Как пишут стихи - Кожинов Вадим Валерьянович
Эти стихи поначалу звучат более "облегченно" и согласно, чем многие другие вещи поэта; но постепенно нарастает напряжение и тяжесть, а после небывало резкого ритмико-синтаксического разрыва перед последней строфой стихи движутся так же напряженно и трудно, как и приведенные выше.
Вот эти стихи, говорящие о душе, которая созрела, но обречена на "сновидения", ибо тело бездействует (отмечу, что древнее выражение "юдольный мир" - буквально "низменный" - означает мир будничной суеты и забот):
На что вы, дни! Юдольный мир явленья
Свои не изменит!
Все ведомы, и только повторенья
Грядущее сулит.
Недаром ты металась и кипела,
Развитием спеша,
Свой подвиг ты свершила прежде тела,
Безумная душа!
И, тесный круг подлунных впечатлений
Сомкнувшая давно,
Под веяньем возвратных сновидений
Ты дремлешь; а оно
Бессмысленно глядит, как утро встанет,
Без нужды ночь сменя,
Как в мрак ночной бесплодный вечер канет,
Венец пустого дня!
Тонкий исследователь русской лирики пишет об этом стихотворении: "Душа и тело катастрофически расчленены. Тело здесь - своеобразный персонаж, обладающий собственным бытием и потому особенно страшный своей бездумностью. Как персонифицировать бессмысленную оболочку откипевшей души? Боратынский нашел способ чрезвычайной смелости. Тело воплощено местоимением среднего рода, выделенным, акцентированным своим положением в рифме и в строфическом переносе, который требует паузы большой протяженности
...а оно
Бессмысленно глядит, как утро встанет...
В мировой литературе это, вероятно, единственный в своем роде аспект душевного опустошения"34.
Несмотря на известную "легкость" стиха, в этом произведении все же нет гладкости, напевности, ибо дело идет не о воссоздании цельного, довлеющего себе переживания, а о поэтическом осуществлении развития мысли. Легкость обусловлена тем, что вначале как бы констатируется совершившееся и ясное: душе уже ведомы все явленья житейского мира, она уже созрела в своих метаниях, пока тело бездействовало, и теперь как бы дремлет в повторяющихся снах.
В то же время ритмико-синтаксическое строение стиха все-таки лишено легкости, стройности, оно ступенчато и даже прозаично. Это движение "чистой" мысли, не обладающее мелодичностью цельного переживания: "На что вы, дни! Юдольный мир явленья свои не изменит. Все ведомы..." - Л. Я. Гинзбург считает, что "синтаксис Боратынского вообще не эмоциональный, а анализирующий и формулирующий" (цит. соч., с. 73). Может быть, это сказано слишком резко, и вернее будет употребить слова Киреевского - обдуманный и диссонирующий.
Но вот развитие мысли дошло до того момента, когда нужно осознать трагическое противоречие, заглянуть в бездну, образовавшуюся в результате разрыва. В стихе на слове "оно" буквально происходит этот разрыв, а затем следует тяжелая, до предела напряженная последняя строфа.
Здесь достаточно указать на одно только ее свойство. Стихотворение написано ямбами; чередуются пятистопные и трехстопные строки. Почти во всех строках первых трех строф ударения обязательно приходятся лишь на 2, 6 и в нечетных, длинных строках - на 10-й слог. Только две строки: первая
На что вы, дни! Юдольный мир явленья...
и седьмая
Свой подвиг ты свершила прежде тела...
имеют ударения на всех четырех слогах. Между тем во всех строках последней строфы ударными являются все четные слоги (за исключением только 4-го слога первой строки). Отсюда, в частности, ее столь сильно ощутимая трудность и тяжесть. Стих как бы непосредственно осуществляет трагический итог размышления. И по контрасту с первоначальным - более легким - течением стиха особенно резко звучат три мрачных, суровых удара последней строки:
Венец пустого дня!
Глава пятая
О ПОЭЗИИ ПУШКИНСКОЙ ЭПОХИ
Только что разобранные стихи, созданные в 1840 году, лежат уже как бы за пределами Пушкинской поэтической эпохи. И, в частности, именно ощущение конца этой великой и прекрасной эпохи определило тон глубокого отчаяния, звучащий в этих стихах.
