Игорь Курукин - Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735)
Получив известие о вступлении русской армии в персидские владения, Вахтанг VI с двадцати-тридцатитысячным войском 22 сентября соединился у Гянджи с восьмитысячным отрядом армянского католикоса Гандзасара Исайи (Есаи Хасан Джалаляна). Предводители грузино-армянского войска предполагали, что после объединения с русскими они смогут овладеть «всеми землями до Еривана и… взять самый Еривань»{160}.
Судя по всему, Вахтанг ожидал, что русские войска двинутся к нему и далее на запад. До него не дошло письмо Петра от 3 августа, в котором тот предлагал союзнику «поиск учинить» над Хаджи-Даудом или идти на соединение с сусской армией «между Дербени и Баки». Точными сведениями о местонахождении русских грузинский царь не располагал и в письме к Туркистанову от 4 октября сетовал: «Мы ныне в Ганджу… пришли и уже третьего человека к вам посылаем… А мы по сие время здесь стоим и не знаем, что делать, буде назад возвратиться, как возвратиться, буде же стоять, у чего стоять, По сие время никакова известия от вас не имеем». Петру же он писал, что идти к Шемахе не может, поскольку боится нападения своего противника — «кахетского хана», но надеется на приход царских войск и совместные действия по овладению землями до самого Еревана{161}.
Совместные военные действия требовали четкой координации, однако прямой «коммуникации» между Гянджой и русским лагерем не было — гонцы добирались по территориям, подчиненным враждебным местным владетелям. Обходной же маршрут через Кавказский хребет и Кабарду занимал месяц, поэтому известие о походе Вахтанга к Гяндже Петр получил от посланца Туркистанова только 19 сентября, когда на обратном пути подходил с армией к Сулаку{162}.
Возможно, Вахтанг боялся отдаляться от собственных владений, которым угрожали турки и соседний «кахетинский хан» Константин (он же Мухаммед кули-хан) — или, как заявил сын царя, Вахушти, медлил, «чтоб вывесть себя из сомнения у бусурманов», то есть опасался откровенно перейти на сторону России, ведь шах только что назначил его тебризским беглербегом и приказал «иттить войною на лезгов» (восставших лезгин){163}. Но и Петр не смог двинуться ему навстречу — желаемого «случения» союзников так и не произошло.
Победное отступление
Вышедшие из Дербента войска стали лагерем на берегу реки Рубаса (Миликента). Но в это время успехи сменились неприятностями. Спешно построенные корабли оказались «ненадежными»; многие из них «потекли», поскольку «конопать от погоды выбило», и их приходилось разбирать; такой приказ генерал-адмирал Ф.М. Апраксин отдал капитану фон Вердену 4 августа 1722 года{164}. О низком качестве ластовых судов сам Петр писал 5 августа из аграханского лагеря корабельному мастеру Филиппу Пальчикову{165}. 27-28 августа 13 груженных мукой судов из эскадры Вердена разбило штормом недалеко от Дербента. Судя по данным Кабинета, потери не были катастрофическими: из находившихся на судах 6384 кулей удалось спасти 5289, хотя и в подмокшем виде{166}. Хуже было то, что армия лишилась поддержки флота с моря. На состоявшемся военном совете только бригадир И.Ф. Барятинский и Дмитрий Кантемир выступили за осаду Баку. Остальные единодушно советовали остановить поход и только по прибытии эскадры капитана Ф. Вильбоа с провиантом «дойтить до Низовой всей армеи и до Баки»{167}.
Сохранившийся автограф поданного генерал-адмиралу Апраксину мнения Петра показывает, что царь 29 августа уже примирился с мыслью о «будущей кампании» на следующий год, но еще надеялся дойти с армией до Низовой пристани и занять Баку, отправив туда десант на кораблях; таким образом, о Шемахе и даже устье Куры речь уже не шла{168}.
Однако 17 кораблей Вильбоа, следовавшие из Астрахани, в первых числах сентября были застигнуты непогодой у Аграханского полуострова; одни суда были разбиты; другие дали течь, и экипажам пришлось выбросить их на берег; удалось спасти только часть провианта, а корабли пришлось пустить на дрова{169}. По получении 5 сентября этого известия невозможность дальнейшего похода стала очевидной, тем более что прибывший из Баку на шняве «Святая Екатерина» Осип Лунин доложил, что местные власти его в город не пустили и принять русский гарнизон отказались{170}. Вполне вероятно, что такой ответ Лунину дала «партия» бакинского султана Мухаммед-Гуссейна, ориентированная на сближение с Дауд-беком{171}. Врученного ему властями Баку письма нам обнаружить не удалось, но оно было признано обидным и «посмеятельным»; впоследствии русское командование попомнит бакинцам это оскорбление.
Выгруженного на берег и наличного продовольствия в полках имелось на месяц, а подвезти новые запасы было не на чем. Кроме того, кавалерия продолжала терять лошадей от жары и бескормицы, а непривычный климат вызвал болезни у солдат: по рапортам от 4-5 сентября, у И.И. Дмитриева-Мамонова имелось 296 больных из 2112 человек, а у А.И. Румянцева — 296 из 2271. Данных об общем количестве умерших подобные документы не содержат; но последующие рапорты от 13 сентября сообщают о смерти в день подачи четырех солдат у Дмитриева-Мамонова и пяти у Румянцева и о «прибавлении» больных — соответственно 12 и 14 человек{172}. Объявленный перед выступлением приказ разъяснял, «чего надлежит остерегаться в сих жарких краях»: дынь, слив, шелковицы и винограда, от которых начинаются «тотчас же кровавой понос и протчие смертные болезни», но едва ли служивые строго следовали ему.
