Казимир Валишевский - «ПЕТР ВЕЛИКИЙ, Историческое исследование
– Кто это? - спрашивает он у спутников. Ему объясняют по мерс возможности обязанности Бессера.
– Хорошо, пускай приведет ко мне девку.
Сознаюсь, что анекдот, хотя приведенный историком серьезным и вовсе не недоброжелательным, может показаться подозрительным. Многочисленность подобных выходок, повторяемых легендой, не оставляет никакого сомнения относительно общего получаемого отсюда впечатления. Ясно, что будущий преобразователь оставался пока еще молодым дикарем. На следующий день он виделся с курфюрстом, беседовал с ним на плохом немецком языке, усиленно пил венгерское вино, но отказывался от посещения курфюрста: он снова превратился в Петра Михайлова. Потом спохватился и приготовил прием, по его мнению великолепный, сопровождаемый фейерверком собственного изготовления. В последнюю минуту курфюрст прислал свое извинение. Горе вестникам, сообщившим такую досадную новость, двум знатным сановникам,
графу фон Крейзену и судье фон Шлакену! Петр сидел за столом в обществе Лефорта и одного из шутов. Лефорт держал трубку в дубах.- Царь, по-видимому, пьяный, в порыве нежности, по временам наклонялся к своему любимцу и обнимал его. Он пригласил посланных сесть рядом с собою за стол» потом вдруг, ударив кулаком по столу: «Курфюрст славный, но его советники черта. Gehe! Gehe! (Пошли вон..,) Он вскочил, схватил одного из бранденбуржцев за шиворот и вытолкнул за дверь: «Gehe! Gehe!»
Когда он выходил на прогулку в Кенигсберге в качестве простого туриста, все разбегались в разные стороны, чтобы не испытать на себе его остроумия, богатого не особенно приятными выходками. Повстречавшись с придворной дамой, он остановил ее резким движением руки и раскатом своего громового голоса: «Halt!» Он взял часы, замеченные у нее на корсаже, посмотрел который час, и пошел дальше.
Курфюрст высказывал полную готовность радушно встретить своего гостя и приготовить ему пышный прием; его любви к церемониалу и блеску льстило присутствие такого необычайного посольства, и он имел надежду на заключение оборонительного союза против Швеции. Стоило ему это полтораста тысяч талеров: зря выброшенные деньги! Петр уклонялся от разговоров, выслушивая их рассеянно, далеко блуждая мыслями. В вопросах политических его внимание, или вернее, внимание его советников, было поглощено делами польскими, где смерть Собесского выдвинула две соперничавшие кандидатуры: курфюрста Саксонского и принца де Конти. Петр держал сторону Августа, против его конкурента, т. е. против Франции, союзницы Турции. Переписываясь из Кенигсберга с польскими вельможами, он выражал решительное намерение принять участие в борьбе. Армия под предводительством Ромодановского двинется к границам Лифлян-дии. Он уже грозил!
Посольство задержалось в Кенигсберге в ожидании событий, чем Петр воспользовался, чтобы удовлетворить свое настойчивое любопытство, ненасытную потребность знаний; Иногда ему приходили очень странные фантазии, вроде желания присутствовать при казни посредством колесования, ка+ кую он мечтал, по-видимому, включить в уголовное судопроизводство своей страны, чтобы внести разнообразие в его репертуар. Перед ним извинились отсутствием в настоящую минуту преступника, заслужившего подобную кару. Он уди-вился: что за нежность с осужденным на смерть! Почему не
хотят воспользоваться кем-нибудь из его свиты? Однако в то же время он занимался с фельдцейхмейстером Штернфсльдом и через несколько недель получил от него формальный диплом, которому однако напрасно придавали слишком большое значение. Три года спустя во время пребывания Петра в замке Бир'зэ, в Лифляндии, вместе с королем польским, оба государя, одинаковые поклонники оригинальности, развлекались стрельбою в цель из пушек. Август попал два раза, а Петр ни одного.
Молодой царь в это время уже был тем странным человеком, с которым два года спустя предстояло познакомиться европейскому миру, где он надолго оставил по себе удивление и страх:, невероятно деятельным, подвижным, предприимчивым, обыкновенно веселым, полным неистощимой живости и шутливости, даже добродушия, с неожиданными припадками раздражения, внезапными взрывами гнева, приступами ярости или тоски; гениальным и причудливым, беспокойным и беспокоящим других. Однажды во время ужина у курфюрста в низкой зале с мраморным полом один из слуг уронил тарелку. Моментально Петр с диким видом, свирепым лицом,, обнажает шпагу и принимается наносить удары, которые по счастью никого не ранят. Успокоившись, он настойчиво требует наказания виновного. От него удается отделаться только приказав отстегать плстыо в его присутствии какого-то беднягу, провинившегося в другом проступке..
В первых числах июля, когда Август по-видимому окончательно взял верх в Польше, посольство двинулось в дальнейший путь. Вена была его заранее намеченной целью, так как имелось в виду начало переговоров о союзном договоре; но царский посланник Нефимов пожелал взять инициативу на себя или по крайней мере поддержать такую видимость, Союз оборонительный и наступательный, по его словам, был готов. С другой стороны, Лефорт настаивал на путешествии прямо в Голландию, хотя его весьма умеренное рвение кальвиниста тут было не при чем, как то предполагали. Вообще случаи гораздо более руководил планом путешествия, чем это принято думать, и даже общим направлением, приданном ему обстоятельствами.
