Шарль Монтескье - Размышления о причинах величия и падения римлян

Я нахожу несколько причин духа рабства, господствовавшего тогда в сенате. После победы Цезаря над республиканской партией и друзья, и враги его в сенате одинаково содействовали уничтожению всех законных ограничений его власти и присуждению ему чрезмерных почестей: одни стремились приобрести его расположение, другие — сделать его ненавистным. По словам Диона, некоторые дошли до того, что предложили разрешить ему обладать всеми женщинами, которые ему понравятся. Это привело к тому, что он не остерегался сената и был там убит. Но это имело своим результатом также и то, что при следующих императорах не было такой лести, которая осталась бы без примера и могла вызвать возмущение.

До установления в Риме единовластия первые люди в нем обладали колоссальными богатствами, которые они приобрели самыми различными путями. Но они их лишились почти совсем при императорах; сенаторы не имели больше тех крупных клиентов, которые щедро наделяли их богатствами. Когда по провинциям были назначены прокураторы, которые по своей должности равнялись приблизительно нашим интендантам,

то вес их доходы поступали к императору. Между тем, хотя источники доходов у них были отняты, сенаторы продолжали вести прежний образ жизни и расходовали значительные суммы денег, которые они могли получить только по милости императора.

Август отнял у народа право издавать законы и судить за государственные преступления; но он оставил ему — или делал вид, что оставил, — право выбирать магистратов. Тиберий, опасавшийся собраний столь многочисленного народа, отнял у него эту привилегию и передал ее сенату, т. е. себе самому. Однако трудно поверить, до какой низости довело вельмож падение власти народа. Когда народ раздавал важные должности, магистраты, домогавшиеся их, совершали много подлостей; однако их прикрывала известная пышность, поскольку магистраты устраивали для народа игры и пиры или же раздавали народу деньги и хлеб. Хотя мотивы были низменные, но средства носили в известной степени благородный вид, ибо вельможе всегда подобает добиваться благосклонности народа посредством щедрых раздач. Но когда парод ничего не мог давать, а государь располагал всеми должностями от имени сената, то их стали просить и получать недостойными путями; необходимыми средствами достижения их стали лесть, подлость, преступления.

Между тем нельзя сказать, что Тиберий хотел унизить сенат. Он больше всего жаловался на склонность этого учреждения отдаваться в рабство; в течение всей своей жизни он не переставал обнаруживать свое отвращение к такому поведению, но, подобно большинству людей, он желал соединить противоположное. Его общая политика не находилась в согласии с его личными склонностями. Он желал бы иметь свободный сенат, способный внушать уважение к его правлению; но в то же время он желал бы иметь сенат, готовый в любой момент рассеять все его опасения, удовлетворить его зависть и его ненависть. В последнем счете государственный деятель всегда уступал в нем частному человеку.

Мы говорили, что народ добился когда-то от патрициев права назначать своих магистратов, которые должны были защищать его от оскорблений и несправедливостей. Они были объявлены священными и неприкосновенными, дабы они могли отправлять беспрепятственно свою должность. Было установлено, что всякий, кто оскорбит трибуна делом или словом, немедленно подвергнется смертной казни. Но императоры были облечены трибунской властью и получили соответствующие привилегии. На этом основании было казнено столько людей, что доносчики могли совершенно спокойно заниматься своим ремеслом. Так как обвинение в оскорблении величества могло быть распространено на кого угодно, то доносчики, как говорит Плиний21, могли обвинять в этом преступлении любого человека, которому нельзя было приписать никакого преступления.

Я думаю, однако, что некоторые из этих обвинений вовсе не были такими нелепыми, какими они кажутся нам теперь. Я не могу себе представить, чтобы Тиберий заставил обвинять человека в том, что он продал вместе со своим домом статую императора, чтобы Домициан велел осудить на смерть женщину за то, что она разделась перед его изображением, а гражданина — за то, что на стенах его комнаты было описание всей земли, представленное живописью, если бы эти поступки вызывали в умах римлян такие же представления, как и теперь. Я думаю, это было отчасти вызвано переменой римского правительства, когда стало казаться важным то, что для нас не имеет никакого значения. Я так заключаю из того, что мы ныне видим нацию, которую никто не заподозрит в тирании, где, однако, запрещено выпивать за здоровье некоторой особы.

