1905-й год - Корнелий Фёдорович Шацилло
Между тем и «лисий хвост» мел вовсю. В конце января решено было учредить специальную комиссию по рабочему вопросу под председательством министра финансов В. П. Коковцова и одновременно особую «Комиссию для выяснения причин недовольства рабочих в г. С.-Петербурге и его пригородах и изыскания мер к устранению таковых в будущем» под председательством сенатора Н. В. Шидловского. В состав последней решили ввести, кроме чиновников, представителей от владельцев заводов и от рабочих. Памятуя конфуз с «делегацией» к царю, на этот раз рабочим предложили выбрать к 17 февраля 1905 г. из своей среды 50 представителей.
Большевики решили использовать выборы в комиссию Шидловского для самой широкой агитации за выдвижение политических требований и включение рабочих социал-демократов в состав делегации. На специальном совещании Петербургского комитета РСДРП с представителями 45 крупнейших предприятий были выработаны условия, на которых рабочие соглашались принять участие в работе комиссии. Они сводились к требованию политических свобод, амнистии арестованным товарищам и полной гласности работы комиссии. 60 агитаторов Петербургского комитета пошли на фабрики и заводы, чтобы объяснить суть этих решений.
Обстановка на заводах по сравнению с концом 1904 г. в корне изменилась. Правда, и теперь отсталых рабочих все еще пугали слова «политика», «политические требования», но они уже понимали, что главная причина их бед именно политическое бесправие. Вот как один из современников описывает выборы делегата на одном из заводов. В большом мрачном цехе на станке стоит выдвинутый выборщик (выборы в комиссию были двухстепенными) и слушает наказ рабочих. Происходит такой характерный для первых дней революции диалог:
«— Ты там в комиссии-то насчет политики не больно… Ну ее к лешему!
— О политике? Да боже меня сохрани! Но чтоб свободу слова дали… И нужно будет еще сказать, чтобы арестованных выпустили. Еще я думаю сказать, чтобы наши заседания в газетах печатались и все полностью, конечно… Нужно, мол, нам свободу союзов, собраний, а самое главное — свободу стачек… насчет государственного страхования…
— Не забудь чего-нибудь. Как сегодня все говорили, так там и валяй… А политики не нужно»{113}.
Когда 17 февраля девять групп выборщиков, объединенных по профессиональному признаку, встретились вместе, чтобы согласовать общие пожелания и выбрать делегатов в комиссию, они единодушно приняли как экономические, так и политические требования, а затем по совету большевиков заявили, что делегатов в комиссию станут выбирать только после предварительного согласия Шпдловского включить в план работы комиссии согласованные ими вопросы. От обсуждения политических требований (бесцензурная публикация отчетов комиссии, освобождение всех арестованных после 1 января 1905 г. рабочих, восстановление закрытых отделов «Собрании русских рабочих», гарантии неприкосновенности личности и жилищ) Шидловский категорически отказался. Тогда выборщики (7 из 9 групп) отказались от выбора делегатов. Так бесславно лопнула эта затея царизма, прозванная большевиками «Комиссией государственных фокусов».
Вскоре царизм совершил еще один зигзаг в своей внутренней политике, свидетельствовавший о немалом растерянности царской власти: 18 февраля 1905 г. было издано за один день три взаимоисключающих документа.
Утром 18 февраля с амвонов всех церквей прозвучал царский манифест, в котором Николай грозил решительным искоренением крамолы, призывал к борьбе с внутренними врагами, помышляющими «разрушить существующий государственный строй и, вместо него, учредить повое управление страной на началах, отечеству нашему не свойственных». Царь потребовал от всех чиновников «усугубить бдительность по охране закона, порядка и безопасности». Закапчивался манифест призывом вознести молитвы «к вящему укреплению истинного самодержавия»{114}.
Днем 18 февраля был опубликован указ сенату противоположного содержания: частным лицам и организациям разрешалось подавать в совет министров на имя царя предложения об усовершенствовании «государственного благоустройства». Стремление к реформам расценивалось уже не в качестве смуты и «покушения на устои», как провозглашалось в манифесте, а как похвальное «радение об общей пользе и нуждах государственных».
Вечером 18 февраля в Царском Селе собрались министры и некоторые из членов Государственного совета. Обстановка была гнетущей, сановники говорили о беспорядках и необходимости каких-либо уступок «благомыслящей части общества». «Можно подумать, что вы боитесь революции», — мрачно буркнул царь. «Государь, — со вздохом ответил министр внутренних дел Булыгин, — революция уже началась»{115}. Затем он предложил Николаю подписать заранее подготовленный рескрипт (официальное обращение) на имя министра внутренних дел о созыве особого совещания для выработки условий создания при царе законосовещательного органа из «достойнейших, доверием народа облеченных», избранных от населения людей для предварительной разработки законодательных предложений при «непременном сохранении незыблемости основных законов империи»{116}, т. е. самодержавия. Под давлением министров царь подписал рескрипт, который был явно ему не по душе.
Итак, указ разрешал участвовать в обсуждении «государственного благоустройства» всем подданным императора, рескрипт говорил лишь об избранных. Угрозы манифеста нейтрализовались рескриптом, а надежды, которые он мог породить среди легковерных, подрывались манифестом.
Чувствуя нарастание революции, царизм, как видим, в страхе бросался от одной меры к другой.
Либералы «розовеют»
Для либералов вспыхнувшая революция была неожиданным и неприятным сюрпризом. Они понимали, однако, что справиться с ней одними репрессиями не удастся. По их мнению, следовало пойти по другому пути: «взять революцию в руки, канализировать ее», т. е. направить революционную энергию народа на достижение тех целей, которые соответствовали интересам либерально-монархической буржуазии, «ввести революционный пыл наступления в формы конституционной борьбы». Так родилась тактика либералов в отношении революция, выраженная формулой «возглавить, чтобы обезглавить», т. е. попытаться примазаться к революции, встать во главе ее, добиться от царизма для себя уступок и тотчас же пойти с ним на сговор, предав обманутый народ. Зачем, господа, нам спорить, заявил на одном из митингов П. Н. Милюков, обращаясь к демократическим массам, Вы делайте за сценой гром, а мы будем играть на сцене. Но игра на сцене требовала и от либералов определенной бутафории и определенных театральных жестов. Так начался тот процесс, который В. И. Ленин летом 1905 г. определил словами: «Либеральная буржуазия «порозовела» после 9-го января…»{117}.
Уже 14 января 1905 г. часть либералов поторопилась высказаться за созыв Учредительного собрания, избранного на основе всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права. Учредительное собрание, по их мнению, нужно было созвать для того, чтобы принять «октроированную* (т. е. дарованную царским манифестом) конституцию и таким способом мирно, без потрясений перейти от неограниченного самодержавия к конституционной монархии.
Ясно понимая, что без соответствующих экономических уступок широкие народные массы, и прежде всего многомиллионное крестьянство России, не привлечь под свои знамена, либералы впервые решили официально выдвинуть и требования экономических реформ. (Отдельными лицами подобные мысли высказывались на страницах «Освобождения» еще в 1903 г.) 24 февраля 1905 г. собравшийся в Москве IV съезд земцев-конституционалистов высказался за принудительный выкуп части помещичьих земель для «необходимых прирезок в интересах малоземельных групп разных