Странно, что по пути в Голландию Петр не остановился в Берлине. Он только проехал через город. Будущая столица великого Фридриха показалась ему не заслуживающей особого внимания. Ему удалось в другом месте встретиться со всем, что целая Пруссия могла бы ему представить наиболее привлекательного, - познакомиться в то же время с Германией просвещенной и образованной в ее самом пленительном проявлении. Курфюрстина Бранденбургская, будущая королева, София-Шарлотта Прусская, не сопровождала мужа в Кенигсберг, она воспользовалась его отсутствием, чтобы посетить свою мать, курфюрстину Софию Ганноверскую. Однако прибытие еще несколько сказочного государя из таинственной Московии не оставило ее вполне равнодушной. Мать и дочь считались одними из наиболее образованных женщин своей эпохи. Предназначавшаяся прежде в невесты принцу французского королевского дома, София-Шарлотта два года провела в Версале. Она сохранила характер француженки. Двадцати девяти лет от роду, в данную минуту она считалась самой красивой и остроумной женщиной своей страны. Ее интимный кружок являлся умственным центром. Лейбниц принадлежал к нему н передал ей тот горячий интерес, какой возбудило лично в нем событие, взволновавшее Кенигсберг, открывая перед ее подвижным умом новые горизонты, целую программу занятий по этнографии, лингвистике, археологии, - целый план обширных научных исследований, для исполнения которого, при" помощи московского государя, роль величайшего ученого Германии казалась уже предначертанной. Он уже изучал язык и историю страны. Раньше он указывал на Польшу, как на природный оплот христианства против варваров всякого происхождения, турок или русских. Теперь эти слова, были позабыты,. Петр, может быть, и оставался варваром, но варваром с великим будущим, и Лейбниц радовался тому, хотя л причислял его к одному разряду с Кам-Кн-Амалогдо-Ганом, китайским императором, и с Ясок-Аджам-Нугбадом, королем абиссинским, его современниками, тоже по-видимому замышлявшими великие дела. София-Шарлотта приказала присылать себе подробные отчеты относительно пребывания царя в Кенигсберге. Они не внушили ей особенно выгодного представления о степени культурности и воспитанности, какие можно было ожидать встретить у высочайшего путешественника; но не уменьшили ее желания его увидать. По этому поводу она вела деятельную переписку с министром Фуксом; в мае 1697 г. она писала ему: «Мне бы хотелось, чтобы его убедили проехать здесь, не для того чтобы посмотреть, а чтобы показаться, и мы с удовольствием употребили бы то, что тратится на редких зверей, для такого случая». II месяц спустя: «Хотя я враг нечистоплотности, но на:)тот раз любопытство берет верх.
Заинтересованный в свою очередь, увлекаемый без сомнения воспоминаниями, оставшимися от любезных слободских немок, Петр охотно согласился на встречу, состоявшуюся в Коппенбрюгге, в великом герцогстве Целль, резиденции герцога брауншвейгекого. Молодой государь сначала испугался множества встретивших его здесь лиц, так как обе курфюрстины забыли его предупредить, что пригласили всех членов своего семейства. Он сделал вид, что хочет избежать свидания, поспешно покинул селение, и пришлось целый час его уговаривать, чтобы убедить вернуться. Наконец он появился в замке, но на приветствие, с каким обратились к нему курфюрстины, отвечал только жестами, закрывая себе лицо руками и повторяя: «Ich kann nicht sprechen»…1 - дикость, а также природная застенчивость, в чем я убежден и что подтверждается дальнейшим свиданием, так как молодой государь вскоре стряхнул с себя смущение и довольно быстро приручился. За ужином он еще проявлял некоторую неловкость, сделал несколько промахов, не знал, куда девать салфетку, употребление которой ему было неизвестно, и ел неопрятно. Он заставил все общество просидеть четыре часа за столом и пить, каждый раз вставая, бесконечное количество тостов за его здоровье; но несмотря на это, все-таки не произвел дурного впечатления, Он казался простым; при ясном природном уме, быстро отвечал на предлагаемые ему вопросы и без затруднения поддерживал какой угодно длинный завязавшийся разговор. У него спрашивали, любит ли он охоту, и он отвечал, показывая свои руки рабочего, покрытия мозолями, что ему некогда охотиться! После ужина он согласился танцевать, попросив предварительно обеих принцесс показать ему пример. Он хотел надеть перчатки, но их не оказалось в его багаже. Его спутники принимали корсеты со вставленными костями своих дам за их природное тело и громко делали "замечания, что у немецких женщин чертовски жесткие спины. Он призвал одного из шутов, но видя, что обществу не нравятся его нелепые дурачества, вооружился огромной метлой и выгнал его вон. Но опять-таки, в общем, он очаровывал больше, чем поражал. Это был любезный дикарь. Даже более того. «Это», пишет курфюрстина-мать, «человек совершенно необыкновенный, Невозможно его описать и даже составить себе какое-нибудь представление о нем, не видав его». Четыре часа, проведенные за ужином, не показались долгими пи матери, ни дочери; обе просидели бы еще дольше, «не испытывая ни минуты скуки». Отдавая отчет Фуксу в своих впечатлениях, дочь заканчивает свое письмо фразой, недоговоренной и весьма многозначительной: «Ну(довольно вам надоедать; но право не знаю, что делать; мне доставляет удовольствие говорить про царя, и если бы я верила самой себе, я бы вам сказала еще больше, я… Остаюсь расположенной к вам и готовой к услугам».