Я не должен пропустить ничего, что может послужить к познанию духа римского парода. Этот народ так привык повиноваться и считать, что все его благополучие зависит от его владык, что, когда умер Германик, он выражал свою печаль, сожаление и отчаяние с такой силой, какой мы не находим у нас. Историки описывают, какую великую, долгую и необузданную скорбь народ обнаруживал при этом несчастье; она не была притворной, ибо целый народ не прикидывается, не льстит, не обманывает.

Римский народ, не принимавший больше участия в правлении, состоявший почти исключительно из вольноотпущенников и из людей, не запятых ремеслом, живших на счет государственной казны, чувствовал лишь свое бессилие. Он сокрушался подобно детям и женщинам, которые, чувствуя свою слабость, впадают в отчаяние; он был в плохом состоянии; он боялся за жизнь Германика, на которого возложил все свои надежды; и когда тот был у него похищен, он впал в отчаяние.

Больше всех опасаются несчастий те, кто мог бы быть спокойным ввиду крайней бедности, и должен был бы сказать вместе с Андромахой: «дай бог, чтобы я боялась». В Неаполе сейчас живет 50 тысяч человек, питающихся только зеленью и одетых в лохмотья. Но эти самые несчастные люди па земле впадают в ужасное уныние при малейшем дыме на Везувии: по своей глупости они боятся стать несчастными.

Глава XV. Об императорах от Гая Калигулы до Антонина

Тиберию наследовал Калигула. Про него говорили, что никогда не было лучшего раба и худшего господина. Эти две вещи тесно связаны между собой, ибо то же самое расположение духа, при котором человека живо поражает мысль о беспредельном могуществе власти, приводит к тому, что он бывает не менее сильно потрясен, когда сам становится правителем.

Калигула восстановил комиции, уничтоженные Тиберием. Он отменил изданный при Тиберии произвольно применявшийся закон об оскорблении величества. Отсюда видно, что начало царствования плохих государей бывает часто таким же хорошим, как конец добрых, ибо, руководствуясь духом противоречия к поведению своих предшественников, они могут делать то, что другие делают по своей добродетели; именно этому духу противоречия мы обязаны многими как хорошими распоряжениями, так и плохими.

Выиграли ли римляне при этом? Калигула отменил обвинения в оскорблении величества; но всех, попавших к нему в немилость, он казнил по военному обычаю. Так поступали не только с отдельными сенаторами, неугодными императору; его меч висел над всем сенатом, который он угрожал уничтожить целиком.

Эта ужасная тирания императоров происходила от общего настроения умов римлян. Так как они неожиданно очутились под произвольной властью, у них почти не было интервала между состоянием господства и рабства, так что они не были подготовлены к этому переходу мягкими нравами: они оставались такими же жестокими. С римскими гражданами обращались так же, как они сами обращались с побежденными врагами, ими управляли по тому же образцу. Сулла при своем вступлении в Рим не был другим человеком, чем при своем вступлении в Афины; он пользовался тем же международным правом. Когда государства приводятся в подчинение постепенно, то даже при отсутствии законов они все еще управляются нравами.

Зрелище непрерывных гладиаторских боев сделало римлян чрезвычайно жестокими. Было замечено, что Клавдий вследствие частого присутствия на подобного рода спектаклях стал гораздо более склонен к пролитию крови. Пример этого императора, бывшего мягким по природе и все же совершившего столько жестокостей, показывает, что воспитание этой эпохи отличалось от нашего.

Римляне, привыкшие распоряжаться судьбой людей в лице своих детей и рабов, не могли обладать той добродетелью, которую мы называем гуманностью. Откуда происходит жестокость жителей наших колоний, как не от обычая наказывать злополучную часть человеческого рода? Если люди проявляют жестокость в гражданском быту, можно ли ожидать от них мягкости и естественной справедливости?

Читая историю императоров, приходишь в ужас от бесконечного количества казненных ради конфискации их имущества. В современной истории мы не находим ничего подобного. Это, как мы только что сказали, следует приписать более мягким нравам и более кроткой религии; кроме того, теперь нет таких сенаторских фамилий, которые ограбили бы весь мир. Наши умеренные богатства доставляют нам ту выгоду, что они более обеспечены; не стоит труда похищать их у нас.