Наталия Ильина - Изгнание норманнов из русской истории. Выпуск 1
После критики Гедеонова Погодин, со свойственной ему прямолинейной строптивостью мысли, продолжал отстаивать мнимого Гакона, но добросовестный Куник отказался от прежнего своего толкования Вертинской записи. Выражение Chacanus vocabulo «ждет еще своего истолкователя», писал он в ответе Гедеонову[124], а в другом месте заметил, «свидетельство это окончательно еще не устранено, да еще доселе не вполне объяснено из византийской истории»[125]. Мало того, Куник делает и такое заявление: «После того как по крайней мере в русской науке признано невозможным разрешить варяго-русский вопрос чисто историческим путем, решение его выпадает на долю лингвистики»[126]. В этих словах историка звучит признание недостаточности исторических свидетельств, в том числе и рассказа Вертинских аннал, в пользу норманства руси. Но, к глубокому изумлению читателя, Вертинские летописи доныне почитаются опорой норманской теории, и даже больше, - основанием всех других ее доказательств. Ни сила критической мысли, разоблачившей несостоятельность основного аргумента норманской теории, ни уступки старых норманистов, склонившихся перед этой силой, не могли поколебать в глазах многих историков его значения. Недоразуменный эпизод 839 года, извлеченный германским ученым (Байером) из архивов прошлого и произвольно им истолкованный, оказался достаточным для того, чтобы присвоить основание и устроение Русского государства чуждому племени и запутать все понимание начальной русской истории в лабиринте неразрешимых противоречий.
Мы уже приводили мнение Гедеонова о случайности факта, на котором основывается днепропорожский аргумент. Но такая случайность присуща всем главным доводам норманской теории и обличает произвольность ее положений. Суждения ее не вытекают естественно и логически из действительных событий, из органического их развития, а навязываются прошлому беспочвенным рассудком. Поэтому они могут подтверждаться лишь капризами исторической жизни: случайным созвучием в словах Руотси и Русь, двойными названиями нескольких порогов, темным эпизодом в рассказах Вертинских летописей. Норманская теория, в результате изучения ее основных положений, оказывается искусственной надстройкой над подлинной жизнью, она насилует и искажает ее закономерное течение и превращает живой организм народа в какого-то уродливого гомункула, образ которого бессильно представить себе воображение и сущность которого непонятна разуму, привыкшему уважать свой логически строй.
Примечания:
105. Латинский текст этого отрывка из Бертинских летописей у Карамзина. История государства Российского. I. Примечание 110.
106. Соловьев. История России с древнейших времен. I. 95.
107. Васильевский. Труды. III. CXIV....
108. Забелин. История русской жизни с древнейших времен. I. 506-508.
109. Иловайский. Разыскания о начале Руси. 285. Примечание.
110. Гедеонов. Варяги и Русь. 261....
111. Schlotzer. Нестор. 179....
112. Гедеонов. Варяги и Русь. 488.
113. Там же. 487.
114. «а козари имаху (дань) на полянех, и на северех и на вятичех, имаху по беле и веверице от дыма». Лавр. 8.
115. Гаркави. Сказания мусульманских писателей о славянах и русах (с половины VII века до конца X века по P. X.). 267-268.
116. Вестберг. К анализу восточных источников о Восточной Европе. Ж. М. Н. П. Февраль и март. 1908.
117. Ср.: Гедеонов. Варяги и Русь. 483....
118. Творения Святых Отцев. Год II. Кн. II. У Гедеонова. Варяги и Русь. 485-486.
119. Изд. Пекарского. 18. Зап. Академии. V. I. У Гедеонова. Варяги и Русь. 486.
120. Васильевский. Труды. III. CXIV....
121. Гедеонов. Варяги и Русь. 412-413, 496-497.
122. Там же. 504.
123. Там же. 557-558.
124. Замечания на книгу Гедеонова. Записки импер. Академии наук. VI. 2. 83-84 (1866).
125. Дорн. Каспий. 432 (1875).
126. Там же. 460.
Глава восьмая. Южная Русь
Когда появилась норманская теория, тогда о русском прошлом знали еще очень мало, и ей легко было пренебречь такими известиями, которые перечили ее утверждениям. Но шло время, исторические познания все более и более умножались и захватывали все более глубокую древность; образы протекшей жизни, ими воскрешаемые, вторгались в окаменелую схему норманского учения и подтачивали его устои. Норманисты начали борьбу с этим разрушительным потоком фактов; упорно отстаивая свои доводы, они приспособляли их к новой исторической обстановке.
По странной иронии судьбы, серьезная угроза торжеству норманской доктрины обнаружилась в недрах ее главного доказательства - в туманном рассказе Вертинских летописаний. Рассказ этот дал краткое сведение о народе «русь», который под управлением хакана живет где-то на юге нашей страны. Этим известием антинорманисты воспользовались для очень отчетливой постановки норманской проблемы. В самом деле, если русь была известна на наших равнинах уже в 839 году, т. е. до призвания варягов в 862 году, то она не могла быть вызвана к жизни этими «варягами-русью», и вопрос об ее норманстве падает сам собою, независимо от народности призванных князей и дружин[127].
