На фронтах «холодной войны». Советская держава в 1945–1985 годах - Спицын Евгений Юрьевич

Чисто формально в состав ВСНС не был введен ни один видный партийный функционер, но де-факто в его работе принимали активное участие четыре члена Политбюро ЦК ПОРП: секретарь ЦК по силовым структурам Мирослав Милевский, секретарь ЦК по идеологии Мариан Ожеховский, вице-премьер Мечислав Раковский и министр иностранных дел Стефан Ольшовский. Между тем в исторической науке и публицистике до сих пор не прекращается спор, кто реально принимал все важнейшие решения. По одним оценкам, это был «триумвират» в составе В. Ярузельского, Ф. Сивицкого и Ч. Кищака, а по иным — это была «Директория», в которую, помимо вышеназванных персон, входили еще и четыре члена Политбюро: М. Милевский, М. Раковский, С. Ольшовский и К. Барциковский.

Между тем еще накануне введения военного положения органы МВД под руководством первого заместителя министра Богуслава Стахуры, нового главы Службы безопасности Владислава Частони и его заместителя Генрика Данковского начали аресты всех видных активистов «Солидарности», Конфедерации независимой Польши, Польской социалистической партии труда и остальных оппозиционных организаций. В первые же дни военного положения были арестованы и направлены в центры интернирования более 3 тыс. активистов, включая Леха Валенсу, Анджея Гвязду, Яна Рулевского, Северина Яворского, Анджея Розплоховского, Мариана Юрчика, Яцека Куроня, Адама Михника и других. Причем надо заметить, что, вопреки всевозможным байкам, все эти центры располагались в комфортабельных пансионатах и домах отдыха МВД с очень приличным питанием и добротными условиями проведения досуга. А главного «оппозиционера» Л. Валенсу вообще поселили на правительственной вилле, где в свое время под домашним арестом содержался сам Владислав Гомулка. Кроме оппозиционных активистов, были также интернированы и ряд членов прежнего партийно-государственного руководства в количестве 37 человек, на которых военные власти возложили ответственность за кризисную ситуацию в стране. Среди этих «счастливчиков» оказались бывший Первый секретарь ЦК Эдвард Герек, бывшие премьер-министры Петр Ярошевич и Эдвард Бабюх, бывшие вице-премьеры Тадеуш Вжащик, Францишек Каим и Тадеуш Пыка, бывший секретарь ЦК Ежи Лукошевич и другие.

Военное положение, введенное по всей стране, означало не только введение привычного комендантского часа, но и милитаризацию промышленности. На все предприятия угледобычи, металлургии, машиностроения, судостроения, транспорта и энергетики были направлены военные комиссары, а рабочие и инженерно-технический персонал всех стратегических отраслей объявлялись призванными на военную службу и отныне за любые нарушения трудовой дисциплины подвергались наказаниям по войсковым уставам. Все забастовки были запрещены, а независимые профсоюзы распущены.

На следующий день А. А. Громыко и секретарь ЦК К. В. Русаков направили в Политбюро ЦК проект заявления ТАСС о введении военного положения в Польше, которое надо было согласовать с В. Ярузельским. Судя по дневнику Л. И. Брежнева, он лично переговорил с ним по этому вопросу, и 15 декабря это заявление было опубликовано[1145]. Спустя два месяца, 16 февраля 1982 года, Л. И. Брежнев по тому же телефону лично обсудил с В. Ярузельским вопрос о его официальном визите в Москву. А уже 1–2 марта он принимал польского лидера в советской столице, где вместе с Н. А. Тихоновым, Д. Ф. Устиновым и А. А. Громыко провел переговоры по всему комплексу межгосударственных и международных проблем[1146].