Уместно сказать здесь хотя бы несколько слов о "Пушкинской эпохе". Ее смысл и значение должен понимать каждый, кто интересуется поэзией. Это была эпоха высшего расцвета, золотой век русской поэзии. Но это не всегда осознается. В частности, творчество самого Пушкина затмевает в глазах многих людей наследство его соратников и современников.
Конечно, Пушкин - величайший русский поэт, он сам по себе - целая эпоха. И все же о высших достижениях лириков его поры можно говорить в одном ряду с его поэзией.
Прежде всего, современником Пушкина был гениальный Тютчев (1803-1873). Он создал при жизни Пушкина не менее половины своих прекраснейших творений, в том числе такие вершины мировой лирики, как "Бессонница", "Полдень", "Как океан объемлет шар земной...", "Здесь, где так вяло свод небесный...", "Безумие", "Осенний вечер", "Silentium!", "Сон на море", "Я лютеран люблю богослуженье...", "О чем ты воешь, ветр ночной...", "И гроб опущен уж в могилу...", "Вечер мглистый и ненастный...", "Тени сизые смесились...", "И чувства нет в твоих очах...", "Так здесь-то суждено нам было..." и другие35.
Вслед за тем Тютчев почти ничего не писал более десяти лет. Когда же в 1850-х годах он вновь обратился к творчеству, он выступал уже, в сущности, как иной поэт. Исключительно характерно, что в его поздних стихах произошло как бы распадение единой, цельной когда-то поэтической стихии: он преимущественно создает теперь либо глубоко интимную любовную лирику, либо открыто "публицистические" стихи. Между тем в его творчестве пушкинской поры нераздельно слиты личностное и всеобщее, исповедь и проповедь, интимное переживание и размышление о судьбах мира.
Эта цельность художественного миросозерцания - неотъемлемое свойство поэзии пушкинской эпохи. "Ау!". От обращения к возлюбленной поэт совершенно свободно и естественно переходит к гимну в честь истории своего народа и снова - также легко - возвращается к самому себе и к той "голубоокой, младой", которую любит.
Эта цельность, эта поэтическая свобода и явилась необходимой почвой золотого века русской поэзии. Рядом с Пушкиным и Тютчевым выступили, по меньшей мере, шестнадцать больших лирических поэтов, которые в своих высших взлетах создали бесценные сокровища русского поэтического слова.
Это, во-первых, старшие современники Пушкина, у которых он вначале учился и которые потом сами воспринимали его великие уроки, - Жуковский, Батюшков, Денис Давыдов, Вяземский, Катенин.
Это, далее, непосредственные соратники, каждый из которых шел, тем не менее, своей неповторимой дорогой - Боратынский, Языков, Дельвиг, Веневитинов.
Это, наконец, поэты иной школы, развивавшейся особыми путями и непосредственно подготовлявшей, в частности, поэзию Лермонтова и Некрасова,- школы, которую возглавлял Катенин; к ней принадлежит Грибоедов, Кюхельбекер, Александр Одоевский и др.
Если собрать в одну достаточно объемистую книгу наиболее значительные и зрелые стихотворения этих лучших лириков Пушкинской эпохи36, книга эта предстанет как чистое золото поэзии.
И дело не просто в том, что никакая другая эпоха не знает, в сущности, такого богатства и многообразия глубоких и самобытных поэтических голосов. Дело в том, что сама эпоха Пушкина - о чем, конечно, свидетельствует, прежде всего, его собственная поэзия - явилась небывало благодатной почвой лирического творчества.
Часто и верно говорят, что лирика - это, прежде всего, достояние юности. А пушкинская пора как раз и была цветущей юностью новой русской культуры и обладала непревзойденным даром лирической поэзии.
Но в юности уже проявляются, хотя и не развертываются во всю силу, все возможности, осуществляемые зрелостью. Именно так в творчестве Пушкина и его соратников как бы предвосхищены и воплощены с наибольшей цельностью и естественностью едва ли не все ведущие стремления, главные потоки последующей русской поэзии.
