Германская история: через тернии двух тысячелетий - Александр Иванович Патрушев
В целом завоевание Пруссии и Прибалтики явилось высшим этапом и завершением восточной немецкой колонизации в средние века. Юридически эти территории не входили в состав империи, но политически, экономически и культурно они превратились в неотъемлемую часть Германии. На них, однако, сохранилась значительная часть славянского населения, прежде всего в Померании и низовьях Вислы. В балтийских землях доля немецкого населения по сравнению с местным была гораздо меньше, чем в Восточной Пруссии, но оно явно преобладало в социально привилегированных слоях. Немецкими были балтийское дворянство, бюргерство, духовенство, крестьянство же почти полностью состояло из ливов и эстов. Даже во 2-й пол. XIX в. латышу или эстонцу, не желавшему оставаться крестьянином, приходилось поневоле перенимать немецкие язык и культуру. Чисто немецким до нач. XX столетия оставался и единственный прибалтийский университет в Дерпте (Тарту).
Государство и культура Немецкого ордена имеют собственную историю, о которой сегодня напоминают сохранившиеся мощные замки и высокие соборы, выстроенные из красного кирпича. Их чопорность и надменность восходят к тому новому штауфенскому стилю в архитектуре, который пышно расцвел в Южной Италии в правление императора-еретика Фридриха, хотя там здания строились из белого мрамора и были более воздушными и изящными.
История орденского государства — это прежде всего история зарождения и расцвета милитаристского духа в Пруссии и Германии. Как немецкие крестьяне-колонисты, так и городские бюргеры, и даже светское духовенство подчинялись военной дисциплине орденских рыцарей, их христианско-тотальной власти, имевшей некоторые удивительно современные черты.
Историческая наука еще не вынесла окончательных суждений о том, какой отпечаток должно было наложить такое прошлое на характер и психологию народа. Прямым наследием орденского рыцарства стали черно-белое знамя королевской Пруссии, черный крест на белом фоне в ее государственном гербе и на ее главной воинской награде — ордене «Железный крест».
Глава вторая.
На закате средневековья (XIII–XV века)
Облик эпохи
Понятие «позднее средневековье» — сравнительно недавнее, вошедшее в научный оборот в 20–30-е гг. XX столетия, хотя уже во многих работах кон. XIX в. встречается термин «последние времена средневековья», что практически означает то же самое. Конечно, любое определение границ той или иной эпохи и любая ее характеристика содержат элемент произвольности и зависят от точки зрения и общественной позиции ученого. Так, для национальной германской историографии XIX — нач. XX в., отмеченной политическим высокомерием вильгельмовской империи, гибель династии Штауфенов означала конец средневекового пика немецкой истории, после которого наступила долгая эра угасания германского духа. Действительно, есть множество свидетельств того, что во 2-й пол. XIII в. нарождается иная эпоха. Однако «новое» было связано не столько с политическими событиями, сколько с продолжительным социально-экономическим процессом изменений, корни которого лежали в сер. XIII столетия.
Понятие «позднее средневековье» чаще всего ассоциируется с представлениями об упадке, отмирании, закате. Такое отношение к этой эпохе выразил выдающийся нидерландский ученый Йохан Хейзинга, озаглавив свою широко известную культурно-историческую книгу «Осень средневековья» (1919). С историко-экономических позиций эту точку зрения подкрепил известнейший немецкий историк-аграрник Вильгельм Абель, выдвинувший тезис о вековом аграрном кризисе в 1300–1500 гг., хотя в последнее время историки все чаще и острее критикуют созданную Абелем конструкцию. Чтобы полностью ее разрушить, необходимы углубленные сравнительные регионально-эмпирические исследования, но, возможно, этого не сделать и с их помощью.
Показателем того, что позднее средневековье было эпохой кризиса можно считать факт почти непрерывных эпидемий, имевших катастрофические демографические последствия для культурного ландшафта Европы. Стремительное распространение чумы в 1347 г. и многочисленные эпидемии XV в., быстро охватывавшие целые регионы, сами по себе были уже свидетельством наступления новой эпохи — эпохи интернационализации. Мобильность, дальние поездки, восприятие чужестранного опыта — все это имело место на протяжении всего средневековья, но с сер. XIV в. стало становиться массовым явлением. Многочисленные торговцы и ремесленники надолго или навсегда оседали в регионах, далеко отстоявших от мест их рождения. Формировались более или менее единые экономически замкнутые области со своими системами товарно-денежного обращения. Южногерманская экономика развивалась на базе торговли с Италией, доставляя оттуда на немецкие рынки продукцию Ближнего Востока и Индии. Кёльн и Франкфурт-на-Майне превратились в перевалочные пункты торговли между Англией, Фландрией, Северной Германией и Италией. Любек стал центром Ганзейского союза, охватившего экономическое пространство от Англии и Фландрии до северо-восточной Европы. Стали обыденным явлением безналичные денежные взаиморасчеты между крупными торговыми компаниями Брюгге и Флоренции, Аугсбурга и Рима.
Интенсивное расширение международного торгового обмена сопровождалось изменениями политических структур в Германии. Определенно иными стали основы императорской власти. В то время как западноевропейские королевства с кон. XII в. превратились в чисто наследственные монархии, в империи после угасания династии Штауфенов утвердился принцип свободного избрания короля вне зависимости от степени его родства с предыдущим государем. При этом группа наиболее крупных немецких князей сумела монополизировать право выбора в своих руках, превратившись в курфюрстов, т. е. князей-выборщиков, отстранивших прочие группы феодального класса от участия в выборах короля.
Интересы империи в целом и более узкие, династические («домашние») интересы для германских императоров позднего средневековья не являлись идентичными. Более того, собственные интересы отдельной династии, зачастую противоречили интересам империи в целом. В то время как центральная власть становилась все более призрачной и номинальной, усиливалась территориальная власть князей, поддерживавших императора за уступки в их пользу с его стороны. Во 2-й пол. XV в. из-за нарастания военной угрозы со стороны турок и постоянных конфликтов с Бургундией и Францией усилилось стремление к созданию центральных имперских институтов, более или менее независимых от королевской власти. Хотя та все еще цепко держалась за свои властные полномочия, создание в 1495 г. решением Вормсского рейхстага неподвластной императору высшей судебной инстанции — Имперской судебной палаты — означало дальнейший шаг в сторону федерализма. Позднее средневековье, таким образом, было в истории Германии эпохой не столько кризисной, сколько переходной, в которую начинают формироваться общественные структуры, в целом сохранившиеся и в XVII–XVIII вв., а частично перешедшие и в следующий, XIX век.
Позднее средневековье
С Рудольфом I (1273–1291) на трон впервые взошел представитель Габсбургов. Материальной основой императорской власти теперь уже были не утраченные имперские, а «родовые» владения соответствующей династии. Политика царствующего дома в своих владениях стала главным делом каждого императора. Золотая Булла, утвержденная Карлом IV в
