства. Он давал советы по переустройству армии, предлагал провести реформу системы образования, участвовал в планировании новых дорог и помогал в решении других транспортных проблем. Министры и чиновники, не согласные с его предложениями, лишались своих постов, те же, кто поддерживал планы Стратфорда, успешно продвигались по службе. «Открыто возражать властному послу было очень трудно, — писал Кинглейк. — Если его распоряжения находились в противоречии с природой вещей, то скорее следовало надеяться на изменение этой природы неким божественным указом, ибо на смягчении железной воли Великого Элчи не было ни малейшей надежды».
Отношения с российским императором у посла не сложились. В 1832 году Стратфорда предложили на пост британского посланника в Санкт-Петербурге, однако по каким-то личным причинам Николай неожиданно отказался утвердить эту кандидатуру. После такого унижения Стратфорд при каждом удобном случае ставил палки в колеса российскому правительству. Именно он в 1844 году направил в Лондон предупреждение о растущем превосходстве России в Турции. Именно Каннинг пятью годами ранее настаивал на заключении англо-турецкого союза против России. Не кто иной, как Стратфорд, противостоял расширению российского влияния на придунайских территориях. Наконец, именно он, вернувшись в Константинополь, обещал полную поддержку туркам в вопросе о венгерских беженцах.
«Вопрос об экстрадиции поднят с весьма мрачной целью, — писал Стратфорд Пальмерстону. — Правительство Ее величества должно выразить султану свое сочувствие и понимание и быть готово прийти на помощь».
Тем временем личный посланец царя князь Радзивилл прибыл в Константинополь с ультимативным требованием незамедлительно выдать беженцев. Князь при этом упомянул, что пятидесятитысячная русская армия находится в полной готовности, чтобы вступить в пределы турецких владений. На султана, впрочем, эта угроза не произвела ожидаемого впечатления: ведь он заручился дружескими гарантиями грозного британского посла. Учтиво, но твердо султан отклонил требование России, и 17 сентября 1849 года, убедившись в тщетности своих усилий, князь Радзивилл без особого шума покинул Константинополь. В тот же день Россия и Австрия разорвали дипломатические отношения с Портой и спустили флаги над зданиями своих посольств.
Не успел Радзивилл поднять якорь, как Стратфорд отправил послание вице-адмиралу Уильяму Паркеру, командующему средиземноморским флотом. Посол сообщил адмиралу о положении дел в Константинополе и попросил, чтобы «часть средиземноморской эскадры Ее величества пребывала в готовности к любым действиям, демонстрирующим возможности британского флота». Стратфорд был совершенно уверен, что Пальмерстон одобрит его инициативу, и теперь ему оставалось только ждать сообщения от премьер-министра с подтверждением тех заверений, которые посол дал туркам.
Известия о бурных событиях в Константинополе достигли Лондона в конце месяца. «Следует оказать султану решительную поддержку со стороны Англии и Франции, — писал Пальмерстон Каннингу за два дня до получения его послания, — и дать понять правительствам России и Австрии, что Турция имеет друзей, которые не оставят ее в беде и защитят, если возникнет необходимость». В тот самый день, когда письмо Стратфорда достигло адресата, посол султана при Сент-Джеймсском дворе Мехмет-паша вручил британским властям официальную просьбу о моральной и материальной поддержке. С того дня, когда флаги России и Австрии над зданиями посольств этих стран в Константинополе были спущены, прошло две недели. Угроза нарастала с тревожной быстротой.
Британский парламент был на каникулах. Стояла теплая ясная погода, и большинство министров отбыли в свои загородные усадьбы. Для того чтобы созвать членов кабинета на заседание, понадобилось бы несколько дней. Однако Пальмерстон не сомневался в том, каким будет окончательное решение. Получив депешу Стратфорда, он тут же отправил ему свое уже написанное письмо. Британия не только окажет Турции моральную и материальную поддержку, но и убедит Францию в необходимости совместных действий, какой бы оборот ни приняли события. Пусть турки не падают духом, писал Пальмерстон и обещал, что вскоре сможет подтвердить все это официальным документом. Наконец кабинет собрался и принял решение одобрить позицию Пальмерстона. Восьмого октября Адмиралтейство выпустило приказ, согласно которому эскадра Паркера должна была направиться в Безикскую бухту, что у входа в Дарданеллы.
