Андрей Буровский - 1941. Совсем другая война (сборник)

Это мы пока про тех, чьи земли в 1939 году разделили Сталин с Гитлером и кто в июне 1941-го обнаружил себя красноармейцем, обязанным защищать социалистическое Отечество, класть живот за сожравший их государство СССР как за родину, за диктатора, завоевавшего их Родину, за Сталина. Само это требование к эстонцу или украинцу — воевать за Сталина — полный сюрреализм и абсурд. Что люди не воевали, а бежали — по меньшей мере неудивительно.

Многие прибалты, служившие на 22 июня 1941 года в Советской армии, шли потом в национальные роты и батальоны Вермахта. В России до сих пор их эмоционально «обзывают» предателями. Если бы еще «врагами» — так хоть понятно. А «предатели»… Кого предали эти люди? Какое государство?

8 февраля 1945 года группа советских военнопленных из 10 человек захватила немецкий бомбардировщик Heinkel He 111 H-22 и совершила на нем побег из концлагеря на острове Узедом. Вел самолет военный летчик Михаил Петрович Девятаев.

Но ведь только «в порядке бреда» можно сказать, что Девятаев «предал» Третий рейх и «дезертировал» из Вермахта. Сам он называл свой поступок «побегом из ада» и «полетом к солнцу» [134].

Если это так, то и эстонцы, и украинцы «бежали из ада», «к солнцу», дезертируя из армии-оккупанта и идя в национальные воинские формирования.

118 дивизий были разгромлены между старой и новой границами СССР — то есть, говоря попросту, на присоединенных в 1939 году землях. Конечно, и в этих дивизиях, и в тех 89, пока не разгромленных дивизиях Красной Армии были ведь не только призванные «западенцы». Но разве украинцы из Восточной Украины очень хотели умирать «за родину, за Сталина»? У них что, были очень веские основания обожать Советскую власть? А у русских, особенно деревенских людей, от вида красной тряпки на палке или портрета Сталина что, должно было спереть в зобу дыхание от восторга?

Абсолютное большинство бойцов Красной Армии вовсе не хотели воевать. К октябрю 1941 года в плену оказалось 3,8 млн бойцов и командиров Красной Армии.

По данным немецких историков, число советских военнопленных составляет не менее 5200 тысяч человек. Многие историки полагают, что их было 5,7–5,8 млн. Авторитетный справочник сообщает, что «неучтенные потери первых месяцев войны» — 4559 тысяч человек [135].

Громадный разброс цифр показывает одно — точного числа пленных и беглых не знает никто.

Многие не могут простить Сталину слова «у нас нет военнопленных, есть предатели». СССР отказался от Женевской конвенции о военнопленных и от взноса денег в Красный Крест. Простить трудно. Тем самым СССР обрек собственных пленных солдат на чудовищные страдания и гибель.

Разумеется, это решение советского руководства было преступлением — в первую очередь по отношению к тем, кто воевал за Советскую власть. В плен попадали, оказавшись в безвыходном положении, раненными и заболевшими. Руки поднимали те, кто расстрелял все патроны и оставался в траншее под наведенными стволами. В плену оказывались те, кто не успел выйти из окружения. А когда корпус Гудериана шел со скоростью 50–60 км в сутки, выйти из окружения пешком было непросто. Начальство-то драпало на машинах!

Все эти люди, готовые воевать за СССР, были преданы своим политическим руководством. Но, видимо, руководство СССР понимало, что на одного сражавшегося за это руководство приходятся десятки, которые сражаться за СССР не хотели — потому и очутились в плену.

Уже 29 июня 1941 года, всего через неделю после начала войны, вышел приказ НКГБ, НКВД и Генерального прокурора СССР о том, что все сдавшиеся в плен приравниваются к изменникам Родины и предателям.

В своих выступлениях и интервью Сталин заявлял, что у нас нет пленных, у нас есть только изменники Родины.

Ведь теперь они не получали никакой продовольственной и медицинской помощи от международных организаций. Они полностью зависели от воли нацистов. А те могли кормить их, а могли не кормить. И вообще делать с ними все, что им только заблагорассудится.

Никто в Третьем рейхе не был готов к такому изобилию военнопленных. Армейское начальство торопливо готовило лагеря: куски чистого поля, окруженного колючей проволокой. Загнанные в эти поля бойцы были полностью предоставлены своей судьбе и произволу местного армейского начальства.

Начальство же было весьма разнообразно по своим политическим взглядам, в отношении к славянам и личным нравственным качествам.

