Владимир Бушин - Эоловы арфы
- Такие критерии и оценки, - в голосе Маркса проскользнула удивившая многих горечь, - станут возможны лишь в далеком будущем, но они немыслимы сейчас, в пору ожесточенной классовой борьбы. Чтобы далеко не ходить за примерами, обратимся к фигуре того же Цвейфеля.
- Господин председатель! - вскочил Бёллинг. - Я протестую! Я уверен, что подсудимый хочет нанести новые оскорбления господину обер-прокурору.
Председатель поколебался, его голова повернулась чуть-чуть вправо, потом чуть-чуть влево. Наконец он сказал:
- Подсудимый, вы не могли бы обратиться к другому примеру?
- Нет, господин председатель, не могу. Этот пример принципиально важен для дела нашей защиты.
Кремер опять покачал головой и произнес:
- Протест прокурора отклоняется. Подсудимый, можете продолжать.
- Благодарю. - Маркс с достоинством кивнул Кремеру. - Здесь много говорилось о том, что наша газета часто и резко писала о господине Цвейфеле как о противнике революции. Но стоило Цвейфелю минувшей осенью сделать два-три вольных или, вернее, двусмысленных жеста, как правительственная "Новая Прусская газета" тоже обрушилась на него. Она писала о его - цитирую - "невыразимом умственном убожестве и недомыслии"...
- Господин председатель! - опять вскочил Бёллинг. - Ведь я предупреждал!..
Кремер развел руками: что, мол, поделаешь? Все идет по закону. А Маркс вел слушателей дальше:
- Она называла его "революционным брюхом" и даже сравнивала с Робеспьером.
Зал, как один человек, прыснул. Бёллинг ерзал на своем стуле, словно его поджаривали. Кремер склонил голову над бумагами. Энгельс и Корф ликовали. Дама в вуали дружески помахала подсудимому перчаткой. Дункель не смотрел ни на оратора, ни на даму, он находился в полуобморочном состоянии.
- В глазах этой газеты, в глазах ее партии, - подсудимый указал рукой за пределы зала, - наша статья не навлекла на господина Цвейфеля ненависти и презрения, а, наоборот, освободила его от тяготевшей над ним их ненависти, от тяготевшего над ним их презрения. На это обстоятельство следует обратить особое внимание не только в связи с данным процессом, но и во всех тех случаях, когда прокуратура попыталась бы применить статью 367 к политической полемике.
- Кажется, от конкретных фактов данного дела подсудимый намерен перейти к общеполитической агитации, - мрачно констатировал Бёллинг.
Председатель промолчал, а Маркс, обернувшись к автору реплики, ответил:
- Да, господин прокурор, я не скрываю, что вся моя речь будет прямой агитацией - агитацией за социальную справедливость, за свободу революционно-демократической печати. - И снова, обращаясь к присяжным: Статья 367, как ее толкует прокуратура, позволяет печати разоблачение лишь тогда, когда оно опирается на официальные документы или на состоявшиеся уже судебные приговоры. Ей разрешается, к примеру, разоблачать чиновника лишь после того, как тот отстранен от своей должности или осужден. Но зачем же печати разоблачать post festum*, уже после вынесения приговора? Она по своему призванию - общественный страж, неутомимый разоблачитель власть имущих, вездесущее око, стоустый глас ревниво охраняющего свою свободу народного духа.
_______________
* После праздника, то есть после события, задним числом (лат.).
Раздались хлопки. Дункель подумал: "Ну и времена! В суде, при всем честном народе человек болтает черт знает что, и его никто не остановит, не прервет, не лишит слова! Даже хлопают еще... И эта дама, такой благородной внешности, - тоже!"
- Статья 367 заканчивается так. - Маркс раскрыл кодекс и прочитал: "Настоящее постановление неприменимо к действиям... разоблачение или пресечение которых было обязанностью лица, возбудившего обвинение, в силу его служебных функций или его долга". Долга, господа! - Маркс энергично захлопнул кодекс. - Достаточно бросить хотя бы беглый взгляд на инкриминируемую статью, чтобы убедиться, что наша газета, нападая на местную прокуратуру и жандармов, была весьма далека от какого-то ни было намерения нанести оскорбление или возвести клевету, она лишь исполняла свой долг разоблачения. - Он помолчал несколько мгновений, усмехнулся, пожал плечами. - Конечно, законодатель не имел в виду свободную печать, когда говорил в статье 367 о долге разоблачения. Но, согласитесь, не мог он думать и о том, что эта статья будет когда-нибудь применяться против свободной печати.
