Ольга Медушевская - Теория и методология когнитивной истории
Существует важная особенность различия этих ситуаций, весьма существенная для интерпретатора. Словесный диалог – это ситуация незавершенная, смысл которой меняется по ходу ее развития. Она динамична и неопределенна по своему результату. Есть много негативных определений, касающихся словесных диалогов, которые не получают фиксированного результата. Поэтому и ситуации собственно общения необходимо различать. Вполне возможна ситуация эмоционального общения, где информационный ресурс слов отсутствует почти полностью. От нее существенно отличается ситуация, которая предполагает предварительный обмен живой информацией для последующего целенаправленного, заранее предусмотренного создания интеллектуального продукта, например обсуждение в парламенте проекта закона. В этом случае изначально предполагается именно создание интеллектуального продукта – определенного назначения, определенной формы, и дискуссия идет между участниками, между соавторами, желающими принести в создаваемый документ тот или иной информационный ресурс. Именно такой тип устного общения особенно содержателен и достоверен. В этой ситуации становится ясно, что суть подобного диалога вовсе не в словах, а в том, как складывается информационный обмен, относящийся к создаваемому продукту. Всем хорошо известны ситуации, в которых общению мастеров, заинтересованных в создании продукта, не препятствует никакой барьер, ни языковой, ни социальный, ни культурный, ни возрастной. Данная ситуация, примеры которой каждый мог бы легко провести, свидетельствует, что существует более глубинный общечеловеческий информационный обмен – обмен творческими суждениями, нежели тот, который формируется в словесно-речевой практике.
Ряд областей гуманитарного знания возникли из исследовательской практики соотнесения сообщений текста документа и его структурных параметров. Именно таковы достигшие в настоящее время теоретического уровня направления дипломатики (актовое источниковедение), архивоведение, документоведение, палеография, эпиграфика, кодикология и другие юридические и исторические дисциплины. На протяжении веков их достижения коррелировались юридической, дипломатической, исторической практикой выявления подлинности документов и достоверности сообщений. Интерпретация текстового сообщения достигалась соотнесением его со структурными (вид документа) и конкретно-историческими данными того «реализованного продукта», в котором данный текст содержится. В новой реальности перехода от европоцентризма к глобальному охвату текстов и сообщений данный подход многократно усложнился и был отодвинут за пределы новых исканий в области наук о человеке.
Настоятельная потребность осмысления новой коммуникационной ситуации информационного общества актуализировала структуралистский подход в философии. В рамках структурализма удалось освободиться от исторически сложившегося представления о письме как записи речи, как явления вторичного по отношению к языку. Удалось определить письмо как специфический человеческий феномен. Однако идея о создании особой науки о нем выдвигается лишь как гипотеза: о предмете этой гипотетической науки («грамматологии») высказаны общие, хотя и существенные положения13.
Стало ясно, что традиционное понятие «автор» и «текст» не охватывает целое пространство взаимосвязей, и ясно также, чего именно не хватает для новой парадигмы, удалось указать главный пробел: «Теории произведения не существует»14.
Рассматривая ситуацию слова и ситуацию вещи, мы можем наблюдать информационный обмен на уровне общечеловеческого общения, на уровне общечеловеческого творчества. Можно употребить понятие универсального языка творчества, который достаточно близок и понятен человеческой природе, человеческому индивиду. На структурно-функциональном уровне такой информационный обмен осуществляется постоянно, и данная ситуация предоставляет существенные возможности для наук о человеке, прежде всего для исторической науки. Индивид интуитивно понимает, что вещь, интеллектуальный продукт, создается по определенному замыслу, а создаваемое изделие формируется в соответствии с тем назначением, для которого его замыслил сам автор. Понятен и ход преобразования замысла в вещь, который осуществляется в процессе творчества, – достаточно только догадаться, что это за вещь (поэтому так важно понять, для чего это предназначено, что это такое). И тогда студент легко воссоздает знакомую по собственному опыту картину. Живая информация, живая картина мира формирует замысел, в соответствии с замыслом подбираются более или менее подходящий материал, инструмент, средство; идеи и образы воплощаются в формы и структуры изделия.