Французский кабинет, однако, оказался расколотым. Министр иностранных дел де Токвиль потребовал от французского посла в Лондоне Друэна де Люиса[53] выяснить, как далеко намерена идти Британия: «Если англичане хотят от нас помощи, они должны поставить все точки над „и“». Луи-Наполеон, недавно ставший президентом, был настроен решительно и рвался в бой, не дожидаясь этих самых точек. Его мнение возобладало, и 10 октября французский средиземноморский флот получил приказ присоединиться к адмиралу Паркеру.
Между тем русский посол в Лондоне Бруннов предупредил Пальмерстона, что проникновение в Дарданеллы любого военного судна будет означать нарушение Конвенции о Проливах 1841 года и может привести к конфронтации[54]. «Но, дорогой барон, — ответил Пальмерстон послу, — пока в Турции царит мир, мы исполнены намерений соблюдать и уважать наши взаимные обязательства. Использование военно-морских сил в соседних водах не следует рассматривать как демонстрацию, направленную против вас». На это Бруннов возразил, сказав, что присутствие английского флота у Дарданелл создаст у Турции впечатление защищенности и осложнит дальнейшие переговоры России с Портой о выдаче беженцев. Далее посол выразил особое беспокойство в связи с широкими полномочиями Стратфорда, который в любой момент может распорядиться о введении флота в Проливы. По сути, в руках Стратфорда находится решение вопроса войны и мира. Пальмерстон заверил Бруннова, что полномочия британского посла ограничены получаемыми им указаниями из Лондона и что он совершенно уверен в благоразумии и осмотрительности Стратфорда: британский флот не войдет в Дарданеллы.
В эти дни начала октября угроза непрерывно нарастала. Миссия Радзивилла закончилась неудачей, и посланец царя возвращался на родину. Флот Паркера был уже в Ионическом море, и французские суда взяли курс на восток. В Лондоне не обратили особого внимания на заявления Бруннова. Четыре империи балансировали на грани войны.
Пока Константинополь, Париж и Лондон были охвачены лихорадкой военных приготовлений, дела в Петербурге шли менее драматично. Пятого октября личный представитель султана Фуад-эфенди тайно прибыл в российскую столицу для переговоров о беженцах. Канцлер Нессельроде сообщил ему, что дружеское урегулирование проблемы достижимо, но все зависит о личного решения царя. В то же время он предостерег турецкого эмиссара. «Если другие страны попытаются вмешаться в этот конфликт, — сказал Нессельроде, — его императорское величество и слушать не пожелает о каком-либо компромиссе».
Шестнадцатого октября, еще до того, как сведения о передвижении англо-французского флота достигли Петербурга, Фуад получил аудиенцию у императора, и у них состоялась продолжительная беседа. В тот же вечер Николай сообщил удивленному — но и испытавшему облегчение — Нессельроде, что вопрос о венгерских беженцах урегулирован: Россия отказывается от всех требований и нормальные отношения с Портой немедленно восстанавливаются. Через три дня в «Офишиел газетт» появилось сообщение, что русский император принял во внимание «прямой призыв со стороны близкого союзника».
Когда известие об односторонних решениях русского императора достигли Вены, Австрия выразила категорическое несогласие. Впрочем, Николай отнесся к этому спокойно. Он достаточно много сделал для австрийского императора, помогая ему подавить венгерское восстание. Петербург уладил вопрос с беженцами и тем самым обеспечил мирное развитие отношений с Турцией. В дальнейшем, после проработки деталей репатриации, более трех тысяч беженцев смогли вернуться в Австрию, где их более не преследовали. Лайош Кошут получил предложение от правительства Соединенных Штатов эмигрировать в Америку, куда и направился на специально присланном за ним корвете. По пути он остановился в Лондоне, где произнес несколько речей перед многочисленными аудиториями. Он говорил на английском, который выучил, читая Библию и Шекспира, когда сидел в тюрьме. В дальнейшем он переехал в Италию, где и умер в 1894 году — немощный, нищий, одинокий. После смерти он стал символом борьбы Венгрии за независимость, его прах был перевезен на родину и погребен с великими почестями. Юзеф Бем и некоторые другие повстанцы приняли ислам и поступили на службу к туркам.