- Вот именно! - растерянно промолвил один из присяжных. - Как же быть в случае такой неопределенности?
- Как быть? - живо подхватил Маркс. - Всем известно, что при Наполеоне не существовало никакой свободы печати. Поэтому, уж если вы хотите применять наполеоновский закон к такой ступени политического и социального развития, для которой он вовсе не предназначался, то применяйте его полностью, толкуйте в духе нового времени - и пусть на благо печати пойдет и заключительная фраза статьи о долге. В рассматриваемом случае, - Маркс кивнул головой в сторону Энгельса и Корфа, - задача облегчается вам самой буквой закона. Но даже и там, где буква закона вступает в явное противоречие с только что достигнутой ступенью общественного развития, именно вы, господа присяжные, обязаны сказать свое веское слово в борьбе между отжившими предписаниями закона и живыми требованиями общества.
Бледный, разъяренный, не владеющий собой Бёллинг стремительно поднялся и громыхнул на весь зал латынью:
- Dura lex, sed lex!*
_______________
* Закон суров, но это закон! (лат.)
В тон прокурору со своего места тотчас, как насмешливое эхо, отозвался Энгельс:
- Pereat mundus et fiat justitia!*
_______________
* Пусть погибнет мир, но восторжествует правосудие! (лат.)
- Господа! - едва сдерживая улыбку, сказал Кремер. - Мы не в римском сенате. Прошу изъясняться по-немецки.
- Истинная свобода может существовать только на почве закона! - столь же возбужденно процитировал прокурор фразу из недавнего предписания нового министра юстиции Ринтелена.
Подсудимый с грустной безнадежностью посмотрел на прокурора и закончил, обращаясь к присяжным:
- Ваш долг, господа, опередить законодательство, если оно не осознает необходимость удовлетворить потребности общества. Это самая благородная привилегия суда присяжных.
Но Бёллинг продолжал бесноваться:
- Вы призываете к беззаконию, а закон - основа общества!..
- Это - фантазия юристов, - покрутил рукой возле лба Маркс. Наоборот, закон должен основываться на обществе, он должен быть выражением его общих интересов и потребностей в противоположность произволу отдельного индивидуума.
- Никто и никогда не говорил ничего подобного! - В голосе прокурора мешались негодование и страх.
- Что ж, - вызывающе тряхнул Маркс своей буйной гривой, - наконец настала пора сказать!.. Вы хотите, чтобы люди слепо верили вам и вашим одряхлевшим кумирам. Но, господин прокурор, мир сейчас еще менее доверчив, чем во времена Фомы... Вот этот кодекс Наполеона, который я держу в руке, не создал современного буржуазного общества. Напротив, буржуазное общество, возникшее в восемнадцатом веке и продолжавшее развиваться в девятнадцатом, находит в этом кодексе только свое юридическое выражение. Когда он перестанет соответствовать общественным отношениям, он превратится просто в пачку бумаги.
- Не более того? - усмехнулся Бёллинг.
- Не более того, - очень серьезно ответил Маркс. - Стремление сохранить старые законы наперекор новым потребностям общественного развития есть, в сущности, не что иное, как прикрытое благочестивыми фразами отстаивание не соответствующих времени частных интересов против назревших общих интересов. Это сохранение почвы законности имеет целью сделать такие частные интересы господствующими; оно ведет к злоупотреблению государственной властью.
На скамьях присяжных произошло противоречивое движение, оттуда послышался сдержанный говор. Чувствовалось, что одним слова подсудимого понравились, других привели в недоумение, у третьих, вызвали несогласие.
- Господа! - отпив глоток воды из стоявшего перед ним стакана и словно освежив свой голос, воскликнул Маркс. - Но ведь суть статьи "Аресты" не в разоблачении Цвейфеля и жандармов. Что касается лично меня, то, заверяю вас, я охотнее занимаюсь великими всемирно-историческими событиями, я предпочитаю анализировать ход истории, а не возиться с местными кумирами, с жандармами и прокуратурой. Какими бы великими ни мнили себя эти господа, в гигантских битвах современности они ничто, абсолютное ничто.
- Как же вы позволили себе унизиться до борьбы с ними? - снова подал голос Бёллинг. - Как могли пойти на такую жертву?
- Да, я считаю настоящей жертвой с нашей стороны, что мы решаемся ломать копья с подобными противниками. - Маркс поморщился при последних словах. - Но, господин прокурор, таков уж долг печати - вступаться за угнетенных в непосредственно окружающей ее среде. Недостаточно вести борьбу вообще с существующими отношениями и с высшими властями. Печати приходится выступать против данного жандарма, данного прокурора, данного органа власти.
