Иван Папанин - Лед и пламень
- Еще бы: стоимость этой коробочки - несколько миллионов рублей. Это же бриллианты. Надо бы вам, товарищи, научиться распознавать ценности...
Но вот прошло какое-то время - и стали мы замечать: раздобрели морячки, хотя питание было отнюдь не калорийным, нет-нет да и водкой от них пахнёт. Решили проверить, как они живут.
Вечером в их комнату постучала женщина:
- Я прачка, не нужно ли постирать белье? Забрала женщина белье и ушла.
Через день "прачка", это была наша сотрудница, принесла им все чистое. А Реденсу сообщила:
- Оба раза комната была полна народу, сидят и гулящие девки с Графской, стол ломится от закусок.
- Надо выяснить, откуда у них деньги,- нахмурился Ре-денс.- Неужели они что-то утаивают, сдают не все конфискованное?
Решили испытать моряков. В одной из квартир, где жил наш сотрудник, спрятали восемь бриллиантов и десять золотых червонцев. Морякам сказали, чго там живет злостный спекулянт, нужно сделать обыск. Как же мне хотелось, чтобы они принесли все восемь бриллиантов и все золото! Принесли они шесть бриллиантов и пять червонцев. Теплилась надежда: может, не все нашли? Пошли проверять: нет, тайники были пусты.
Моряков арестовали. Они и не подумали отказываться от содеянного:
- Пять рублей недодали, велика беда! Буржуи жили в свое удовольствие, из нас кровь пили, а нам и попользоваться ничем нельзя?!
Реденс, присутствовавший при допросе, взорвался:
- Попользоваться? А по какому праву? Это все нажито народом, это все народное достояние, на которое вы подняли руку. В стране голод, а вы в разгул! Революцию продали! Судить вас будет коллегия.
У меня подкосились ноги, когда я услышал приговор: расстрел. Ребята молодые - ну, ошиблись, исправятся, они же столько еще
могут сделать! Дать им срок, выйдут поумневшими! У меня подскочила температура. Изнервничавшись, я свалился в постель. Ре-денс пришел ко мне:
- Жалеешь? Кого жалеешь?! Запомни, Папанин: судья, который не способен карать, становится в конце концов сообщником преступников. Щадя преступников, вредят честным людям. Величайшая твердость и есть величайшее милосердие. Кто гладит по шерсти всех и вся, тот, кроме себя, не любит никого и ничего; кем довольны все, тот не делает ничего доброго, потому что добро невозможно без уничтожения зла. Это не мои слова. Так говорил Чернышевский.
- Ив этом,- Реденс говорил отрывисто, словно вбивал свои мысли в мою голову,- проявляется революционный гуманизм. Мы должны быть беспощадно требовательны к себе. Жалость - плохой помощник. Как мародеров, требовал расстрелять моряков начальник оперативной части Крымской ЧК Я. П. Бирзгал.
Моряков расстреляли. Когда об этом узнали в городе, авторитет ЧК стал еще выше.
А я долго не мог забыть морячков. Если бы их вовремя предостеречь... Выросший в бедности, знавший только трудовую копейку, я и представить не мог, что у золота такая ядовитая сила, перед которой не могут устоять не только самые слабые духом...
Ценностей через мои руки тогда прошло немало. Все реквизированное поступало ко мне. Опись мы вели строжайшую.
И вот из Москвы прибыла комиссия - принимать ценности. Приехали, как мне сказали, великие знатоки своего дела. Ну и заставили они меня поволноваться! Я и не предполагал, что у иных драгоценностей есть своя родословная.
Увидели они сервиз. Для меня чашки ли, тарелки ли - безразлично из чего они, было бы что из них есть. Один из проверявших всполошился:
- Это же севрский фарфор, семнадцатый век, не хватает одной чашки и салатницы.- Он буквально сверлил меня взглядом, словно думал, не украл ли их я.
- Пойдемте по зданию посмотрим, может, они и есть,- предложил я.
Из чашки, оказывается, часовой пил, а из салатницы мы сторожевого пса кормили.
Специалист только ахнул, увидев это. А сервиз, как и другие антикварные вещи, был доставлен в ЧК из домов, опечатанных после панического бегства контрреволюционной буржуазии и помещиков. Бирзгал и Реденс хорошо разбирались в этих вещах, но у них, конечно, руки не доходили до них, других забот было хоть отбавляй.
Месяц работала комиссия. Наконец меня вызвали к Землячке. Она вышла из-за стола и расцеловала меня:
- От имени партии вам благодарность за сбережение огромных ценностей.
В 1938 году на приеме в Кремле после нашего возвращения со станции "Северный полюс-1" я слышал, как Розалия Самойловнэ сказала:
- Вот кто спас и сохранил все крымские ценности.
