Борис Григорьев - Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке
Умный и образованный князь Л. В. Урусов так писал о прибалтийских немцах: «Прибалтийские немцы заняли слишком удобную позицию, чтобы их можно было оттуда выбить — они верноподданные, и в этом их сила. Правда, за троном они не видят России… Но этот… недостаток их не всем виден и наименее виден власть имущим, которые ценят и воспитание на заграничный манер, и аристократизм… баронов, и их преданность царю».
Подчеркнём: ворчание — ворчанием, но никакого антагонизма на национальной, религиозной или социальной почве среди чиновников министерства никогда не было. Люди делали своё дело и по отношению к коллегам вели себя «коллегиально».
Засилье «немцев» в государственном аппарате вообще и в системе дипломатической службы в частности — тема старая и довольно избитая. С ним начали бороться довольно рано — уже при Елизавете Петровне, но каждый раз результаты этой борьбы оказывались ничтожными, а количество нерусского элемента среди высших чиновников только увеличивалось. Воронцов — родственник канцлера А. С. Воронцова, граф Семён Романович (1744–1832), тоже дипломат, попытался было положить конец «ненормальному порядку, несогласному с пользами и посягающему на самую безопасность государства», и 30 октября/11 ноября 1802 года подал государю соответствующего содержания записку. В ней граф давал волю своему возмущению, что не было ни одной нации или религии в Европе, которая не была бы представлена в российском дипломатическом ведомстве. «Из него не исключено никакое звание или происхождение, — цитирует его записку историк С. С. Татищев. — Есть там сыновья пасторов… курьеров, портных, лавочников, фельдшеров, лакеев и, что всего прискорбнее… что многие из этих господ, успев лет тридцать назад овладеть управлением канцелярией, постоянно старались устранять русских и вводить лиц одного с собою сорта…»
Понимая, что русских к дипломатии нужно было специально готовить, граф С. Р. Воронцов предлагал учредить в России специальное дипломатическое училище. Проект его, однако, осуществлён не был, пишет Татищев, потому что скоро канцлер А. С. Воронцов был заменен императором на поляка Адама Чарторыйского, и проводить в жизнь идеи графа Семёна Романовича Воронцова стало некому. В период с Тильзитского мира 1807 года до начала Отечественной войны 1812 года, пишет Татищев, широко распахнулись двери нашего «Посольского приказа» для инородцев: «В русскую службу вступали, не имея ни малейшего понятия о России и, разумеется, не давая себе труда хотя бы поверхностно ознакомиться с русским языком…» Дипломатическую службу, возмущается историк, возглавил немец-католик Нессельроде, уроженец Вестфалии, который прежде служил Австрии, курфюрсту-палатину, Голландской республике, королям Франции и Пруссии. Он родился от матери-еврейки на борту английского фрегата посреди лиссабонского рейда, окрещён по англиканскому обряду, а воспитание получил в британской гимназии. Разумеется, он не говорил по-русски и был, по свидетельству современников, воплощённой бездарностью. Он на 30 лет приковал российскую дипломатию к колеснице австрийского канцлера Меттерниха и подчинил интересы России интересам Австрии и Пруссии.
Татищев утверждает, что неудачи России в Крымской войне 1853–1856 годов — это очевидный результат русской дипломатии, «творимой графом Нессельроде и лицами одного с ним сорта». Разделяя эту точку зрения учёного, добавим только, что в таком развитии событий виноват был и сам Николай I, который, вместо того чтобы плотно заняться российскими проблемами, вслед за своим братом взял на себя неблагодарную роль спасителя Европы и был коварно предан облагодетельствованными им партнёрами по Священному союзу. Его сын Александр II поймёт эту ошибку, но будет уже поздно.
Однако мы не станем слишком глубоко углубляться в политику, а постараемся придерживаться избранной нами темы — повседневной жизни царских дипломатов. Подводя итог всем вышеприведённым рассуждениям, выскажем свою точку зрения на этот вопрос: несмотря на определённые издержки в работе иностранцев в системе МИД, польза от их привлечения туда была несомненной. К тому же других кадров под рукой у министров иностранных дел не было.
Как бы ни были хороши правила приёма сотрудников на службу в МИД, без «руки», без «знакомства» и протекции попасть в поле зрения внешнеполитического ведомства было не так-то просто даже дворянину. Рекомендация, поручительство «нужного человека» всегда были чрезвычайно важны для проникновения в любое закрытое сообщество и в данном случае совершенно оправданы и необходимы.