11. Крах «разрядки» и «вторая холодная война» в начале 1980-х годов

Как уверяют ряд историков (А. Д. Богатуров, В. В. Аверков), в начале 1980-х годов возобновившейся конфликт двух сверхдержав определялся соперничеством за глобальное лидерство в мире[1147]. Москва, как и Вашингтон, также стремилась к установлению преобладающего влияния на международные дела, и, сознавая это, властные элиты обоих государств всячески старались приписать сопернику самые зловещие намерения, чтобы отвлечь внимание от проявлений своего экспансионизма. Причем, если почти все 1970-е годы Вашингтон в международных делах проявлял относительную сдержанность, то уже к началу 1980-х годов прежний пораженческий «вьетнамский синдром» начал заметно ослабевать и новые лидеры США стали стремительно возвращаться к традиционным методам утверждения своего мирового господства. В свою очередь советские лидеры, уже давно отказавшись от прежней концепции «мировой революции», также довольно крепко встали на позиции двух новых внешнеполитических доктрин — «социалистического интернационализма» и «солидарности с борьбой народов за социальное и национальное освобождение», — которые позволяли теоретически обосновать возможность вмешательства Москвы в любой региональный конфликт, где либо наблюдалась прямая угроза единству социалистического лагеря, либо намечались какие-то признаки освободительных движений, межэтнических и социальных конфликтов. При этом новые партийные идеологи, прежде всего М. А. Суслов и Б. Н. Пономарев, отбросив давнюю доктрину «саморазрушения капитализма из-за внутренних противоречий и нового обострения классовой борьбы», уже переключились на «периферийную стратегию ограничения капитализма во всех окраинных регионах мира». Что касается идеологии внешней политики США, то именно в эти годы она все больше стала приобретать характер «либерального экспансионизма». Чисто терминологически американские политики все еще оставались в рамках прежних постулатов о «защите свободы, демократии и американских ценностей» от любых «посягательств коммунистов», однако в реальности это означало фронтальное противостояние советскому влиянию по всем окраинным зонам международной системы. Теперь все американские стратеги стали трактовать «защиту интересов свободы и демократии» только в терминах «передовое базирование», «превентивная стратегия» и «активная оборона», что позволяло им с легкостью обосновать необходимость своего вмешательства в любой конфликт в любом регионе мира.

Ряд самых влиятельных членов высшего советского руководства, прежде всего министр обороны маршал Д. Ф. Устинов и стоящий за ним мощнейший военно-промышленный комплекс, пытались отстоять лидерские позиции Москвы путем опоры на экстенсивное наращивание силового потенциала и создание новых видов вооружений, поглощавших огромные финансовые ресурсы страны. И это при том, что в стране уже давно был создан колоссальный потенциал вооружений, многократно перекрывавший реальные потребности устрашения Вашингтона. Достаточно сказать, что, по оценкам многих авторитетных экспертов (Г. М. Корниенко, Ю. Д. Маслюков, А. В. Минаев, Р. А. Белоусов[1148]), к концу 1980 года огромный ядерный арсенал СССР, включавший в себя и атомные бомбы, и ракетные ядерные боеголовки, и артиллерийские снаряды, составлял 30 062 заряда, в то время как у США аналогичных зарядов было только 23 916 штук. При этом финансирование гражданских отраслей серьезно отставало от военных, что реально затрудняло обновление технологической базы уже серьезно устаревшего промышленного комплекса страны. На такую уязвимость советской экономики указывали даже многие военные, в том числе начальник Генштаба маршал Н. В. Огарков и его первый заместитель генерал армии В. И. Варенников[1149]. Однако в условиях монопольного положения Д. Ф. Устинова во всей системе советского ВПК все разумные доводы части высшего генералитета об асимметричном ответе на очередной виток гонки вооружений отвергались и тонули в хоре традиционных идеологических клише. Более того, позицию министра обороны всегда и почти во всем поддерживал Л. И. Брежнев как секретарь ЦК, многие годы курировавший оборонку. Вместе с тем тогдашний руководитель личного секретариата маршала Д. Ф. Устинова генерал-полковник Л. Г. Ивашов, который в те годы еще носил полковничьи погоны, уверял, что такая позиция «шефа» была вызвана его стойкой убежденностью, что «ракеты нам нужны не для того, чтобы победить, а для того, чтобы не допустить самой войны», чтобы создать такой потенциал, который раз и навсегда отбил бы у американцев саму идею начать войну против СССР[1150]. При этом сами США стремились вырваться на позиции мирового лидера иным путем. Они сделали основную ставку на технологическое превосходство и на изматывание главного противника все возрастающей гонкой вооружений и неуклонным ростом его военных расходов. Конечно, Вашингтон не отказывался от наращивания собственных вооружений, однако, обладая более мощной экономической базой и бесконтрольным печатным станком, он мог себе позволить более гибкое распределение бюджетных средств между военными и гражданскими сферами своей экономики.