В СССР предпочитали, конечно, писать о «зверствах немецко-фашистских захватчиков». О садистском обращении с пленными, массовых расстрелах. О том, как втаскивали дохлых лошадей и швыряли гнилую картошку в лагерь, хохоча над умирающими с голоду людьми. Как прикапывали умерших на такой глубине, что торчали коленки. Как в лагерях съели всю траву, жуков и червей, оставшись на загаженной пустой проплешине, ограниченной колючкой.

Разумеется, в СССР никогда не писали о тех нацистских военачальниках (как немецких, так и венгерских и скандинавских), которые помогали пленным, чем могли. Рискуя вызвать недовольство и начальства и собственных солдат. Ведь каждый кусок хлеба и каждый моток бинта они могли дать пленным, только отрывая от военнослужащих рейха.

Судьбы большинства пленных ужасны. 504 тысячи освобождено из плена в связи с зачислением в «добровольческие формирования». Часть была «передана для работы на промышленных предприятиях». Сколько? Называют цифры от 100 тысяч до 3,6 млн человек. Опять никто ничего точно не знает.

Судя по всему, погибло в лагерях порядка 2,5 млн. Из них в первую же зиму 1941/42 года — до 1,8 млн.

То есть от половины до двух третей всех сдавшихся. Причем существует, по меньшей мере, 2140 тысяч человек, о судьбе которых никто ничего определенного не знает [136].

К октябрю 1941 года от кадрового состава Красной Армии осталось лишь 8 %. Она существовала лишь за счет ежедневного пополнения вновь призванными новобранцами и запасниками.

Нацисты ожидали, что к третьему месяцу войны они встретят не более 40 новых дивизий Красной Армии. На самом деле только летом 1942 года на фронт направлено 102 новые дивизии Красной Армии (плюс к уже развернутым 222).

К этому-ополчения

В июле 1941 года в Москве было сформировано 12 дивизий народного ополчения. Пять дивизий (2, 8, 29, 139, 140-я), ввиду потерь, в октябре 1941-го были расформированы, остальные участвовали в боях до конца войны. В октябре 1941 года в Москве было сформировано еще 4 дивизии народного ополчения. Всего народное ополчение Москвы составило свыше 160 тыс. чел. В Ленинграде в июне — сентябре 1941 года было сформировано и отправлено на фронт 10 дивизий и 14 пулеметно-артиллерийских батальонов (около 135 тыс. чел.). Всего в ополчение вступило 200 тыс. чел. [137].

Расформированы «ввиду потерь»… Попросту говоря, уничтожены. Студенты и старшеклассники, рабочая молодежь, преподаватели вузов… Они не имели никакой воинской подготовки, были вооружены кое-как и совсем никак не обмундированы. Суворов уверяет, что «винтовка на пятерых» — пропагандистский штамп, ничего подобного не было. Врет или не знает. Было. Как раз ополченцы порой шли в бой с пресловутой «винтовкой на пятерых».

Много ли толку было от ополченцев? Немного, понятное дело. Но и они задерживали врага ценой своей гибели. Нацистам требовалось какое-то время, чтобы развернуть боевые порядки, перебить ополченцев и двинуться дальше. А навстречу им гнали новых… Впрочем, не всегда гнали: сами шли.

И на нацистов, и на «доблестных союзников» производили сильное впечатление советские методы ведения войны. Солдат буквально не стоил ничего, красные легко отдавали десятки жизней за самый незначительный успех.

Можно долго приводить примеры того, как недоумевают нацистские генералы и офицеры: почему советские начальники так не берегут своих солдат?! Для многих из них это служит убедительным доказательством: это еврейские комиссары сознательно губят русский народ.

Сохранился вопрос, который легенды приписывают то Гальдеру, то Вейдлингу, то Пауэльсу, то даже Дуайту Эйзенхауэру. Задавался он в разных вариантах легенды то Коневу, то Жукову, то иным военачальникам СССР. Во всех версиях легенды советскому военачальнику задают один и тот же недоуменный вопрос:

— Почему вы так мало бережете жизни ваших солдат?

На что советский военачальник пожимает плечами и отвечает вполне браво:

— Воюем по-нашему! По-сталински!

Вопрос — в сталинизме ли тут дело?

Можно спорить, какие кадры военной хроники — самые страшные. Для меня страшнее всего кадры вроде бы идиллические. На этих кадрах по плоской, как стол, равнине до самого горизонта идут пленные солдаты Красной Армии. Часть — в одном белье, часть — в летнем обмундировании. Попадаются раненые, но их немного. В основном идут вполне «целые», здоровые молодые мужчины. Они стараются выдерживать колонны, но их потоки все время смешиваются, сталкиваются, запутываются, расходятся. Видно, что все воинские части давно перемешались между собой, рядом идут незнакомые. Конвоиры закинули винтовки за спину, расстегнули кителя… Им жарко, им лениво, конвоиры только что не ковыряют в носу.