Империя свободы: История ранней республики, 1789–1815 - Гордон С. Вуд
АМЕРИКАНЦЫ уверяли себя, что они — молодой и формирующийся народ. Их молодость, по сути, оправдывала отсутствие у них всех тех утонченностей, которые Томас Шиппен находил столь отталкивающими. Может быть, американцы и были сырыми и бездушными по сравнению с европейцами, но, говорили они себе, по крайней мере, они не были перегружены изнурительной роскошью. Из истории они знали, что излишняя вежливость так же вредна, как и излишняя вульгарность. Посмотрите, что случилось с Древним Римом, когда его общество стало слишком утончённым, слишком любящим роскошь, слишком разделённым на богатых и бедных. Слишком большая утончённость подточила доблесть, и римляне потеряли желание бороться за свою свободу. Посмотрите также, говорили они, на то, что происходило с Англией XVIII века.
Английский радикальный историк-виг Кэтрин Маколей в 1790 году предупреждала Джорджа Вашингтона о том, что ждёт американцев, если они попытаются «копировать все излишества» Англии. Погрязнув во «всех обманчивых удовольствиях порочного распутства», американцы «опрокинут все добродетели, которые в настоящее время существуют в стране». Тогда «воцарится невнимание к общественным интересам, и не будет преследоваться ничего, кроме частного удовлетворения и выгоды». Несмотря на опасения Маколея, что американский народ проявляет «большую склонность к европейской вычурности, чем к классической простоте», большинство американцев считали, что их общество достаточно молодо, чтобы избежать этих бед, связанных с чрезмерной рафинированностью.
Как американцам не хватало развращающей роскоши Европы, так и им, постоянно твердили они себе, не хватало европейских различий между немногими богатыми и многими бедными. По сравнению с Великобританией Америка представляла собой усечённое общество; в нём отсутствовали как великие дворянские семьи с их законными титулами и роскошными богатствами, так и огромные массы бедняков, жизнь которых характеризовалась постоянным трудом и лишениями. В Америке, писал Бенджамин Франклин в одном из многочисленных выражений идеи американской исключительности в эти годы, царила «всеобщая счастливая посредственность».
Комментаторы стремились превратить общий средний характер Америки в достоинство. «Здесь, — писал Кривекер, — нет аристократических семей, нет дворов, нет королей, нет епископов, нет церковного господства, нет невидимой власти, дающей немногим очень видимую, нет великих мануфактур, на которых трудятся тысячи, нет великой изысканности роскоши. Богатые и бедные не так далеки друг от друга, как в Европе». В Америке не было ничего, отдалённо напоминающего убогую нищету и пропитанные джином трущобы Лондона. Америка, продолжал Кривекер, писавший свои эссе до революции, от которых он в конце концов отрёкся, в основном состоит из «земледельцев, разбросанных по огромной территории», каждый из которых работает на себя. Нигде в Америке, говорил он, игнорируя на время, как и большинство американских социальных комментаторов, большие дома южных плантаторов и рабские кварталы сотен тысяч чернокожих африканцев, нельзя было найти «враждебного замка и надменного особняка, контрастирующих с глинобитной хижиной и убогой хижиной, где скот и люди помогают друг другу согреться и живут в подлости, дыму и нищете».
Американские йомены, говорили себе американцы, не должны сравниваться с неграмотным крестьянством европейских государств. Тот факт, что подавляющее большинство американцев были землевладельцами, радикально отличал их от остального мира. Даже в Англии осталось очень мало свободных землевладельцев: большинство английских фермеров были арендаторами, дачниками или безземельными рабочими, не то что «йомены этой страны», — говорил Ной Уэбстер, — которые «состояли из значительных независимых фригольдеров, хозяев своей личности и лордов своей земли». Другими словами, американцы представляли собой общество, идеально подходящее для республиканского строя.
Из-за преобладания земли, заявлял Джефферсон, американцам не нужно было развивать обширные городские мастерские и интенсивные производственные предприятия, которые приковывали десятки тысяч европейцев к ежедневной каторжной работе. Большинство американцев полагало, что они живут в эпоху сельского хозяйства и только начинают вступать в эпоху торговли. Они могли оставаться фермерами, и это было провиденциальным благословением. Ведь «те, кто трудится на земле», — сказал Джефферсон в самой известной из своих похвал сельскому хозяйству, — «являются избранным народом Бога, если у него вообще был избранный народ, чью грудь он сделал своим особым вкладом в основательную и подлинную добродетель».
Именно преобладание всех этих независимых фермеров сделало возможным добродетельное республиканское правительство в Америке. Они казались Джефферсону и другим американцам более свободными от тех порочных соблазнов, которые мешали европейцам принять республиканство. Пока Америка опиралась на их независимые плечи, она была в безопасности. «Развращение нравов в массе людей, — говорил Джефферсон, — это явление, примера которого нет ни у одной эпохи, ни у одной нации».
Американцы не только называли себя нацией независимых фермеров, но и считали себя могучим размножающимся народом, более того, самым быстрорастущим народом в западном мире. Следовательно, «наше население, — заявлял Эзра Стайлз в 1783 году, — скоро охватит огромную территорию от Атлантики до Миссисипи, которая через два поколения станет владением, превосходящим британское». Это могло означать только, что «Бог задумал великие дела и… намерен сделать из нас великий народ».
Именно потому, что американцы были оторваны от Европы и, как сказал Джефферсон в 1787 году, «удалены от всякой другой помощи, мы обязаны изобретать и исполнять; находить средства в себе, а не опираться на других». Результатом этого американского прагматизма, этой способности «преодолевать любые трудности путём решения и придумывания» стало всеобщее процветание. Белые американцы наслаждались самым высоким уровнем жизни в мире, а товары всех видов были широко распространены в обществе.
Самое главное — Америка была главной страной свободы. Американцы всегда были бдительным народом, ревностно относящимся к своей свободе и, как отмечал Эдмунд Берк, пресекающим тиранию при каждом дуновении ветерка. Они знали — об этом им говорил английский радикал Ричард Прайс, — что в западном мире зарождается «дух», берущий начало в Америке. Этот дух обещал «состояние общества, более благоприятное для мира, добродетели, науки и свободы (и, следовательно, для человеческого счастья и достоинства), чем то, которое до сих пор было известно. Умы людей становятся все более просвещёнными, и глупые деспоты мира, вероятно, будут вынуждены уважать права человека и заботиться о том, чтобы не управлять слишком сильно, чтобы не управлять вообще».
К началу 1790-х годов американцы уже не удивлялись тому, что их страна на самом деле привлекает беженцев из тираний Старого Света. Просвещённые люди повсюду признавали Соединённые Штаты особым приютом свободы. Весной 1794 года Объединённые ирландцы Дублина послали знаменитому учёному Джозефу Пристли свои наилучшие пожелания, когда он бежал от преследований в Англии в Новый Свет. «Вы отправляетесь в более счастливый мир — мир Вашингтона и Франклина. Вы отправляетесь в страну, где науку используют в лучших
