Сергей Беляков - Гумилёв сын Гумилёва
А если бы она уехала, как могла сложиться судьба Льва Гумилева?
Ахматова часто спрашивала себя: «А что бы было, если б он воспитывался за границей? <…> Он знал бы насколько языков, работал на раскопках с Ростовцевым, перед ним открылась бы дорога ученого, к которой он был предназначен».
Анна Андреевна была совершенно права. Гумилев не провел бы тринадцать лет в лагерях. Ему не пришлось бы годами зарабатывать рабочий стаж, чтобы поступить в университет. Он окончил бы Сорбонну или Кембридж, а потом мог бы преподавать и заниматься научными исследованиями в Европе, а мог и переехать в США. Например, в тот же Нью-Хейвен, где работали Георгий Вернадский и Михаил Ростовцев, величайший антиковед – историк и археолог.
Языки Гумилев учил бы не в лагере, а в университете. Тюркскими языками овладел бы в совершенстве, научился бы читать по-китайски. Словом, Лев Николаевич стал бы востоковедом мирового уровня. Возможно, затмил бы Эдуарда Шаванна и Рене Груссе. Ездил на международные конгрессы по несколько раз в год. Гумилев сделал бы блестящую академическую карьеру.
А мог бы он создать свою теорию этногенеза?
Академик Панченко считал, что тюрьма помогла Гумилеву: «Неволя определяет и тематику, и, так сказать, методологию творчества».
Не верю я в целительную силу тюрьмы. Сомневаюсь, будто баланда и пайка сырого хлеба способствуют гуманитарным исследованиям, а недостаток сахара и фосфора стимулирует работу мозга. Да, Гумилев размышлял об этногенезе во время долгого пути из барака на работу. Но он еще лучше мог бы размышлять, скажем, по дороге из своего загородного особняка в университет. Идея пассионарности пришла Гумилеву, когда он лежал под нарами в «Крестах». А могла бы еще скорее прийти, допустим, после партии в лаун-теннис или во время вечерних размышлений над стаканчиком виски в каком-нибудь лондонском клубе, за чашкой кофе в парижском кафе.
Гумилев, несомненно, создал бы на Западе свою теорию и, возможно, сделал бы это гораздо раньше. Вопрос в другом: как бы он эту теорию опубликовал? Виктор Козлов сомневался, что Гумилев смог бы напечатать свою книгу в западных университетских издательствах: «Идеи естественности кровавых межэтнических конфликтов не были бы приняты и на Западе, где к националистической пропаганде относятся с очень большим осуждением…» Козлов часто бывал на Западе и хорошо ориентировался в европейской и североамериканской научной жизни.
Возможно, Гумилеву и удалось бы напечатать «Этногенез и биосферу», но тогда еще хуже: от него бы все отвернулись. Не только академики и редакторы издательств, как в СССР. А вообще все «порядочные люди».
После Второй мировой войны всякий исследователь нации, этноса, этнической идентичности казался фигурой подозрительной. О свободе творчества, свободе дискуссий не могло быть и речи. Профессор Кембриджа Эрнест Геллнер и профессор Лондонского университета Эрик Хобсбаум, «законодатели мод» в европейских Nationalism studies, последовательно подменяли научное исследование моральным осуждением.
Гумилев современные нации считал этносами, а всемирную историю изучал прежде всего как историю этносов (наций).
Это было бы просто вызовом западным неомарксистам, левым профессорам, директорам научных центров. Как ни странно, советская наука в шестидесятые-восьмидесятые годы давала Гумилеву большую свободу. Ярлык «антимарксиста» и «биологизатора» только подогрел интерес читателя к теории этногенеза.
На Западе ее судьба была бы печальна. Гумилев, конечно, не попал бы под арест, но испортил бы себе карьеру, лишился кафедры. Китайские и афроамериканские студенты могли и освистать такого преподавателя, остальные – просто бойкотировать его лекции. Шумный, скандальный успех последних лет жизни был бы невозможен. Вместо него – остракизм и забвение. Вот такова была бы судьба теории этногенеза.
Не верите? Давайте проверим.
Английское издание «Этногенеза и биосферы» появилось на год раньше, чем русское, но его даже не заметили.
Первым западным ученым, написавшим о Гумилеве, был профессор Массачусетского технологического института Лорен Грэхэм. Он занимался историей науки в СССР. В свою книгу он включил и главу о Гумилеве. Гумилева он не читал. Вообще не читал. В это трудно поверить, но профессор признался, что не сумел достать копию депонированной рукописи «Этногенеза», а потому составил себе представление о теории Гумилева по двум статьям: Бородая Ю.М. «Этнические контакты и окружающая среда» и Кедрова Б.М., Григулевича И.Р., Крывелева И.А. «По поводу статьи Ю.М.Бородая».
