Андрей Иванов - Повседневная жизнь французов при Наполеоне
Однако император никогда не ощущал себя вполне дворянином, то есть аристократом по рождению и складу натуры. «Когда я имел честь служить лейтенантом в полку в Балансе…» — начал он застольную беседу в присутствии послушных ему европейских царственных особ, которые при этом чувствовали себя неловко. Еще бы — этот выскочка опять их унизил!
Наполеон имел осведомителей из числа аристократов и представителей творческой интеллигенции, среди которых мы видим упоминавшуюся графиню де Жанлис, историка-публициста графа де Монлозье[146], Жозефа Фьеве — также публициста, в 1814 году назначенного префектом.
Стефани Фелисите, графиня де Жанлис, писала романы и воспитывала детей герцога Орлеанского и его сестры Аделаиды. Она самоотверженно спасала их в страшные дни 1793 года, о чем рассказывает Т. Карлейль[147] в своей «Французской революции».
«Эта претенциозная болтушка, пуританка, но неверующая, облекает свои советы в туманные фразы, лишенные и тени мудрости», — замечает Карлейль. Наполеон разочаруется в ней.
Франсуа Доминик Монлозье в годы революции жил в Англии и редактировал «Лондонский курьер». Он вернулся на родину после 18 брюмера и верно служил Наполеону.
Кампания 1805 года началась чудесным броском из Булонского лагеря к берегам Дуная и успешно завершилась при Аустерлице. Наполеон даровал начальнику штаба Александру Бертье княжество Невшательское, а своему родственнику Бернадоту[148] — княжество Понте-Корво. Последний теперь будет иметь доход в 300 тысяч франков в год. К тому же он получил от императора 200 тысяч франков наличными в качестве единовременного дара.
Колоссальные контрибуции, собранные с побежденных, позволяют Наполеону щедро вознаградить своих солдат — от маршала до рядового. 32 463 817 франков будут распределяться между 4970 именами. Ежегодная рента Бертье составит 1 миллион 354 тысяч ливров, Массена получит 683 тысячи ливров, Ней — 728 тысяч, Даву — 910 тысяч, архиканцлер Камбасерес — 450 тысяч. Главным героям пожалованы отели и имения. Генералам и маршалам будут выданы единовременные премии. Например, генерал Лассаль[149] получит миллион.
Через пять дней после аустерлицкого триумфа Наполеон подписал два декрета, согласно которым вдовы всех павших на поле брани — от генерала до рядового солдата — получали пожизненную пенсию, а их дети были усыновлены императором. Наполеон оплачивал их воспитание, причем молодых людей он устраивал на должность, а девушек выдавал замуж. (Император очень любил устраивать чужие браки.) Каждый из этих детей получал право прибавить к собственному имени имя Наполеона. «Солдаты, дети мои». Это — не пустые слова. Дети, любимые дети императора. Что должно было произойти с Францией, чтобы она отказалась от своего «отца»?
Пожалованные титулы — будь то князь, герцог, граф, барон или шевалье — будут передаваться по прямой линии от отца к сыну, по закону первородства, а иногда от дяди к племяннику. При этом учреждался майорат, приносивший твердый доход с недвижимости, в акциях банка или в виде государственной ренты. Этот доход находился в пределах от 3 тысяч франков для простых шевалье до 200 тысяч франков для герцогов.
А как же принципы революции? Ведь первая статья «Декларации прав человека и гражданина», принятой Учредительным собранием Франции 26 августа 1789 года, провозгласила главную и незыблемую ценность: «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах».
Наполеон вносит существенную поправку. «Французы, — заявил он, — равнодушны к свободе; они не понимают и не любят ее; единственная их страсть — тщеславие, и единственным политическим правом, которым они дорожат, является политическое равенство, позволяющее всем и каждому надеяться занять любое место».
Эгалитарный инстинкт французов описывался следующей развернутой формулой: «Так как все люди одинаковы, то я равняюсь любому человеку; если закон предоставляет то или другое право людям, обладающим состоянием или титулом, то и мне он должен предоставить то же право. Всякая дверь, открытая им, должна быть открыта и мне; всякая дверь, закрытая для меня, должна быть закрыта и для них. Когда законодатель дает им в руки выборный бюллетень, то он должен дать такое же и мне, даже в том случае, если они умеют пользоваться им, а я не умею, даже если ограниченная подача голосов полезна общине, а всеобщая вредна. Тем хуже, если я государь только по имени и в воображении; я согласен, чтобы мое владычество было одной иллюзией, но с тем, чтобы владычество и других лиц было такое же; мне больше нравятся рабство и лишения, претерпеваемые всеми, чем свобода и преимущества, данные нескольким, и ради одинакового уровня я готов согласиться, чтобы все несли ярмо, и в том числе я сам»[150].