В лагере на реке Рубасе — крайней южной точке похода 1722 года — Петр выдал жалованную грамоту жителям Дербента (и отдельно — наибу Имам кули-беку с пожалованием ему своего портрета «с алмазами» и тысячи червонных) о содержании их в «милости» и «защите» и о свободном «отправлении купечества». В срочно построенных с юга и с севера от города укреплениях и в самом Дербенте были оставлены гарнизоны, а главные силы армии 6 сентября 1722 года повернули обратно вслед за императором, выехавшим днем раньше. Отбывая из Дербента, хозяйственный Петр распорядился охранять «Хаджи Аслан-бека огород, в котором мы ныне стояли», и оставил там «мастера» — разводить виноград{173}.
Отход стал сигналом для всех недовольных появлением русских и показал, как быстро может меняться ситуация на Кавказе, где только что горские предводители «все вели смирно» и демонстрировали «приятность». 20 сентября комендант Дербента Андрей Юнгер доложил, что воины Хаджи-Дауда, уцмия, казикумухского Сурхай-хана и утемышского султана захватили русский редут на реке Орта-Буган (в шестидесяти верстах от Дербента) «и люди караулные от неприятеля побиты». По сведениям дербентского наиба, трехдневный штурм обошелся нападавшим в 400 погибших, но из гарнизона в 128 солдат и шесть казаков спаслись в камышах лишь три человека{174}.19 и 21 сентября горцы штурмовали «транжамент» у реки Рубаса; нападение было отбито, но в укреплении обвалилась стена, и гарнизон пришлось вывести в город. В октябре сам Хаджи-Дауд подходил к стенам Дербента, под которыми несколько дней вел перестрелку, но штурмовать не решился и отступил{175}.
Генерал-майор Кропотов доложил, что воины Султан Махмуда и уцмия напали на его арьергард под Буйнакском. Дороги стали настолько опасными, что командир аграханского укрепления полковник Маслов получил 28 августа приказ не посылать никого к армии, поскольку «проехать землею от горских народов невозможно»; в его «транжаменте» скопились курьеры с бумагами из Сената, Коллегии иностранных дел и других учреждений{176}. О тех же опасностях сделал запись в дневнике служащий Генеральной канцелярии гетманской Украины Николай Ханенко: сам шамхал 24 августа 1722 года «объявил нам, что сухим путем к Дербене проехать невозможно для татар противных товлинцев и слимчевцов, все дороги заступивших». Ханенко, посланному с известием о смерти гетмана Скоропадского, удалось не без приключений добраться до ставки Петра под Дербентом только на курьерском судне: «Противный ветер зиюйд встал, которий не толко ехать, но и реидовать за превеликими волнами нам не допустил, але назад судно погнал, и прибил против Тарков, где о килко верст од черней, замеривши лотом глубини, кинулисьмо на якорь о 5 сажень в глубь. И тут чрез целий сей день як гори волни на судно наше были, отчего не тилко в страх великий, но и в болезнь многие, отчаеваючись жития своего, пришлисмо барзе и, когда ночь наступала, коло судна зась при том великом штурме многие тулене, то есть небы собаки морские, плавали»{177}.
Даже когда нападений не было, отступающие войска должны были держаться настороже. «Посол из Дербента принес известие, что султан Махмуд в союзе с персидским усмием набрал 20 тысяч человек и задумал на нас напасть ночью, из-за чего мы целую холодную ночь до другого дня оставались под ружьем, потому что неприятель все время шнырял у нас перед глазами. Несмотря на это, мы поднялись и прошли еще 12 верст, встречая беспрестанно неприятеля, который старался несколько раз во время пути напасть на нас, но при нашем приближении каждый раз убегал, но часто оставаясь вблизи нас, и взял в плен 2-х казаков, а мы взяли 3-х татар. Еще одна бессонная ночь, ночные стычки, несколько сот отравившихся лошадей. 14-го мы прошли 24 версты, и неприятель постоянно был перед глазами. Еще одна бессонная ночь. Армия сделалась негодной к службе. Несмотря на слабость, мы прошли 25 верст до Тарку. Отсюда были посланы два трубача (в том числе «трубач его величества» Брант. — И. К.) и два казака, чтобы известить шамхала о нашем прибытии, которых мы при въезде в город нашли мертвыми. Их платья и лошади были найдены у семи дагестанцев принадлежавших Тарку, которых мы поймали и в присутствии шамхала и жителей города четвертовали, и куски их тел для примера повесили на возвышенных местах. Государь упрекал шамхала как в убийстве “послов”, так и по поводу его мошеннического соединения с его врагами во вред армии. Этот шамхал уверял государя, что касательно этого он не виноват, а его брат и двое сыновей во главе <неприятельского> корпуса были поставлены по злонамерению народа и действовали против него» — таким запомнил этот переход капитан Брюс{178}. После похода в плену у горцев оказались 12 солдат. Кроме них, у «шевхалских людей» и узденей в 1723 году находились еще 144 русских, захваченных или проданных ранее{179}.