Спасибо профессору за честность, но уровень американского науковедения просто изумляет.
Правда, в 1988-м некто Джамиль Браунсон защитил в канадском университете Саймона Фрезера диссертацию «Landscape and ethnos: An assessment of L.N.Gumilev's theory of historical geography». Сейчас о Гумилеве довольно толково пишет Марлен Ларюэль, но даже ей Гумилев интересен не как историк-теоретик, а как представитель «правого дискурса» в России.
В.В.Гудаков защитил во Франции диссертацию, используя идеи Гумилева, но при обсуждении диссертации именно эти идеи, по словам Гудакова, «вызвали острейшую дискуссию методологического характера, связанную с особенностями французской историографии и ментальности».
Разницу между восприятием Гумилева в России и на Западе особенно хорошо показал философ Григорий Померанц еще в 1990 году.
Из статьи Григория Померанца в журнале «Общественные науки:
«…Я попытался оценить его (Льва Гумилева. – С.Б.) теорию и включил критику ее в статью. <…> Когда статья была напечатана, я послал оттиск покойному ныне г-ну Кейюа, в журнал "Диожен". Г-н Кейюа ответил, что статья подходит, но надо опустить критику теории этносов: она неинтересна западному читателю».
Наконец, Гумилев после «Зигзага истории» получил репутацию антисемита. От людей с такой репутацией на Западе после 1945 года просто шарахаются. Взгляды Гумилева были одиозны, а в обществе победившего конформизма одиозных авторов подвергали негласному бойкоту. В СССР человек, писавший о запретном, был героем. Во Франции, Великобритании, Канаде – отщепенцем.
Гумилев станет интересен западным ученым только тогда, когда изменится до неузнаваемости сам западный мир.
Эпилог
В книгах друзей Гумилева и в статьях его врагов я часто встречал словосочетание «учение Льва Гумилева». Быть сторонником Гумилева – значит не только признавать теорию этногенеза, но и верить в «симбиоз с Ордой», в победу потомков крещеных татар на Куликовом поле, во все ошибки и несообразности, которых немало у Льва Николаевича. Разумеется, на такое способны лишь люди, навсегда плененные Гумилевым, попавшие под власть его чар. Когда-то таких людей было очень много, теперь их всё меньше. Когда-то и я был таким, но чары закончились. Теперь я вижу, что пассионарная теория этногенеза – это одно, палеогеография – другое, востоковедение – тертье, евразийство – четвертое.
Единого «учения Гумилева», на мой взгляд, нет. Есть научное наследие русского историка Льва Гумилева. Наследие очень богатое: сочинения по востоковедению, палеогеографии, этнологии, всемирной истории, истории России. Одни устарели еще при жизни автора, другие же бессмертны. Позволю себе одну историческую аналогию.
Из книги Александра Герцена «Былое и думы»: «Гегель во время своего профессорства в Берлине, долею от старости, а вдвое от довольства местом и почетом, намеренно взвинтил свою философию над земным уровнем и держался в среде, где все современные интересы и страсти становятся довольно безразличны, как здания и села с воздушного шара. <…> Настоящий Гегель был тот скромный профессор в Иене, друг Гельдерлина, который спас под полой свою "Феноменологию", когда Наполеон входил в город; тогда… он не читал своих лекций о философии религии, а писал гениальные вещи, вроде статьи "о палаче и о смертной казни", напечатанной в Розенкранцевой биографии».
Однажды, уже в конце жизни, Гумилев, возвращаясь с прогулки, сообщил Ольге Новиковой: «Оленька! Я – спасу Россию!» Вероятно, это была шутка. Хотя в тот же час Лев Николаевич стал рассказывать своей ученице о евразийце Николае Трубецком – Гумилев как раз писал о нем статью для журнала «Наше наследие». Это была одна из последних научных работ в его жизни. Друзья и поклонники Гумилева обычно воспринимают слова о спасении России как еще один аргумент в пользу евразийства.
Прошли годы. Теперь в евразийство верят главным образом романтики и политики. Иногда те и другие даже встречаются друг с другом, например, в московском центре Льва Гумилева, где проходят круглые столы и фуршеты, концерты и вечера, посвященные евразийству. Люди в смокингах и фраках поднимают тосты в честь Гумилева и евразийства. Только вот какое отношение эти гумилевцы-евразийцы имеют к теории этногенеза, что они вообще знают об идеях Гумилева, о его научных взглядах? На сайте этого центра есть вкладка «Сакральная география». Открыв ее, легко убедиться, как далеки воззрения Павла Зарифуллина, директора центра, от пассионарной теории этногенеза.
