С. Шумов - Тевтонский орден. Крах крестового нашествия на Русь
Между тем христианская цивилизация надвигается уже на них со всех сторон — медленно, но неудержимо. Скандинавский государства становятся христианскими с XI века. В XII веке общими усилиями маркграфов бранденбургских, герцогов саксонских и королей датских христианство утверждается в Бранденбурге, Мекленбурге и Померании, а Померанская область — соседка Пруссии: их разделяет одна Висла. Польша, примыкавшая к Пруссии с юга, давно уже приняла крещение. Наконец, в Ливонии Альбрехт Буксгевлен, этот епископ и рыцарь, отвоевал у язычников свое рижское епископство и основал орден Меченосцев, атрибутами которого были шпага и крест на белой мантии.[10] Как же тут было Пруссии сохранить свою независимость и свою религию? Никакому народу нельзя безнаказанно так резко отличаться от своих соседей. Цивилизация, т.е. сумма идей, принятых большинством народов данной области в данную эпоху касательно отношение человека к Богу, форм правление и общественного устройства, не отличается терпимостью по отношению к диссидентам, будут ли то отдельные лица или целые народы. Она постоянно стремится подавить всякое индивидуальное сопротивление в среде отдельной нации и привести к общему уровню слишком самобытные племена. Быстрое в эпохи быстрого обращение идей дело ее в средние века шло медленно, но не останавливалось. Она двигалась тогда с запада на восток: с родины своей, Италии и Франции, она проникла в Германию, в северные страны, в Польшу и на отдаленные берега Балтийского моря, так что в XIII в. Пруссия была уже охвачена ею со всех сторон и являлась исключением, которое дольше не могло быть терпимо.
В начале XIII ст. сделана была новая попытка обращение пруссов. Монах Христиан, выйдя из померанского монастыря Оливы, этого христианского аванпоста, расположенного всего в нескольких верстах от языческой земли, перешел Вислу и построил на правом ее берегу несколько церквей. Этого было довольно, чтобы папа принял всю страну под покровительство св. Петра и Павла и поставил Христиана епископом Пруссии. Но новую епархию нужно было еще завоевать, и, чтобы доставить епископу солдат, папа велел проповедывать крестовый поход против северных сарацинов. Прежний крестоносный пыл уже стих к этому времени, и рыцари не раз уже успели показать, что им больше нравятся крестовые походы поближе. Хотя папы и жалели об этом, но им волей неволей приходилось соображаться с условиями времени и так же щедро давать индульгенции бургундским рыцарям-крестоносцам, шедшим на Альбигойцев, или саксонским рыцарям, поднявшим крест против пруссов, как прежде Готфриду Бульонскому или Фридриху Барбароссе. «Путь недлинен и нетруден», говорили проповедники альбигойских походов, а «добыча богата». Также говорили и проповедники крестового похода против пруссов.
Несколько ополчений ходили против северных сарацинов, но походы эти ни к чему не приводили: крестоносцы являлись, жгли и грабили все, что встречали на пути, и затем удалялись, предоставляя христианские церкви мести доведенных до отчаяние пруссов. В 1224 г. дикари избивают христиан, разрушают церкви и переходят за Вислу, чтобы сжечь монастырь Оливу, и за Древенцу, чтобы грабить Польшу. Польское королевство было тогда разделено между двумя сыновьями короля Казимира; один из них, Конрад, владел Мазовией и, как сосед Пруссии, должен был вынести на себе всю тяжесть самой ужасной из войн, какие только Польше приходилось против нее вести. Не полагаясь более на не правильную и опасную помощь со стороны приходивших издалека крестоносцев, он вспомнил, что епископ ливонский, основав у себя рыцарский орден, получил таким образом в свое распоряжение постоянную крестоносную армию, и послал просить помощи у гроссмейстера тевтонских рыцарей.
Призвание немецких рыцарей польским князем было событием чрезвычайной важности в истории Польши. На этой стране, очевидно, лежала обязанность передать христианство народам по Одеру и Висле, да чтобы и самой ей можно было прожить сполна свой век, в своих естественных пределах, между Богемскими горами и морем, Польша должна была крепко держать в руках Силезию и Померанию и отнюдь не допускать немцев утвердиться в Пруссии, как в крепости, среди славяно-финского население. Но Польша ни в один из моментов своей историй не делала того, что ей нужно было бы делать. В средние века у нее есть свои часы величие и блеска; но у нее никогда не хватало терпение ни на то, чтобы научиться управлять собою, ни на то, чтобы держаться долго одного плана в своих завоевательных стремлениях. Ее феодальная конница, стоявшая лагерем на открытой всем ветрам равнин между Вислой и Одером, то и дело вылетает из своих пределов и носится то на Эльбу, то на Днепр, то на Двину. Но гораздо лучше было бы, если бы она вместо этого сосредоточила все свои силы на покорении одной Пруссии: ибо тот день, когда Конрад Мазовецкий, признавая свое бессилие, призвал тевтонских рыцарей против Пруссии, подготовил падение Польши.