Говорят, у каждого человека есть свой ангел-хранитель. Не знаю, у кого как, но у меня такой ангел был - Розалия Самой-ловна Землячка. Знал я ее не один десяток лет. И добрым ее отношением не злоупотреблял. Во всяком случае, лично для себя я ничего не просил у этой на редкость чуткой, отзывчивой женщины. Она прожила нелегкую жизнь, испытала и царские застенки, и тюрьмы, не раз смотрела смерти в лицо. И, сколько я ее помню, работала, не жалея сил.
Я был для Розалии Самойловны вроде крестника. Еще в 1919 году, будучи в Заднепровском отряде в бригаде бронепоездов, я выполнял постоянно партийные поручения. Тогда я в марте и написал заявление с просьбой о приеме в партию. Меня приняли на собрании, но не успели оформить партийные документы: начались ожесточенные бои, почти до осени бригада все время отступала, ведя кровопролитные сражения. Потом, уже в Киеве, около ста добровольцев (в их числе Всеволод Вишневский и я) ушли под Переяслав сдерживать наступление белогвардейцев. Когда мы вернулись в Киев, эвакуировались все учреждения - вот-вот в город должны были войти белые. Потом бригада отправилась на переформирование на Волгу, а я был переведен в бронесилы 12-й армии, где мне и выдали партбилет в январе 1920 года.
Когда началось оформление новых партийных билетов, я подробно рассказал о своем вступлении в партию в 1919 году Розалии Самойловне. Она навела справки, все сказанное мной подтвердилось, и мой партстаж был восстановлен с марта 1919 года.
Удивительным человеком была Землячка. Она не уставала заботиться о людях. Годы спустя, уже тяжело больная, Землячка нередко звонила мне по телефону:
- Сердце не жмет?
Мы были с ней сердечниками и одинаково реагировали на изменение погоды.
В 1940 году торжественно отмечалось двадцатилетие освобождения Крыма от белогвардейщины. Я, только поднявшись после инфаркта, получил приглашение приехать на торжества. Об этом узнала Розалия Самойловна. Не представляю, когда она успела переговорить с врачами, но в Крым полетела телеграмма:
"Симферополь. Секретарю обкома партии Булатову.
Ввиду тяжелого состояния здоровья Папанина Ивана Дмитриевича, находящегося на излечении, Совнарком Союза категорически возражает против его поездки в Симферополь для участия в торжествах двадцатилетия освобождения Крыма от белогвардейцев. Прошу передать мое сердечное поздравление со славной годовщиной.
Зампредсовнаркома Союза ССР - Землячка".
Мы с ней периодически встречались не только во время работы, но и, к сожалению, в больнице.
До сих пор жалею, что не записал рассказы Землячки о ее беседах с Лениным.
Во время Великой Отечественной войны Розалия Самойловна возглавляла организацию госпитального дела и отдавала ему всю душу. Если наша госпитальная служба оказалась на высоте, в этом немалая заслуга Розалии Самойловны. Раненых было в иные периоды - она мне рассказывала - десятки тысяч. Землячка добивалась, чтобы человек не только выжил, но и вернулся в строй, чтобы не стал калекой.
Такой была удивительная женщина, чей прах покоится в Кремлевской стене.
Служба в ЧК была для меня серьезной школой, научила и лучше разбираться в людях, и не рубить сплеча, когда речь шла о судьбе человека.
Царскими законами мы, естественно, пользоваться не могли, новые молодая республика только еще создавала. При определении меры виновности того или иного арестованного следователю приходилось полагаться на свою революционную сознательность.
А следователи, что естественно, были разные. Одни дотошные, объективные, стремившиеся во что бы то ни стало доискаться до истины, разобраться, что же произошло. Другие верили больше бумажкам, чем людям, судили прямолинейно: раз белогвардеец - расстрелять как врага Советской власти. Но таких было немного. Большинство старалось разобраться, прежде чем вершить строгий суд.
Как комендант Крымской ЧК, я ознакомился с делами, которые вел один из следователей. Чуть ли не на каждом стояла резолюция: "Расстрелять". Признавал этот следователь лишь два цвета - черный и белый, полутонов не различал. Врагов, настоящих, закоренелых, достойных смертной кары, было от силы десять, остальные попали в ЧК по недоразумению. Я пошел к Реденсу и показал просмотренные дела.
Реденс обычно не демонстрировал своих чувств. А тут, вчитываясь в бумаги, почернел. У Реденса в этот момент сидел и Вих-ман - председатель Крымской ЧК. Тот, просматривая дела, тоже ни слова не сказал, я только видел, как у него на скулах перекатывались желваки.
