Начало эры разума - Уильям Джеймс Дюрант
Некоторое время он продолжал править Францией. Он рекомендовал Джулио Мазарини в качестве преемника своего министерства; Людовик подчинился. Он оставил десять томов мемуаров, в которых записал действия государства так, как будто они принадлежали не ему, а королю. В последние годы жизни он посвятил Людовику «Политический завет», «чтобы служить после моей смерти для управления и ведения вашего королевства». Здесь, среди банальностей, содержатся точные и язвительные максимы правления, написанные в стиле, не уступающем любой другой прозе того времени. Он советует королю избегать войны, как того, к чему его величество по природе своей не приспособлен. «Выгоднее и славнее примирить дюжину врагов, чем погубить одного».40 Кроме того (по его словам), французы не созданы для войны; вначале они полны пыла и храбрости, но им не хватает терпения и выдержки, чтобы дождаться благоприятного момента; со временем «они теряют интерес и становятся мягкими до такой степени, что становятся меньше, чем женщины».41 Король, как и генерал, должен обладать мужским мужеством, способным противостоять эмоциональным наклонностям. Он не должен давать женщинам права голоса в управлении, поскольку они следуют своим настроениям и страстям, а не разуму.42 Однако интеллект в женщине неприличен: «Я никогда не видел многоученой женщины, которая не была бы омрачена своими знаниями».43 Женщины не умеют хранить секреты, а «секретность — душа государственного деятеля».44 «Благоразумный государственный деятель будет мало говорить и много слушать».45 Он будет следить за тем, чтобы не обидеть человека неосторожным словом; он никогда не будет говорить плохо о ком-либо, если этого не требуют интересы государства.46 Король должен получить «общее представление об истории и конституции всех государств, особенно своего собственного».47 И автор просит понять его служение и характер. «Великие люди, назначенные управлять государствами, подобны тем, кто осужден на пытки, с той лишь разницей, что последние получают наказание за свои преступления, а первые — за свои заслуги».48
Король пережил его на пять месяцев. Недолгое правление Людовика вспоминалось с благодарностью, ведь он освободил политических заключенных, позволил изгнанникам вернуться и дал Франции возможность дышать. Он жаловался, что кардинал не позволил ему действовать так, как он хотел. Его мать умерла за несколько месяцев до Ришелье; он приказал привезти ее останки из Кельна и достойно похоронить, а в последние минуты жизни неоднократно молился, чтобы Бог и люди простили его суровость, которую он проявил к ней.
Он видел, что у него ничего не получается, но радовался бодрости и красоте своего четырехлетнего сына. «Как тебя зовут?» — игриво спросил он. «Людовик Четырнадцатый», — ответил мальчик. «Еще нет, сын мой, еще нет», — улыбнулся король. Он велел двору принять регентство королевы до совершеннолетия своего сына. Когда ему сказали, что смерть близка, он ответил: «Тогда, Боже мой, я согласен, всем сердцем».49 Он умер 14 мая 1643 года в возрасте сорока одного года. «Люди шли на его похороны, как на свадьбу, — сообщал Таллеман, — и предстали перед королевой, как на турнир».50 Ужасный кардинал все подготовил для le grand monarque и le grand siècle.
I В двадцатом веке «права штатов» в Соединенных Штатах ослабли.
ГЛАВА XVI. Франция под войнами 1559–1643
I. МОРАЛЬ
Религия, чьи разновидности давали благовидные оправдания стольким войнам, начинала страдать от своей политической занятости; росло число людей, сомневавшихся в божественности доктрин, утверждавших конкурентное пролитие крови; в высших классах сомнения в христианской этике стали смешиваться со скептицизмом по отношению к вероучению. Это было знамением времени, когда хороший священник Пьер Шаррон объяснил респектабельность секса и его абсурдный аппарат.1
Крестьяне сохраняли веру и чтили христианский кодекс, даже нарушая его; они могли убивать друг друга в мимолетном экстазе, отступать от моногамии, когда того требовала возможность и спала слежка, но в остальном вели вполне пристойную жизнь, регулярно слушали мессу и хотя бы раз в год вкушали тело и кровь Господа. Представители среднего класса — католики или гугеноты — подавали лучший пример христианской морали: они скромно одевались, женились один раз, занимались своим бизнесом и детьми, ходили в церковь и давали государству своих священников, врачей, юристов, магистратов и стабильность. Даже среди аристократии были образцовые женщины; Карл IX называл свою жену, Елизавету Австрийскую, самой добродетельной женщиной в мире. Но в целом в столичных и городских ремесленниках эротические вопросы выходили из-под контроля. Это был век откровенно физического драйва. Что-то от платонической любви, забавлявшей Бембо и Кастильоне в Италии и Маргариту Наваррскую во Франции, сохранилось в кругу госпожи де Рамбуйе (сама итальянка), но в основном это был женский прием, сопротивление в глубине, чтобы прославить цитадель.
Насколько нам известно, Екатерина де Медичи была верной женой и заботливой матерью, но сплетни обвиняли ее в том, что она обучает красивых женщин, чтобы те соблазняли ее врагов, заставляя их повиноваться,2 а Жанна д'Альбре (в некотором роде ханжа) описывала двор Екатерины как «самое развращенное и проклятое общество, которое когда-либо существовало».3 Брантом был скандалистом, но его свидетельство должно войти в картину:
Что касается наших прекрасных женщин Франции… за последние пятьдесят лет они научились столько нежности и деликатности, столько привлекательности и очарования в своих