Гроссмейстер, к которому обратился Конрад, был Герман фон-Зальца, искуснейший политик XIII ст., без участие которого не обходилось ни одно крупное событие. В эту эпоху беспощадной борьбы между Империей и папством, когда две главы христианского мира так жестоко ненавидели друг друга, когда папа отлучал императора, а император низлагал папу, когда и тот и другой не щадили оскорблений, сравнивая своего противника то с Антихристом, то с самыми гнусными апокалипсическими тварями, Герман сумел остаться не только другом, но даже доверенным человеком и Фридриха, и Григория IX. Такого человека всегда опасно приглашать к участию в каком-нибудь политическом предприятии из-за доли в выгодах: он всегда постарается щедрой рукой отмерить себе эту долю; иначе на что же бы ему была его ловкость? Конрад Мазовецкий и Христиан Оливский надеялись, без сомнение, что тевтонские рыцари за свои услуги удовольствуются уступкой им какого-нибудь клочка земли, который можно будет при случае у них и отобрать; но вскоре они заметили, что ошиблись в расчете. Конрад предлагал ордену Кульмскую область, между Осой и Древенцой. Она была предметом вечного спора между поляками и пруссами, и ее тогда нужно было еще завоевать. Герман ее принимает, но просит императора, чтобы он дал свое разрешение на принятие этого дара, да кстати прибавил к нему и всю Пруссию. Император, в качестве владыки мира, уступает гроссмейстеру и его преемникам исконное право империи на горы, равнины, реки, леса и море in partibus Prussiae. Затем Герман просит согласия папы, и папа, в свою очередь, не только отдает ему эту землю, на которую, по его мнению, никто не имел до сих пор права, кроме Бога, но при этом еще снова приказывает проповедывать крестовый поход против неверных, повелевая рыцарям поднять на пруссов священное оружие и поражать их обеими руками до полного покорение всей их страны, а князьям — всячески помогать ордену. После первых побед папа снова объявит Пруссию собственностью св. Петра и снова передаст ее ордену «в полную и ничем неограниченную собственность», угрожая всякому, кто осмелится посягнуть на это владение, «гневом Всемогущего и Его апостолов св. Петра и Павла».[11]
В 1230 г. все приготовления были окончены, и война началась. Когда пруссы в первый раз увидели в рядах поляков этих всадников, одетых в длинные белые плащи, на которых резко выделялся черный крест, они спросили у одного из пленников, что это за люди и откуда они пришли. Пленник, — рассказывает Петр Дюсбургский, — отвечал: «Это набожные и храбрые рыцари, посланные из Германии владыкою нашим, папой, сражаться с вами до тех пор, пока ваши непокорные головы не склонятся перед нашей святой церковью». Пруссы много смеялись над притязаниями этого владыки-папы. Рыцари были не так веселы. Гроссмейстер, посылая Германа Бальке, которого он облек званием «Магистра Пруссии», сражаться с язычниками, сказал ему: «Будь смел и тверд, ибо ты ведешь сыновей Израиля, т.е. твоих братьев, в землю обетованную. Бог да будет с тобой!» Но печальной показалась эта обетованная земля рыцарям, когда они увидели ее в первый раз из одного замка, расположенного на левом берегу Вислы, недалеко от Торна; замок этот носил звучное имя Vogelsang (пение птиц).
«Стоя маленьким отрядом перед бесчисленным множеством врагов, они пели песнь скорби, ибо они покинули дорогую родину, землю мирную и плодородную, и шли в страну ужаса, в обширную пустыню, где бушевала страшная война».
Эта страшная война продолжалась 53 года. В наш план отнюдь не входит излагать ее историю во всех подробностях. Надо при этом заметить, что это было бы очень нелегкой задачей, с которой сами немцы не успели еще справиться. В своем замечательном издании Scriptores rerum prussicarum они дают, правда, все дошедшие до нас свидетельства об этом крупном событии. Но, к несчастно, самый полный, толковый и обстоятельный из старых историков Пруссии, Петр Дюсбургский, жил веком позже описываемых им событий; притом же он был священник и член ордена, и это отразилось не только в его пристрастном отношении к рыцарям, но и в самом взгляде его на смысл всей борьбы: верный узкоцерковному духу, он видит в ней только святое предприятие Божиих воинов против неверных. Его легенды прекрасны, и так как чудесное не может более вводить нас в заблуждение, то мы их охотно ему прощаем; но он не церемонится и с фактами, раздувая одни и совсем обходя другие, если они для него неудобны; он преувеличивает на каждой странице число крестоносцев и язычников и, благодаря всему этому, дает совсем неверную картину завоевания Пруссии. С другой стороны, он увлекает своими достоинствами, легкостью, занимательностью и, можно даже сказать, прелестью своего изложение. Вот почему даже современные немецкие историки подчиняются его авторитету, и завоевание, в их рассказах, представляется нам великой драмой в несколько актов, в которой громадные силы сталкиваются одни с другими в гигантской борьбе. Они сообщают этой истории колорит прекрасной и мрачной поэзии севера, с восторгом рассказывая об этих зимних походах, когда лед трещал под копытами рыцарских лошадей, и вносят сюда тот мистический патриотизм, который заставляет их восхищаться всем немецким, даже немецкой грубостью и жестокостью, так как они видят в немце орудие какой-то сверхъестественной силы, какого-то особого Провидение, специально покровительствующего немцам, но не безразличного и для остального мира, ибо всей вселенной суждено быть преобразованной силою немецкого гения.
