Лоуренс Рис - Нацисты: Предостережение истории
Так начался период, во время которого доктора и другие медицинские служащие составляли подробный перечень критериев, по которым, согласно новой политике, оценивалось, является ли ребенок «неполноценным». «Неполноценными» считались дети, страдающие «идиотизмом и болезнью Дауна… дети с любыми физическими дефектами, в частности, отсутствием конечностей, расщелиной позвоночника и др.». Истории болезни отправлялись в рейхскомитет, откуда их пересылали трем педиатрам, выступавшим в качестве экспертов. Те помечали каждую «историю» знаком «плюс», если ребенок подлежал умерщвлению, и знаком «минус», если он, по их мнению, умерщвлению не подлежал. Ни один из трех врачей, выносивших приговор, не видел детей вживе: решения принимались только на основании полученных бумаг.
Родные Герды Бернхард стали одними из тысяч тех, кто пострадал от политики «эвтаназии», разгар которой пришелся на первые годы войны. Младший брат девушки, Манфред, всегда отставал в развитии от других детей. Когда ему исполнилось десять, он по-прежнему говорил, как трехлетний ребенок. Все, что он мог сказать, – это слова «мама», «папа» и «Хайль Гитлер». Последним малыш страшно гордился. Некоторые соседи по подъезду бессердечно замечали, что лучше было бы просто «усыпить» мальчика, но мать Манфреда не могла согласиться на такое. В конце концов, мужу удалось убедить ее, что нужно отправить сына в детскую больницу «Аплербек», находящуюся неподалеку, в Дортмунде. Манфреду было уже двенадцать. Он становился для семьи обузой. «Аплербек» устроили прямо на ферме, и герр Бернхард успокаивал жену тем, что малышу пойдет на пользу общение с животными.
Сделав все необходимые приготовления, Манфреда отправили в лечебницу. Родители исправно навещали его раз в две недели – согласно правилам учреждения. Герда тоже приезжала к брату так часто, как только могла, привозила ему небольшие гостинцы. Но потом девушка заметила в малыше перемены – незадолго до первого его Рождества в этой больнице. Его вывели в приемную в одних трусиках, хотя прежде такого не случалось; он выглядел вялым и едва держался на ногах. Герда обняла его на прощание. То был последний раз, когда она видела его живым.
Руководство больницы сообщило, что Манфред умер естественной смертью – от кори, но от внимания Герды Бернхард не укрылось, что в то время в «Аплербеке» умерло немало детей. Она попросила разрешения взглянуть на тело брата, и, когда получила согласие, ее привели в комнату, где на полу лежало пятнадцать умерших малышей, завернутых в белые простыни. Медсестра переходила от одного тела к другому, открывала их лица и спрашивала: «Это ваш брат?», и каждый раз Герда отвечала: «Нет». Ее брата не оказалось среди них, его тело нашли в другой комнате. Оно все еще лежало на каталке.
После похорон отец объявил семье: «Они убили нашего сына»; но у него не было никаких доказательств. Только впоследствии вскрылись материалы, благодаря которым удалось полностью восстановить картину этой истории. Теперь мы с уверенностью можем сказать, что сотрудники «Аплербека» убивали детей, вверенных им в попечение.
Пауль Эггерт тоже содержался в «Аплербеке» примерно в то же время, когда там жил Манфред. Его отец был горьким пьяницей, а в семье насчитывалось двенадцать детей. Из-за такой семейной истории (нацисты классифицировали ее как «антиобщественную») Пауля Эггерта принудительно стерилизовали в больнице в Билефельде, когда ему исполнилось одиннадцать, а затем отправили в «Аплербек» для «оценки» здоровья. Поскольку Пауль не страдал психическими отклонениями, ему то и дело поручали какую-нибудь простую работу – сменить постельное белье или довезти каталку с грязным бельем до прачечной. Однажды ему показалось, что каталка тяжелее, чем обычно, и, покопавшись, он обнаружил тела двух девочек и мальчика.
Жизнь в «Аплербеке» мало отличалась от какого-нибудь современного фильма ужасов. Каждый день ужин становился для детей настоящим кошмаром: в столовую вместе с медсестрой приходил доктор Вейнер Зенгенгоф, один из ведущих специалистов «Аплербека». Они называли имена детей, которые должны были на следующее утро прийти в смотровую доктора на «вакцинацию»; но остальные довольно скоро заметили, что те, кого приглашали на эту «вакцинацию», никогда больше не возвращались. Однажды, когда Пауль Эггерт проходил мимо смотровой, оттуда выскочил мальчик, который буквально повис на нем, умоляя о помощи, но тут из комнаты выбежала медсестра и увела ребенка обратно. Пауль Эггерт рассказывает, что «эти образы до сих пор возникают у меня перед глазами, когда я ложусь спать ночью, я по сей день не могу их забыть».