Представляя себе ход мыслей мастера, другой индивид, в соответствии со своими собственными возможностями и со своим творческим опытом осуществляет обратное преобразование. Информационный ресурс и вместе с ним живая энергетика переходят в сознание интерпретатора и преобразуются в его, теперь уже обогащенную общением, новую картину мира.
Ранее упоминалось о лингвистических исследованиях, которые провидятся в связи с теорией интегрального описания языка. Там говорилось о двух параметрах такого описания – один охватывает совокупность слов и их значений, а другой – правила грамматического функционирования языка. В нашей ситуации можно было бы говорить о теории интегрального описания информационного структурно- функционального обмена. Эта ситуация, как уже говорилось, информационного обмена, фиксированной овеществленной информации интеллектуального продукта.
Существует несколько уровней информационного обмена между индивидами. Некоторые из этих уровней присущи индивиду как любой живой системе вообще (генетически обусловлены), другие, более высокие, присущи только человеку.
Рассмотрим эти уровни. Первый уровень представлен распознаванием представителей своего вида, чему соответствует обмен сигналами, не требующими вербального общения. Таковы эмоциональные формы восприятия, система жестов и т. п. Обмен сигналами и подобный способ узнавания свойствен представителям многих живых систем, не только человеку.
Второй уровень – собственно человеческое узнавание другого как аналога самого себя. Он основывается на представлении об общей картине мира и ее основных параметрах – свет и тьма, небесные светила, вода и воздух, жизнь, потребности жизнеобеспечения, любовь, ненависть, защищенность. Воспринимая другого как аналога самому себе, туземцы, например, приходят в ужас, когда индивид, которого они считали такими же, как они, вдруг снимает с себя парик (фактически – скальп в их представлении). В результате возникает новое представление, что это не люди, а другие существа.
Третий уровень можно назвать признанием чужой одушевленности. Это значит, что индивид исходит из представления о сходстве сознания и поведения другого человека и свое го собственного. Индивид не понимает слов, но ему понятно, что чужеземец произносит именно слова и за ними стоит определенный смысл. Одновременно он исходит из другой, еще более важной гипотезы, что этот другой может создавать вещи, как и он сам делает это. Отсюда следует заключение о возможности понять язык его вещей – одежды, орудий, инструментов, еды. При этом характерно постоянно наблюдаемое возникновение информационной энергетики. При слушании чужой речи никто не удивлен, хотя понятие говорения предполагается, но непонятный говор не вызывает живого любопытства. Энергетика отсутствует. Можно предположить, следовательно, что при устном общении, когда слова непонятны, новой информации возникает мало, а подчас создается даже негативное впечатление. Об этом свидетельствует обозначение подобной ситуации как своего рода «немоты» говорящего, что и подчеркивает разочарование в качестве информационного ресурса. Совсем иная картина, как известно по опыту, формируется при рассматривании экзотических, незнакомых, вызывающих любопытство вещей. В путевых записках можно встретить типичную ситуацию высокого уровня информационной энергетики с обеих сторон, причем авторы, будучи уверены, что и читателям интересны подробности, входят в описание деталей. Вещевое общение, выявление информационного ресурса можно считать универсальной, типологической характеристикой встречи индивидов (социумов), поскольку эта ситуация представлена на всех уровнях массового сознания, от архаического до современного.
Архаическое сознание обнаруживает понимание познавательной ситуации, при которой вещевой информационный ресурс может быть интерпретирован и соответственно преобразован в вербальные формы и даже прогностические рекомендации. В «Повести временных лет» представлена вполне легендарная история о том, как хазарские старейшины, рассматривая вещи, которые достались им в виде дани, с полным знанием дела восприняли эти вещи как источник ценной военной информации об их противниках («двуострые мечи»).