Известие 839 года получило подтверждение в других свидетельствах о русах IX века. В греческих житиях святых, в книге арабского писателя Ибн Хордадбеха «О путях и царствах», в «Беседах» и «Окружном послании» патриарха Фотия, современника и свидетеля нападения русов на Константинополь в 860 году, в германском таможенном уставе начала X века и в других источниках говорится о руси, как о народе, уже ранее известном иноземцам; народ этот ведет с ними торговлю, а иногда делает на них военные набеги, являясь из наших необъятных равнин или с берегов Черного моря. Никита Пафлагонский (IX-X век) рассказывает, что в Амастру (город Малой Азии на южном берегу Черного моря), «как на общее торжище, стекаются скифы, живущие по северной стороне Эвксина..; они привозят свои товары и получают взамен то, что есть у нее». Указав на это известие, Васильевский замечает: «Всего скорее здесь идет речь о русских»[128]. Ибн Хордадбех уже в 846 году дает сведения о русских купцах: они «направляются из дальнейших концов Саклаба (славянских стран) к морю Румскому (Черному)», надо думать, по Днепру «и продают там меха бобровые и черных лисиц, а также и мечи. Царь Рума (Византии) взимает десятину с их товаров. А не то они спускаются по Танаису (Дону), реке славян, проходят через Каммидж, столицу Хазар (Итиль), и властитель страны взимает с них десятину; и оттуда они спускаются на судах по морю Джурджана (Каспийскому) и выходят на берег, где им любо. Иногда они привозят свой товар на верблюдах из города Джурджана в Багдад»[129]. Здесь идет речь о торговом движении, захватившем уже большие пространства Восточной Европы; оно направлено не только в Грецию, но и в Азию, подчинено твердо установленным нормам и началось, очевидно, гораздо раньше того времени, когда о нем рассказал арабский писатель. Сила торговой предприимчивости русов направлялась не только на юг и восток, но и на запад. В германском Раффелынтеттенском таможенном уставе есть такое постановление: «что же касается славян, которые приходят из ругов», т. е., по мнению Васильевского, из Руси, «или из богемов ради торговли, то они могут торговать везде после дунайского берега, а также в Рётеле и Ридмарке, но обязаны платить пошлину»[130]. Русские купцы шли через Польшу и Прагу и привозили с собою воск, лошадей и рабов[131]. Все это происходило до прибытия в Киев Олега.
Иноземцы знали Русь прежде всего потому, что она вела с ними торговлю. Но этот смелый и подвижной народ устраивал и воинские набеги на чужие страны, укрепляя ими свои торговые связи и добытые права. В первой четверти IX века русь явилась в Сурож (Судак). «По смерти же святого (Стефана Сурожского, умершего в конце VIII века) мало лет миноу, прииде рать велика роуаская из Новагорода князь Бравлин силен зело, плени от Корсуни и до Керча с многою силою прииде к Соурожу»...[132] Степенная книга царского родословия (XVI в.) уж знала и учитывала это известие: «Иже и прежде Рюрикова пришествия в Словенскую землю, не худа бяше держава словенскаго языка воинствоваху бо и тогда на многия страны и на Селунский град, и на Херсон и на прочих тамо якоже свидетельствует нечто мало от части в чудесех великомученика Димитрия и святаго архиепископа Стефана Сурожскаго»[133]. Несколько позднее сурожского нападения, в первой половине IX века, случился набег русов на Амастриду[134] (Малая Азия) и, наконец, в 860 году победный поход руси на Константинополь. Русы пришли в столицу империи на 200 ладьях, человек по 50 в каждой, застали греков врасплох, ворвались в предместья, разграбили их и ушли только тогда, когда нашли это нужным[135].
На основании всех этих сведений бытие русского народа до Рюрика оказывается прочно установленным. Норманисты сознавали, что такой факт разрушает их теорию, и не пожалели усилий для того, чтобы поколебать его достоверность. Так, Куник доказывал, что и в сурожском, и в амастридском сказаниях имеется в виду поход Аскольда и Дира, т. е. поход 860 года; вывод этот оказался, однако, не совсем убедительным даже для него самого, и он отказался от своего предположения в пользу другого, а именно, что Бравлин - князь Владимир, и нападение на Сурож - не что иное, как поход Владимира на Корсунь в 988 году[136]; эта догадка была признана неудачной даже норманистами. Но, по существу дела, такие произвольные толкования событий не были нужны для поддержки норманской гипотезы. Помощь явилась с другой стороны: так как хронологические указания летописи оказались неточными, то и время прибытия «варягов-руси» не могло быть точно определено; не исключена была возможность того, что они появились на нашей земле до 862-го года.