Очень сложно оказалось собрать исторические свидетельства о том, что на самом деле происходило в таких лечебницах, как «Аплербек». Почти все документы, которые могли бы послужить неоспоримым доказательством, были сожжены в последние месяцы войны. И даже после 1945 года и те, кто злодействовал, и те, кто были очевидцами, по-прежнему хранили молчание. Так, Тео Нибель, руководивший детским отделением в «Аплербеке» при нацистском режиме, продолжал работать там до выхода на пенсию в 1960-х годах. По словам местного историка, Уве Битцеля, «возможность достучаться до правды появилась только тогда, когда непосредственные участники тех событий оставили свои должности в лечебнице». Герр Битцель приравнивает это к преступлению: «Мне отвратительна мысль о том, что после 1945 года ни один из этих людей не встал и не воскликнул: “Я совершал ужасные дела. Признаю, мы все участвовали в этом кошмаре”. Но они отмалчивались, все отрицали и лгали – в большинстве случаев их реакция была весьма и весьма банальной».
Уве Битцель ведет нас в пыльный подвал «Аплербека» и показывает те немногочисленные сохранившиеся записи, благодаря которым он по кусочкам собрал истинную историю этого учреждения. Согласно официальным документам о смертях, случавшихся в больнице, большинство детей умирали от непримечательных заболеваний, вроде кори или «общей слабости». В тот же день, когда ушел из жизни Манфред Бернхард, скончалось еще двое детей. В последнюю неделю его жизни умерло еще одиннадцать пациентов лечебницы. А через неделю после его смерти было зафиксировано еще девять смертей. Уве Битцель приходит к такому выводу: «При таком высоком уровне смертности просто невозможно, чтобы все дети умерли по естественным причинам». На самом деле, за «корью» или «общей слабостью» в «Аплербеке» скрывалась смертельная передозировка фенобарбиталом (сильным успокоительным) или морфием.
Происхождение и практика детской эвтаназии в Третьем рейхе не только отвратительны, но и крайне поучительны. Как мы видим, ее истоки лежат не только в нацистской расистской идеологии, но и в беспорядочности решений, принимаемых в Германском рейхе. Одно случайное письмо фюреру на тему, близкую его сердцу, вылилось, в конце концов, в убийство более пяти тысяч детей. К тому времени, как умер Манфред Бернхард, то есть уже через два года после запуска этой политики, врачи таких специализированных лечебниц, как «Аплербек», даже перестали заполнять анкеты Бойлера. Типичный пример того, что может случиться, если политика выходит из-под контроля: сотрудники стали самостоятельно отбирать детей, подлежащих умерщвлению. Хаотичный радикализм, свойственный нацистской системе, заключался в том, что, в отличие от других фашистских государств – Италии и Испании, немецкий фашизм попросту не мог изменить существующее положение вещей, каким бы отвратительным и ужасающим оно ни было. Любая идея, заботливо преподнесенная вождю, постоянно витавшему в облаках, – преподнесенная с единственной целью: доставить вождю радость! – могла в мгновение ока вырасти в нечто невероятное. И последствия этого стали ужасающими не только для Германии, но и для всего мира.
Разумеется, в 1939 году подавляющее большинство немцев понятия не имели о беспощадном умерщвлении детей. Они не знали ничего ни о хаосе, царившем в нацистском правительстве, ни о его причинах. Никто не понимал, почему гестапо работало столь действенно. Все, что замечали жители Германии, – это отличное государственное развитие. Развитие государства, частью которого все они являлись.
Ни изучение документов, ни мнения ученых не смогли заставить меня понять, как можно было накануне Второй мировой войны искренне любить нацистскую Германию. Но после того, как я один за другим выслушал рассказы очевидцев, – которые, кстати говоря, не принадлежали к числу фанатиков, беззаветно преданных нацизму, но все же рассказывали о радостных переменах в своей жизни, – где-то на задворках моего сознания забрезжил проблеск. Пережив хаос и унижения, любой с радостью примет порядок и безопасность. И если за это нужно будет уплатить цену «меньшего зла», то люди согласятся принести нужную жертву. Однако это их не оправдывает, ибо на самом деле не существует понятия «меньшее зло». Мне на ум отчего-то приходит старый анекдот о мужчине, который предложил женщине провести с ним ночь за десять миллионов фунтов, на что женщина тут же согласилась. А мужчина ответил ей так: «Что ж, ваша порядочность несомненна; а теперь – поторгуемся».