П. С. Боткин, критикуя систему подбора кадров в Министерстве иностранных дел, пишет, что злые языки называли реформу Горчакова изобретением для людей с «домашним образованием», то есть рассматривали её как лазейку для молодых аристократов — баловней судьбы, никогда и нигде не учившихся или учившихся весьма посредственно. Приёмные и квалификационные экзамены сами по себе были несложными (что подтверждает также и К. Д. Набоков), но коварными, утверждает он. Коварство заключалось в том, что торжественная обстановка, в которой проводились экзамены, и суровые строгие лица членов ареопага, то есть приёмной комиссии во главе с товарищем министра, были всего лишь театром, рассчитанным на простаков. Всё заранее было расписано и решено: кого — завалить, а кого — пропустить. Возможно, это крайняя точка зрения, но известная правота за ней тоже была.
«Грешили» протекционизмом все, в том числе сами министры, призванные соблюдать порядок и дисциплину. Так, Извольский, всегда державший «нос по ветру» по части полезных связей, попросил своего товарища К. Н. Губастова, председательствовавшего в экзаменационной комиссии, оказать «внимание» некоему Струве. К несчастью, именно этот Струве продемонстрировал на экзаменах самые слабые знания и стал единственным из 25 кандидатов, который с треском провалился. Оказывать протекцию такому кандидату было просто стыдно и неудобно. По всей видимости, сильно заангажированный Извольский, узнав о провале протеже, сделал выговор Губастову в такой грубой форме, что тот подал в отставку, пожертвовав многолетней дипломатической карьерой.
Великий князь Александр Михайлович как-то обратился к министру В. Н. Ламздорфу с просьбой посодействовать в назначении некоего Сакса на консульскую должность в Геную или Неаполь. Приводим дословный ответ министра просителю:
«Получив рескрипт Вашего Императорского Высочества, почитаю долгом почтительно доложить, что, когда откроется вакансия в Неаполе, Генуе или ином консульстве, туда будет назначен тот из членов вверенного мне ведомства, кто на основании всесторонней, тщательной проверки окажется по своим заслугам, старшинству и способностям имеющим на то всего более прав. Не имею скрыть, что ввиду поддержания дисциплины и искоренения всяких домогательств в протекции мною строго воспрещено служащим по Министерству иностранных дел ходатайствовать о том или ином назначении и заручаться высоким покровительством, которому они большей частью обязаны счастливому случаю, тогда как у самых достойных нет никакой поддержки, кроме личного, непрестанного, чуждого всякой рекламы труда».
Вот вам мягкий и слабохарактерный Ламздорф — какой урок он преподал ближайшему родственнику императора!
В 1910 году некто Ризнич, выпускник Николаевского кавалерийского училища, показавший на вступительных экзаменах слабые знания, был, тем не менее, признан выдержавшим экзамен. Категорически не согласный с этим барон М. А. Таубе, член экзаменационной комиссии, подал на имя С. Д. Сазонова протест, и Ризничу была назначена переэкзаменовка. Царские чиновники всё-таки старались соблюдать приличия.
Но поставить заслон на пути протекционизму в России было всегда трудно. Люди продолжали приходить по «проторенной дороге» как ни в чём не бывало. Некий А. Д. Калмыков, сын высокопоставленного судебного деятеля, устроился в Министерство иностранных дел по рекомендательному письму некоей «титулованной особы». Императорский посол в Вене Н. Н. Шебеко перешёл с военно-гвардейской службы на дипломатическую по рекомендации министра А. Б. Лобанова-Ростовского.
Пётр Сергеевич Боткин[25], не лишённый дара литератора, свою первую попытку поступления на дипломатическую службу описывает в самых ярких красках, в выражениях, полных сарказма. Он наивно полагал, что каждый молодой человек, закончивший высшее учебное заведение и более-менее подготовленный к внешнеполитической работе, имеет все права для того, чтобы стать дипломатом. «Не тут-то было!» — восклицает он в своих «живописных» мемуарах. Диплом об окончании высшего учебного заведения никому не был нужен, а дорога в МИД была открыта лишь для выпускников Александровского лицея: «Для остальных никаких определённых правил не имеется. При этом в министерство поступали "недоросли", не окончившие, а то и не начинавшие никакого учебного заведения».