Но сын герцога или барона не равен сыну крестьянина! Он имеет доходы и привилегии уже по праву рождения. Термидорианский государственный переворот 1794 года, свергнувший Робеспьера, поставил крест на иллюзии справедливого распределения собственности, но французы по крайней мере оставались юридически равными. Теперь же Наполеон, кажется, полностью ниспровергает основу, на которой зиждилось революционное общество.
«Большое преимущество составляет знатность, — писал Блез Паскаль[151], — которая пускает человека в ход с 18 или 20 лет, делая его известным и уважаемым, тогда как другой едва заслужит это в 50 лет: эти 30 лет выиграны без всякого труда».
Учреждение ордена Почетного легиона и звания «маршал Империи» создавало новую элиту. Маршалов, к каждому из которых император официально обращался со словами «мой кузен», было всего несколько человек, но число кавалеров ордена исчислялось тысячами. А это уже привилегированная каста!
Придумав «революционную Империю», Наполеон создает собственную идеологическую и социальную систему. Возрождение религии, закрепленное договором (конкордатом) с Ватиканом, и учреждение имперского дворянства довершают реставрацию особого рода — наполеоновскую реставрацию.
Островитянин, ставший первым лицом в государстве благодаря собственному гению и невиданным возможностям, открывшимся с революцией, он грубо попирает ее принципы, признав католицизм «религией огромного большинства французских граждан» и оформив новую монархию — с новым дворянством и новыми привилегиями.
«Этот конкордат, — замечает Стендаль в «Жизни Наполеона» (и то же повторяют его герои — см. «Красное и черное»), — великая ошибка, которая на целое столетие задержит раскрепощение Франции; Наполеону надлежало ограничиться прекращением всяких преследований. Частные лица должны оплачивать своего священника так же, как они платят своему булочнику».
«Не требовалось конкордата, — добавляет он ниже, — чтобы властвовать над народом, чрезвычайно равнодушным к религии, и единственным серьезным препятствием, ставшим на его пути, был папа в Савоне[152]. Не заключи он конкордата, папа все равно лежал бы у его ног. Это очень верно сказал Наполеону третий консул Лебрен[153]».
«Идея восстановления прав папы над французами находилась в прямом противоречии с общественным мнением и духом времени», — напишет Шапталь. А парижский префект сообщал в конце 1801 года: «Военные говорят, что священники были самыми ярыми врагами революции и… будут удовлетворены лишь тогда, когда им удастся реставрировать монархию».
Интересно, что всего лишь за год до провозглашения Империи Наполеон настоял на исключении из состава Института Франции одного влиятельного академика только за то, что тот посмел «очернить революцию» в своих сочинениях. Уникальная мера наказания! И что теперь, после восстановления прав церкви, создания Империи, дворянства и положенных атрибутов, должен был думать изгнанный за сомнительные грехи?
Первое из герцогств — Данцигское — было учреждено для маршала Франсуа Жозефа Лефевра[154], сына мельника, который в 28 лет женился на белошвейке Катрин Юбшер и прожил с ней долго и счастливо. У герцога и герцогини, которая, по рассказам, не знала, с какого конца едят спаржу, было 14 детей. Если Мюрата, сына трактирщика, королевский титул испортил, то Лефевр сохранил простоту и естественность поведения. Он постоянно бравировал своим невысоким происхождением.
«Этот маршал был простым солдатом, и весь Париж помнит его в чине сержанта французской гвардии», — прокомментировал император свое решение.
«Мюрат, или Пробуждение нации» — так назвал книгу ведущий французский наполеоновед Жан Тюлар. Однако нация пробуждалась скорее с такими солдатами-патриотами, как герцог Данцигский, чем с авантюристами, подобными Неаполитанскому королю. Последний выступил против Франции и плохо кончил. Тюлар говорит о здравомыслии Мюрата, что также звучит странно. То, что король видел недостатки императора, благодаря которому он стал маршалом и монархом, не может служить оправданием государственной измены — ведь Мюрат был и оставался французом!
